— Я так понимаю… — начал Панкрат.
— Правильно понимаешь, — перебил его Никита. — Корова спит, куры спят. Петух на меня поворчал, свинья похрюкала.
Он положил яйца на кухонный стол. Все молчали минуты три. Тишину нарушила Наташка:
— Костомоев, ты у нас самый рассудительный, что думаешь?
Костомоев сел на стул, взял банку с шпротами, стал разглядывать этикетку.
— Российские, — наконец сказал он. — Молодцы, научились. А хозяева пошли к соседям провожать уходящий.
— Нет тут соседей, — сказал Никита, — пустая деревня. Только мы и они.
— Тогда за дровами пошли или за водой, куда еще в деревне ходят, — Костомоев оставил шпроты в покое, взял другую банку.
— Часть дров у них в сенях, — сказал Панкрат, — мимо их колодца мы проходили. Некуда тут больше ходить.
Костомоев достал из сумки бутылку коньяка, стал озираться в поисках стакана. Наташка стояла у наряженной елки, разглядывала игрушки, толкала их пальцем, игрушки начинали качаться, она их останавливала, толкала пальцем следующую.
— А куда еще тут можно пойти?
— По улице в нашу сторону или по траншее к озеру, — сказал Макс. — Можно еще в лес, но там им совсем делать нечего.
— По какой еще траншее? — Наташка сняла серебристый дирижабль, прижала его к щеке.
— Мы прокопали в снегу, чтобы второго января пойти по озеру в город.
— Чтобы весной я с водолазами вас на дне искала? — она повесила дирижабль на место.
— Я схожу к озеру, других вариантов нет, — сказал Панкрат. — Вдруг они пошли с телефоном сигнал ловить. Ночь ясная, тихая, все может быть.
Макс покачал головой.
— Нет у них телефона, но проверить можно. Я с тобой пойду. Наташ, через полчаса мы вернемся.
Ушли, оставшиеся сели за стол. Костомоев разлил коньяк.
— Ну, — сказал он, поднимая стакан, — за уходящий. Неплохой он был.
— Лучше некуда, — буркнул Никита.
— Год надежды, — сказала Наташка. — Следующий будет лучше.
Она выпила, вилкой зацепила квашеную капусту, зажмурилась от удовольствия.
— Блеск! Никогда такой не пробовала. Аж скулы свело, такой водку хорошо закусывать.
— Налить? — спросил Костомоев, показывая на бутылку.
Наташка покачала головой, встала, подошла к елке, потерла пальцами хвою, поднесла пальцы к носу.
— В Москве елки так не пахнут.
Костомоев налил себе еще, выпил.
— Я же говорил, что надо было уезжать. Нахрена нам такие приключения?
Ему никто не ответил.
— Я вообще не понимаю, зачем мы сюда приехали. Жили они нормально, жратвы выше крыши, — он показал на стол, — надоест — город недалеко. Рыбаки бы на озеро пришли, вообще не вижу проблем.
— Замолчи, — тихо сказала Наташка.
— А почему я должен молчать? Ты на мне уже пять лет ездишь. То месяцами не звонишь, а если что — Леша, Лешенька… А я и рад на задних лапах прискакать. Сколько раз я тебя замуж звал? А ты, как последняя сука, хвостом вертишь. Не время, не время… Ты в свой паспорт давно заглядывала? Не время ей.
— Сука, мой дорогой, сука, такой родилась, такой и помру, — сказала Наташка, подошла к Костомоеву, положила руку ему на плечо. — Давай я помогу тебе лечь и отдохнуть. Тут может что-то случилось.
Костомоев сбросил ее руку, стукнул кулаком по столу.
— Случилось то, что я как последний мудак сижу в какой-то глухомани, привез тебя к очередному хахалю, и что дальше? Спасибо, Лешенька, ты свободен? А Лешенька ручками всплеснет, слезки утрет и дальше ждет. А ты чего вылупился?
Он посмотрел на изумленного Никиту. Тот пытался совместить того дальнего Наташкиного «заполнения паузы» и сегодняшнего пьяного Костомоева. Две новогодние ночи, два разных человека. Тогдашняя занудность и сегодняшний пьяный бред. Кто из этих двух настоящий?
— Ты почему Ирину бросил? — Костомоев опять стукнул кулаком по столу. — Она святая, таких больше не делают. Тебе, сукиному сыну, надо ноги ей целовать, прощения вымаливать. А он сидит тут с осуждающим видом. Ты кто такой, чтобы осуждать? Ты стал нулем. Понял? Абсолютным нулем, лузером.
Он налил еще, трясущейся рукой поднес стакан ко рту, наклонил, расплескал коньяк, сделал глоток, поднялся, держась руками за стол.
— Да пошли вы все! Сижу тут как последний лох, идите вы все… суки…
Пошатываясь он пошел к двери, покачнулся, начал заваливаться. Никита успел его подхватить, закинул его руку себе за шею, повел к дивану.
— Уйди, — хрипел Костомоев, — Мне надо в Москву, ты понял? А вы тут живите, корову доите, яйца несите… Блин, развели меня как лоха, уйди, говорю…
Никита положил его на диван.
— Переверни на бок, блевать начнет — захлебнется, — сказала Наташка. — Проходили уже.
Никита повернул тяжелое вялое тело, выпрямился, потер руки. Наташка подошла к дивану, поправила подушку, принесла полотенце, положила около его рта.
— С этим товарищем покончено, Новый год он уже встретил. Долго еще ребят ждать?
— До озера километр, скоро вернутся. Но стариков там нет, это они так, на всякий случай.
Они сели за стол, Наташка начала раскладывать принесенные продукты, достала неначатую бутылку коньяка.
— Будешь? — она показала на бутылку.
Никита покачал головой, взял вилку, попробовал квашеную капусту.
— Боюсь, что нам сейчас лучше побыть трезвыми. Расскажи, как там Ирка.
— Работает, скучает. Обрадовалась, когда узнала, что ты придешь к Варе на Новый год. А ты как?
— Сама знаешь, как. Работаю, пиво пью.
Они замолчали, прислушались. Открылась дверь, вошли Макс с Панкратом.
— Холодно, — сказал Макс. — И пусто.
Он разделся, сел за стол, отломил кусок пирога с творогом, посмотрел на часы.
— До Нового года пятнадцать минут. Что будем делать?
Панкрат тоже сел за стол, достал соленый огурец из миски.
— Давайте рассуждать логически. Вариант первый: волки. Но мы не видели крови на дорожке, а живыми в лес они их не утащат. Вариант второй: они ушли в лес. Зачем? Допустим невероятное — их позвали лесные духи или другая чертовщина. Надо поискать следы. Вариант третий: они в каком-то пустом доме. Мы можем пройти по улице и поискать следы. Спросите, что им делать в пустом доме? Отвечаю: это так же непонятно, как и то, что они вообще вышли из дома. Тут главный вопрос: что или кто их выгнал на улицу. Поймем и сразу их найдем.
— Вариант четвертый, — сказал Макс. — Они дома. Или в бане, например. Мы про баню забыли!
— Нет их там, — сказал Никита. — Я был в бане, она холодная, пустая. И в сарае нет. Остаются подпол и чердак, но на чердаке их нет. Туда лестница с улицы ведет. Я однажды лазил, помогал старику доски оттуда спустить. Сейчас ступеньки все в снегу, сегодня никто туда не поднимался. А подпол — вот он.
Он подошел к дивану, ногой отодвинул половик, нагнулся, взялся за железное кольцо, поднял люк, включил фонарик на телефоне, заглянул.
— Пусто. Там еды на роту до весны.
— Тогда… — Панкрат задумался. — Берем ружье, ищем тут фонарик, а то у меня телефон скоро разрядится, и идем искать следы. Наташа остается дома.
— Ни-за-что, — отчеканила Наташка. — Тут какая-то чертовщина, я боюсь. Пойдем вместе.
Никита сходил в сени, вернулся, держа в руках фонарь «летучая мышь».
— На месте висел, — сказал он. — Я его еще в первый приезд заприметил. И керосин есть.
Он потряс фонарь, открыл, чиркнул зажигалкой.
— Отличная вещь, часами гореть может. Немцы придумали.
У поворота на главную улицу они остановились. Луна светила так ярко, что фонарь был не нужен. В лес тянулась тропа, протоптанная волками. Аккуратная, экономная. Никаких следов, что по ней что-то тащили. Следов человека тоже не было. Оставалось только проверить все дома в деревне. Первый дом — девственный снег. Второй — то же самое. У третьего, где жил больной дед, они остановились. С улицы, через калитку до самого крыльца шел след. На этот раз следы были и на крыльце. Лунный свет заливал половину крыльца, оставляя вторую половину, ту, что у двери, в тени. Им показалось, что на крыльце кто-то или что-то есть. Прямо около двери. Этого не было раньше, когда они веселые и пьяные шли к старикам. Да, тут на улице были волки, но это было понятно и совсем не страшно. Что они могли сделать четырем мужчинам и бесстрашной женщине? Но сейчас, когда старики исчезли, все казалось другим. Любая тень, звук, запах казались подозрительными, опасными, напрягали. Да, запах… Запах, которого не должно тут быть. Не дыма, нет. Если бы дым, то это, конечно, дым от печки стариков, в которой потрескивали дрова, когда они уходили из дома. Этот едва различимый запах чего-то кислого, едкого. Они стояли и смотрели на дом с темными окнами, с чем-то непонятным на крыльце, на обвалившийся навес, на след, который тянулся прямо от их ног к входной двери. Надо преодолеть страх, сделать несколько шагов, и все станет ясно. Свет от «летучей мыши» слишком слаб, чтобы все понять отсюда.
— Смотрите! — Наташка показала на трубу. — Звезды прыгают!
Над трубой звезды и правда вели себя странно. Чаще мерцали и прыжками перемещались с места на место.
— Теплый воздух, — сказал Панкрат. — Из печи идет теплый воздух. И пахнет сгоревшими дровами. В доме кто-то живет.
— Дед давно умер, — сказал Макс. — Баба Маша рассказала. Она его и похоронила, больше было некому.
— Тогда кто?
Наташка взяла Панкрата под руку, прижалась.
— Мне что-то страшно. Пойдемте в ваш дом. Ну их всех к черту.
— Оставить Костомоева одного? И старики — вдруг с ними что-то случилось.
Он поднял фонарь, пытаясь разглядеть, что темнеется на крыльце. Не видно. «Постой здесь», — сказал он Наташке и двинулся по следу. Шаг, второй, третий… Еще ближе… Темное пятно стало более четким, вдруг зашевелилось, блеснули глаза.
На крыльце сидел волк.
Панкрат поставил фонарь на снег, снял с плеча ружье. Волк поднялся, оскалил зубы, глухо зарычал. Панкрат отступил к калитке. Волк вышел на освещенную часть крыльца, стоял и смотрел на ружье. Панкрат, пятясь, сделал еще несколько шагов. Волк оставался неподвижным. Страж дома, хранитель тени умершего старика.