до пожениться, что у него есть деньги, мы купим виллу где-нибудь в Тоскане, будем выращивать виноград и делать вино. Я как про Тоскану услышала, то меня чуть не вырвало. И еще он говорил, что все устроит, хотя дело не закончено, а только приостановлено, но он добьется чтобы Никиту не посадили, а о моей карьере он не беспокоится. Хвастался своими связями. Я видела у него в спальне фотографию. Стоит он там с какой-то шишкой. Сейчас не помню, с кем, но лицо показалось знакомым. В общем, он распинался, а я молчала, кивала, и мечтала только об одном — чтобы он быстрее заткнулся.
Как я дожила до вечера, лучше не вспоминать. Вернулась домой, Никита дома — он в тот день на работу не поехал. Хлопочет на кухне, яичницу с колбасой пожарил, банку соленых помидоров открыл, хлеба нарезал, бутылку вина на стол поставил. Я все это до сих пор помню, хоть картину по памяти пиши. От яичницы я отказалась, выпила немного вина, тут мне опять поплохело. Никита ковыряет вилкой в тарелке, спрашивает: «Похоже вы с Наташкой хорошо погуляли?»
— Я не была у Наташки, — отвечаю, — я провела ночь с Петуховым.
— Зачем сказала? — удивился я. — Он бы никогда не узнал.
— Не хотела врать. Вернее, в тот момент не было сил врать. Он бы начал расспрашивать о деталях, я бы запуталась, стало бы еще хуже.
— И как он отреагировал?
— Ожидаемо. Спросил: «Это что, месть?» Я сказала, что нет, так было надо, не хочу об этом разговаривать.
Он замолчал, отодвинул свою яичницу, выпил вина, взял сигареты и вышел на улицу. Как был в рубашке, так и вышел на холод — дождь шел, я это хорошо помню. Вернулся минут через пять, весь синий, руки трясутся. Не поймешь, от холода или по другой причине. В общем, руки трясутся. Спрашивает:
— Что будем делать?
— Не знаю, — отвечаю. — Ты мужчина, ты и решай.
Представляешь мое состояние? Какие решения я могла принять, если на душе муторно, голова кружится, хочется одного: лечь и сразу заснуть. И что бы без всяких мыслей. Нажраться снотворного и спать часов десять. Никита молчал, молчал, потом сказал. Тихо так сказал, виновато:
— Нам, наверное, стоит какое-то время пожить отдельно.
Я кивнула. Мне тогда было все равно, главное, чтобы за меня кто-то все решил. Ну а дальше совсем неинтересно. Не знаю какая роль Петухова, но финал был такой. Наша фирма стала филиалом «Пальмиры», наезд явно был их, связи у них оказались сильнее. Нам дали отступные — я это так называю. Деньги заметные, но они все ушли, сам понимаешь куда. Результат: Никита и наш бухгалтер на свободе. С бухгалтером отдельная история, она у меня целый час рыдала в кабинете, рассказывала о больном ребенке, о проблемах с мужем, умоляла помочь. Короче, в результате у нас остался дом, машины, и немного денег. Дом мы продали, деньги разделили, купили квартиры. Никита оказался джентльменом, он сам настоял, чтобы я купила хорошую квартиру, а ему хватит на квартиру в Ростокино. Почему-то Ростокино ему очень нравилось. Что-то там с его молодостью связано. Самое интересное, что нам с ним предложили возглавить этот филиал. Понимали, заразы, что без нас бизнес развалится. Все связи на нас держались. Никита сразу сказал, что если он останется управляющим, то он сделает все, чтобы фирма быстрее развалилась. Но я думаю, что он не хотел работать вместе со мной. Ну я что, согласилась. Бухгалтер тоже осталась. Помню, пришла ко мне с коробкой конфет, плачет, благодарит, говорит, вечным должником буду. Ладно, говорю, все нормально, живем дальше. Зарплату мне положили хорошую, доходы, конечно, не такие как раньше, но жить можно.
— А что с Петуховым?
— Черт знает, что с Петуховым. Раз в месяц он звонит, приглашает в театр, в ресторан или поехать в Ниццу на неделю. Обещает непрерывные удовольствия, каких я никогда не знала. Я молчу, отшучиваюсь.
Заметила, что изменилась. Какая-то жесткая стала, шутить перестала, но зато никаких соплей и рева по ночам. Рюмка коньяку вечером, звонок Маше и спать. Иногда Наташка приезжает, хочет мне жениха найти. Я говорю, ты себе сначала найди. Вот и вся история. Что будет дальше, я не знаю. Живу сегодня, думаю только о завтрашнем дне. Дальше не заглядываю. И не потому, что страшно, а потому что не знаю, что хочу. Думаю, что Всемирный разум или кто там в космосе, определит мое будущее, и я, как послушная девочка, буду следовать его совету.
— С Аленой не общалась?
— Нет, конечно, она тогда сразу улетела в Италию, и для меня пропала. Может Никита что-то знает, ты у него спроси.
— Он об Алене ничего рассказывать не хочет.
— Ну, не хочет, значит, не хочет. Я тем более. Ничего не знаю, и, честно говоря, знать не хочу.
Алена
— Знаешь, — сказала Алена, — дальше вспоминать не хочется. Что-то я тогда неправильно сделала… Тебе это очень надо? Ладно, расскажу. Извини, я закурю. Раньше только баловалась, а сейчас в день пачка уходит. Дорого это, понимаю, но ничего поделать не могу.
Она достала пачку, долго не могла достать сигарету, одну сломала, вторая попытка была удачной. Сунула сигарету в рот, посмотрела на меня, как будто ожидая помощи, мотнула головой, привстала, достала из заднего кармана зажигалку, закурила.
— Не знаю с чего начать… Ехала я в аэропорт, ревела, не понимала, как буду жить дальше. Приехала домой, Андреа вокруг меня на цыпочках ходит. Хвалит за все, разве что пыль не сдувает. Про Москву не расспрашивал, спросил только, отдохнула ли я? Отдохнула, говорю, все хорошо. Девица, которую мы наняли, тоже какая-то виноватая ходила. Со мной вежливая, даже противно. Почему-то меня мадам называла. Ладно, думаю, повеселились без меня, но я прощаю. В конце лета выгнала ее, зажили мы с Андреа спокойно. Никита пару раз звонил, сказал, что у него на фирме проблемы, а потом сказал, что они с Ириной развелись. В ноябре приехал ко мне. Поселился в гостинице в Пиензе, хотел со мной встретиться. Говорил, что нам надо многое обсудить. А я… Я все откладывала и откладывала встречу. Почему — сама не знаю. Необъяснимо. С одной стороны, скучала, сама хотела с ним поговорить, но был какой-то страх. Пришлось бы говорить о будущем, вот это и было страшно. Не хотела я говорить о будущем.
Дня через два решилась. Встретились мы на пасседжиате. Ноябрь тогда дождливым выдался. Ливней не было, но все время моросило, небо всегда в тучах. Оба под зонтиками, руки друг другу пожали, он меня хотел поцеловать, я только щеку подставила. Сама не знаю, почему только щеку. Какой-то тормоз внутри включился. Стоим, смотрим на холмы, а вдали серость, все размыто, как будто через мутное стекло смотрим. Он мне начал рассказывать, что живет отдельно, в Ростокино, это около ВДНХ. Говорил, что не может без меня жить, просил все бросить и приехать к нему. Расхваливал свою Ростокино: парк около Яузы, там еще старый акведук стоит. И про ВДНХ рассказывал. Мы там будем гулять по вечерам, а скоро ресторан Золотой Колос заработает, и тогда все будет вообще лучше некуда. Будем сидеть на веранде и смотреть на фонтан. Я слушаю, молчу, никогда не любила ВДНХ. Там всегда приезжих много, толкотня. Не любила и все. Я больше Сокольники любила.
Потом он стал рассказывать, что у него остались деньги и мы можем купить в Ростокино трехкомнатную квартиру. Он уже присмотрел одну. Кухня, правда, маленькая, всего пять метров, и холодильник придется держать в коридоре. Тут мне совсем тоскливо стало. Дело не в холодильнике и маленькой кухне. Жила я так, даже хуже. Другим Никита стал. Он уже не такой, каким был в аэропорту Парижа. Тогда он обещал решить все мои проблемы, а сейчас, получается, моя очередь его утешать. Я бы не против, понимаю, что когда любишь, то тут даже вопросов не возникает. А у меня возникли. Получается, что не так уж сильно я его люблю.
Он опять про ВДНХ. Сказал, что в павильоне Армения продается коньяк. Хороший, говорил, коньяк, лучше французского. Вот тут мне почти дурно стало. Вспомнила, как мы приехали из деревни к нему в дом, Ирина разогрела бефстроганов, предложила коньяк. Армянский, это я помню. Сидим мы за столом, Ирина переоделась, платье надела красивое, а я, как замухрышка, в джинсах, футболке с пятнами от клюквы. Чувствовала себя горничной, которую за стол с господами усадили ужинать. О чем говорить — не знаю. И они молчат. Коньяк я выпила, а есть не могу. От выпитого мутило, вспомнить противно. С тех пор на коньяк смотреть не могу.
А потом еще хуже. Показали мне спальню, я разделась, легла, тут Ирина приходит. Ну, думаю, сейчас начнется разговор. Напряглась, пальцы в кулак сжала. А она так спокойно дает мне таблетку и стакан воды. «Выпей снотворное», — говорит, — я тоже выпью, иначе, не уснуть». Пожелала спокойной ночи и ушла. Уж как я ревела после этого!
И только Никита мне на пасседжиате про коньяк рассказал, как дождь кончился, и солнце среди туч показалось. И так вокруг красиво стало: из-за дождей трава зеленая, яркая, под солнцем сверкает. Туман в низинах, как будто вату положили. И это все на фоне темного неба — редко такое увидишь. Я извинилась, сказала, что хочу сфотографировать такую красоту и показать Андреа. Вынула телефон и…
— И он ушел?
— Конечно, тут легко догадаться. Не сразу ушел, помолчал, сказал «прости» и ушел. Красиво так ушел, с поднятым воротником, как будто в ночь уходил. Тут как раз солнце зашло, совсем темно стало. Он меньше и меньше становился, потом за поворотом скрылся. Вот и вся история.
— И больше ничего не было?
— Если не считать, что я начала дымить как паровоз, то ничего. Я тогда быстро поняла, что Никита стал человеком из прошлой жизни. Поревела немного и успокоилась. Сказала Андреа, что согласна на виноградник, накопим денег, купим лозу и будем делать вино. Я даже пару книг по виноделию купила. Ты уж прости, что история так неромантично закончилось. Я тогда часто думала, а какой мог бы быть счастливый конец? Если книгу написать, то лучше писать не правду, а придумать какой-нибудь счастливый конец. Особенный такой, чтобы слезы радости за героев. Девушки будут читать и радоваться. А еще лучше придумать три конца: один правдивый, другой счастливый, а третий еще какую-нибудь. Как в романе «Женщина французского лейтенанта». Я никакой счастливый конец не могла придумать. Разве что фантастический. Уехали бы мы с Никитой на день раньше, Ирина бы ничего не узнала, жили бы мы по-старому. Я бы с Никитой иногда встречалась, потом бы мы друг другу надоели, он нашел другую любовницу, а я… Гормоны бы поутихли, стала бы виноград выращивать. Жили бы мы с Андреа, долго, счастливо, делали бы вино, спивались потихоньку и умерли от цирроза в один день.