Привыкаешь ко всему и боишься перемен. Ники Дзюмпэй из романа Кобо Абэ «Женщина в песках» привык к своей яме и решил там остаться, когда научился добывать воду из сырого песка. Остаются в армии сверхсрочники, когда им предлагают зарплату и больше свободы. Есть заключенные, которые боятся выйти на волю. Мы опасаемся уехать из родного города, где все так привычно и знакомо. То же самое со мной. Я тут привык, рад, что остался.
Часто просто сижу, тупо смотрю на огонь в печке. Нравится мне это. Со стороны может показаться, что я погружен в философские раздумья. Это не так, голова пустая. Просто завораживает пляска языков пламени. Так же у меня на берегу моря. Могу час смотреть на волны, а в голове пустота. На яхте было похоже. Вечером сижу, смотрю, как щука гоняет всякую мелюзгу, оставляя круги на воде, и ни о чем не думаю. Ни о щуке, ни о мелюзге. Просто тупо смотрю на воду и мне хорошо.
Никакие гениальные мысли в голову не приходят, зато нахлынули воспоминания. Появилось даже желание написать книгу о своей жизни. Желание неправильное — это никому не интересно, разве что внукам, если они у меня будут. Перед глазами часто появляется та ноябрьскую ночь, когда я решил уехать из Москвы. Страшная была ночь. Проснулся я тогда от боли. Сердце прихватило так, что не вздохнуть, не пошевелиться. Стало трудно дышать, казалось, что сердце остановилось, горло сжал спазм, стало страшно, перед глазами темнота, потом в груди как-то гулко бухнуло, что-то горячее разлилось по телу. Я вздохнул, но не до конца, как хотелось. Вздохнул еще, еще… стало легче, страх начал проходить. И так я отчетливо ощутил скоротечность жизни, ее бессмысленность, что даже глотать не мог. Все застыло от какого-то животного ужаса. Смотрю в окно на желтое от фонарей небо, слушаю тишину, надеюсь, что какой-нибудь звук раздастся, путь хоть сосед в туалете воду спустит. Но нет, ни звука. Только в ушах звенит, да сердце стучит. Полежал я так с час, о чем только не передумал. Вот уйду в лучший мир, а что после меня останется? Детей нет, посты мои в соцсетях через месяц забудут. Наследство… Да, Варе кое-что перепадет, но сделает ли это ее счастливее? Она не бедствует, долгов нет, зарплаты ей хватает. Так что, если выкарабкаюсь, то завтра пойду на работу, чтобы очередной раз порадовать Панкрата и руководство банка? Не будет меня — найдут другого, еще лучшего балабола, который может уговорить бедолаг клиентов. Нет, думаю, надо что-то менять. А что? Написать книгу, философскую такую, умную, нагадить в вечность, как кто-то говорил. Ничего другого не придумал. Своих мыслей, правда, как воробей чихнул, но обзор могу написать хороший.
Долго я так лежал. А потом вдруг понял: если я останусь в Москве, то утром позавтракаю, пойду в банк, и ничего в моей жизни не изменится. Нахлынут мелкие заботы и дела, вспомню, что надо купить продукты, помыть окна (все лето собирался), скопировать некоторые файлы на внешний диск, что-то написать в соцсетях, навестить Варю… Такие мелочи позволяют уйти от грустных мыслей, являются маленькими спасательными кругами. Один такой круг не поможет, а если их десяток, то голова уже занята, ты плаваешь на поверхности, забываешь о темной глубине, куда ты чуть не погрузился бессонной ночью.
Помню свою решительность — встал, как только отпустила боль, аккуратно заправил постель, вымыл оставшуюся с вечера посуду, зачем-то вытер пыль, принял душ, собрал сумку и пошел к машине. Я знал, что ночные решения всегда неправильные, но я очень боялся утра. Но еще я знал, что спонтанные решения иногда самые правильные. Наука это объяснить не может, но и бес с ней, с наукой. Я еще не знал, куда поеду. Тогда вспомнился Степан Трофимович из «Бесов» Достоевского. Он тоже решил уйти из города и непременно пешком. Что его гнало от сытой жизни, от забот Варвары Петровны, пусть даже ставших менее значительными? Он, правда, кончил плохо в результате своего побега, но у Достоевского всегда все плохо. Сейчас для меня было главным — уехать подальше от Москвы, чтобы даже мысли не возникло о возвращении и поездке на работу. Тогда сразу начнется мелочная суета, постоянные хлопоты, без которых можно было бы прожить. Надо ехать куда-нибудь на север по Ярославскому шоссе — такое решение пришло, когда машина оказалась на проспекте Мира. Ехать через центр к другим магистралям не хотелось. А сейчас пустой проспект сам указывал направление. Направиться в Митяевку, которую мне описывал Никита, я решил после Пушкино. Именно деревня, решил я, никаких больших городов, где появятся новые мелочи, новые заботы, которые будут мало отличаться от московских.
Ладно, хватит! Не хочу больше об этом вспоминать. Свою философскую книжку я почти дописал и забросил. Даже перечитывать не стал. Никому это не надо. Сейчас даже классиков не читают, а я кто такой? Самое интересное у меня — это цитаты из книг других мыслителей. Мои рассуждения примитивны, стыдно такое людям показывать. Начать другую книгу, о своей жизни? Страшно ее писать, придется в чужие головы залезать, а что там крутится, какие картинки мелькают? Сижу и думаю: ведь я свои мысли буду им присваивать. Все герои будут мыслями на меня похожи. А может так оно и есть? Какие у нас могут быть мысли? Все одни и те же мультфильмы в детстве смотрели, в школе всех учили одинаково, во дворах в одни и те же игры играли. И первая школьная любовь у всех похожая была. Так что и мысли у всех похожие. Разница только в темпераменте и способностях, что от папы с мамой достались. После школы нас жизнь разводит. Кого в армию, кого в ночные клубы, кого в библиотеки. Знания у всех разные, слова произносим тоже разные, но когда один на один с собой, то черное у всех черное, а белое — белое. Реагировать на черное-белое будут все по-разному, но где-то в глубине мысли как под копирку. Может я не прав, обсудить это не с кем.
Ночь, в трубе гудит ветер, трещат горящие поленья, я листаю блокнот. Не бумажный, конечно, все в компьютере. Читаю свои заметки, чужие воспоминания, свои мысли. Перебираю свои ошибки, хочется вернуться, выбрать правильную дорогу на перекрестках. Ничего не получается — правильные дороги скучны, после них не будет воспоминаний. Не совершая глупостей, мы не сделаем ничего значительного. Будет одна серость, череда дней, похожих один на другой. То, что выбрали они, не привело к счастью. А что такое счастье? Кто-то сказал, что это отсутствие несчастья. Жив, здоров, есть крыша над головой и еда на столе — больше ничего не надо. Остальное у тебя в голове. Можно грызть черный сухарь и быть счастливым. Но есть нюансы — если каждый новый день хуже предыдущего, то это сигнал, что скоро будет беда. Плохие тенденции — это несчастье. Почему? А потому, что мы слишком много думаем о завтрашнем дне. А как думаем? Сравниваем сегодняшний день со вчерашним и предполагаем, что тенденция сохранится. И если такая тенденция и не сохраняется, то приходит беда. Не извне, беда приходит из своей же головы. Жизнь уже не кажется правильной, про счастье и говорить не приходится. Мы чаще всего опасаемся, что завтра станет хуже. Это сильнее, чем мысли о лучшем завтра. Кто поумнее, начинает готовиться к будущему. Каждый готовится по-своему. Кто-то закупает продукты, кто-то копит деньги, экономя на всех удовольствиях, которые деньги могут доставить. Другой начинает жертвовать церкви, надеясь, что это позволит получить потерянные радости в лучшем мире.
Кстати о будущем: сколько у меня дров? Топить печь придется до середины апреля. Двух электрических отопителей на весь дом не хватает. Я оделся, вышел на улицу, пошел к сараю. Мороз, небо звездное, от луны остался узкий серпик. Вот и поленница. Если экономить, то в день будет уходить двадцать поленьев. А тут… при таких темпах дров хватит только на два месяца. Это что, баба Маша ошиблась? Не может быть, она всю жизнь топит печь. Что-то я делаю не так, придется или уполовинить расход дров, или идти в лес. Санки у нее я видел. Ну что ж, днем — это даже интересно. Топор и пила у нее есть. Я вернулся домой. В комнате жарко, русская печь долго держит тепло, на сегодня хватит, растоплю печь завтра утром.
Почему я тогда решил ехать в Митяевку? Почему, например, не в Вологду — это по той же дороге. Отдохнуть в Ярославле и через день полюбоваться Вологдой, выбрать глухую деревушку и не спеша туда отправиться. Пожить там немного, привести мысли в порядок, начать писать книгу. Тем более, что Ярославль я исходил вдоль и попрек, а в Вологде ни разу не был. Там есть с кем поговорить: Батюшков, Можайский, Шаламов… И вообще русский север у меня начинается с Вологды.
Нет, это будет похоже на туристическую поездку. Это я еще успею, это потом. Сейчас в Митяевку. Почему я так решил? По моей теории на решения влияют только внешние факторы. А тут вроде решение пришло из головы. Просто захотелось, вспомнил, как Никита расхваливал эту деревню, лес, озеро, болото. Значит, Никита и был таким внешним фактором, который на «развилке» около Пушкино направил меня туда? Или это пустые поля и голые стволы деревьев, мелькающие в свете фар? Захотелось быстрее оказаться в лесу, побродить по мокрым тропинкам, успеть вдохнуть запах прелых листьев, пока их не накроет снегом. Да… и это тоже. Были такие мысли. Хотелось этого быстрее, не тащиться до Вологды, узнавать там о ближайших деревнях, ехать туда, не зная, смогу ли найти в этих деревнях жилье. А в Митяевке чудесная баба Маша, как говорил Никита. Будем по вечерам пить с ней коньяк и петь «Вот кто-то с горочки спустился». И парное молоко со свежей сметаной у какой-то бабы Насти. И рядом лес, точно такой, как сейчас на обочине, куда так хочется зайти.
Все так и получилось. И коньяк по вечерам, и парное молоко каждый день. Песни, правда, мы не пели, но баба Маша потребовала подробный рассказ о Никите и Алене.
— Такая славная, такая славная, — вспоминала она Алену. — А жена у Никиты серьезная, держит, наверное, его в ежовых рукавицах. Вот от таких мужики и гуляют.
В один из вечеров к бабе Маше пришла в голову идея. Мы поели с ней гречневой каши со шкварками, выпили коньяку, закусили солеными огурцами и за чаем она сказала: