— Когда надо промолчать — молчи. Все орут, а ты молчи. Потом подойди к кому надо и тихонько скажи, что надо подумать, с кондачка такое не решишь. Тебя поймут и оценят. Никто не любит сразу принимать решения. Так ты всегда в точку попадешь. Скажешь, что у тебя есть идеи, но надо их разработать, учесть риски и профиты. Тебя обязательно попросят с этим разобраться и доложить. Вот тут самое главное. Ты готовишь два варианта. Больше нельзя, начальство не любит много читать. В каждом варианте хороший конец для того, кому несешь бумаги. В одном отмечаешь большие риски и большой профит. В другом все скромнее, но надежнее. Тебя спрашивают о мнении. Ты за надежный вариант. Попадание сто процентов. Чем выше начальник, тем меньше он хочет рисковать. Ты опять в точку попал. Вот и вся наука.
Интересно! Я хотел, чтобы он продолжал и спросил:
— А как удержаться в начальниках?
— Это просто, — Костомоев развеселился. — Говорят, чтобы руководить, надо знать больше подчиненных. Это не всегда получается. Тогда надо делать вид, что знаешь больше, что тебе доступны некие тайные знания. Так можно оправдать любые свои дурацкие приказы. Говорят, что мудрость в том, чтобы быть понятным каждому дураку. Это не для начальников, сам понимаешь.
— А если что-то пойдет не так?
Костомоев хмыкнул.
— Это еще проще. Сразу надо говорить, что иначе дело пошло бы еще хуже.
Включили радио, послушали новости.
— Все врут, — сказал Костомоев, — но врут умело, вроде как говорят правду, но не всю. Это как про твою избу рассказать. Можно полчаса про теплую печку долдонить, а про туалет на улице забыть. Это все равно, что врать. Сам такой, иначе доклады не пишут. У них главное — это с умом рассказать о прошлом и тем самым показать, что сейчас лучше. И все, что они делают, они делают правильно.
Посмотрел на мой компьютер.
— Ни хрена в этом не понимаю. Тыкать в клавиши могу, а что там внутри… Нам лекции один профессор читал. Еле до кафедры доходил, таблетки глотал. Так он начал с ламп: пентоды, тетроды, анод, катод… Тьфу, как его не выгнали! Как до современного дошел, так он хихикает, про черные ящики говорит, сам ничего не понимает. Вышел я с дипломом, выпил на радостях и забыл все, осталось только приятное чувство, что я чего-то учил. Да мне и не пригодилось ничего. Собрать команду, которая от меня зависит, в рот смотрит — этому нас не учили, тут уж я сам. А еще лучше, когда знаешь что-то из их прошлого. Тогда они вообще на цыпочках перед тобой ходят. Говорят, что доверять можно только тем, кто у тебя на коротком поводке. Это точно, подпишусь под этим. У тебя должна быть возможность испугать подчиненного. Такие науки я по ходу дела осваивал. Вот Никита — он своей головой пытался, пер прямо, чистый носорог. А на первом повороте сдулся. Повороты — они такие. Иной раз не заметишь, что все повернулось, что последние стали первыми, левые правыми, а прямолинейные, которые напролом шли, так те вообще на обочину вылетели. Мне Наталья сказала об их проблемах, но поздно.
— Помог бы?
— Никите — нет. Бросить Ирину — это идиотом надо быть, а зачем идиотам помогать? Где он сейчас, кому нужен? Там ему и место. Вот Ирину я вытащил, помог в фирме остаться. А Никита… ну погулял мужик, с кем не бывает. Так падай в ноги, проси прощения, а он такой гордый, дверью хлопнул, в ночь ушел. Ну и ходи такой гордый без штанов и без жены. А эта дура, переживает за него.
— Кто дура?
— Ирина, кто еще. Баб никогда до конца не поймешь. Во всем умная, а коснется чувства, так жалость так и льется с соплями и слезами. Я с ней иногда перезваниваюсь, Наталье говорю, чтобы на Никиту повлияла.
— А она?
— Что она. Хвостом крутит, ни слова в простоте. Может говорила с ним, может нет. Сказала, что за Ириной ее следак ухлестывал, а она его послала куда подальше. Правильно сделала. Слышал я о том следаке, мутный он. Сегодня на конке, завтра на шконке. На крючке он, на хорошем таком крючке. А потому им можно вертеть и любые дырки затыкать. А Наталья… не поймешь ее. Замуж звал, она ни да, ни нет. Все нервы вытянула, на кулак намотала, держит, далеко не отпускает. Понимаю, что дурака валяю, не удержать мне ее. А бросить не могу. Она ведь как может — улыбнется, по плечу погладит, а я и растаял. Сколько так она мне голову морочит, лет пять, наверное. Других баб у меня за это время много было, она знает, но ей наплевать. Расслабляйся, говорит, я тебя понимаю. Тут все другие плюгавыми покажутся. Тьфу, плюнуть и растереть. Только она королева. Ладно, что-то я раскис. Расскажи лучше, о чем пишешь.
Просидели мы с ним до полуночи. В конце оба сидим такие задумчивые, чуть не готовые завтра новую жизнь начать. Костомоев уж точно что-то для себя решил. Под конец сказал:
— Поеду-ка я завтра в Москву. Виски тебе оставлю, заслужил. Надумаешь на работу устраиваться — звони. Найду тебе место, где ты так жизнь изучишь, на три романа хватит.
А в полночь начались приключения. Только мы собрались идти спать, как услышали выстрел.
— Хорошо начался новый год, — сказал Костомоев. — Это дед палит?
— Больше некому, — согласился я. — Пойдем, посмотрим?
Костомоев махнул рукой.
— Ну его к черту. Утром он меня растолкал и выгнал. Даже чаю не предложил. Морду скривил, начал что-то о дачниках-пьяницах бухтеть. Я промолчал, оделся и ушел. Странный он какой-то. Я людей разных повидал, от таких надо подальше держаться. С виду смирный, а что у него на уме — сам черт не разберет. Хмыкнет, а потом ножом в живот. Старуха его боится, стояла в стороне, как статуя.
Я взял ружье и пошел один. Волков на улице не было. Идти было легко, снег прекратился, а дорожку мы протоптали хорошую. Окна в доме умершего старика были темными, следов там было навалом, но это наши следы — тут все понятно. Я подошел к двери — заперта на замок. Это я предыдущей ночью сам запирал, ключ старику отдал. Иду дальше, у поворота что-то темное на дороге. Подошел — убитый волк. Старик его с одного выстрела положил. Пуля в голову попала, снег в крови, волк еще теплый был. Не прост старик, ох, не прост. Ночью с первого раза попасть в голову… Окна в его доме светились, но я заходить не стал — назад пошел. У дома умершего старика оглянулся, что-то мне не по себе стало. Точно, так я и думал — в лесу огоньки мелькнули. Секунды три мелькали и потухли. Я ружье с плеча снял, в руках держу, а ствол вверх-вниз ходит. Ну, думаю, если что, я даже в корову не попаду. Пятиться начал, сам на лес смотрю, но там все спокойно. Стволы черные, на ветвях снег луной освещается. Тишина абсолютная, сердце колотится, дышать трудно. Дальше я как-то боком пошел, чтобы и назад и вперед смотреть. До дома дошел, дух перевел. Дымом пахнет, окна светятся, мне сразу спокойнее стало. Вхожу в дом, Костомоев за столом курит, на меня смотрит, спрашивает:
— Дед стрелял?
Я ему рассказал про волка. Про огоньки не стал, какое ему до этого дело? Костомоев послушал, зевнул и улегся спать.
А на следующее утро он уехал. На прощание сказал, что понимает меня. И что сам бы тоже, но дела, дела…
Глава 21. Один
Легко писать книгу, когда есть заметки в блокноте: текст летит, только успевай копировать и запятые расставлять. Потом прочитаешь и хочется все стереть, чтобы начать заново. На страницах не мысли, а мыслишки разбросаны. Истины, которые еще в школе узнаешь, правила, которые в зубах навязли и которым никогда не следуешь. И главное — ничего интересного. Примеры из жизни такие, что у меня самого скулы от зевоты сводит. Потом вспомнишь, что Чехов все свои рассказы ругал, легче становится — хоть чем-то похож на классика (ха-ха). Успокоишься, все равно ведь в стол пишешь, такое никто публиковать не возьмется. От поучений и философского занудства книжные магазины и интернет скоро лопнут.
Дни похожи один на другой, как иголки на елке. Пишу, топлю печку, жарю картошку, варю щи и супы. Виски, оставленные Костомоевым, стоят нетронутыми. Никакой радости одному пить. По вечерам сижу дома. Волк не приходил — видно старик именно его убил. Докопал траншею до озера, появилась тропа для прогулок. Старика не видно, хотя мимо его дома ходил постоянно. На озере пустынно — ни рыбаков, ни снегоходов. Странно это. Лед уже крепкий, я пытался его разбить — какое-там. Машину выдержит. Дни праздничные, каникулы, по радио больше тонким льдом не пугают, но на озере никого.
Здесь я иду по дороге без развилок. Не надо принимать никаких решений. Все просто и понятно: принести дрова, растопить печь, готовить еду на завтрак, обед и ужин, убрать в комнате, помыть посуду, почистить дорожки от снега. В Москве надо постоянно что-то решать: ехать на машине или на метро, спешить к подходящему автобусу или спокойно ждать следующего, брать зонтик или ну его нафиг, пойти обедать в кафе или перекусить в буфете… Эти развилки незначительные, но их много, от этого устаешь.
В Рождество хотел зайти к старикам, поздравить. Подошел к крыльцу, смотрю — занавеска колыхнулась, и ее сразу плотно задернули. «Ладно, — думаю, — не хотят меня видеть». Продукты у меня есть, с Нового года много осталось. Спасибо Наташке. Я прикинул, до середины апреля хватит. Если что — можно по озеру до города дойти. Я прошелся по льду, снега там немного, в валенках идти можно.
Как-то в солнечный день на берегу озера появился сигнал. Написал Варе и Никите, что я жив, здоров, кушаю хорошо. Варя ответила сразу, написала ласковое, Наташа ее хорошо успокоила. Никита сообщил, что тоже хорошо кушает и что Наташка с Панкратом приходили к нему в гости, меня вспоминали. И еще Колян, его сосед, узнал, что я в деревне, и захотел ко мне приехать, рыбу на озере половить. Вот только денег у него маловато, да и жена не отпускает. Только я собрался его жену похвалить, как сигнал исчез. Так жена Коляна осталась без моих комплиментов. Мне тут только Коляна не хватало!
Полюбил тишину. Зимой неправдоподобно тихо. Есть радио, я как-то включил и в ужасе выключил. Такое инородное ворвалось в комнату. Мысли рождаются в тишине. Обратное не всегда верно: в тишине мысли могут не рождаться.