Он сидел и смотрел мне в лицо. Смотрел бесстрастно, как будто сообщал нечто будничное, никак нас не затрагивающее. Когда он замолчал, я рассказал ему историю со стариком и то, что случилось в новогоднюю ночь.
— Надо же, — хмыкнул Костомоев, — выходит, что я проспал самое интересное. Наталья мне сказала, что вы нашли стариков в каком-то пустом доме, а тут такая история.
— Дело прошлое, — сказал я. — Жена дяди Вани справлялась о бабе Маше, сочувствовала.
Костомоев усмехнулся.
— Никогда не верь словам. Особенно жалостливым. Письмо-то свежее, в прошлом августе полученное. Я так понял, что сынок к бабке летом приезжал и с этим дядей Ваней плотно пообщался. Ты говорил, что он одной пулей волка уложил. Причем, в голову попал. И это ночью, в полной темноте. А про огни в лесу ты его не спрашивал?
— Никита спрашивал. Сказал, что нам померещилось.
— Но огни и другие видели. Всем вам померещилось? Ну-ну!
Костомоев встал, взял поварешку, разлил уху по тарелкам. Какое-то время мы ели молча.
— Огни — это старик балуется, — вдруг сказал он, вынимая окунька и снимая с него кожу. — Нет тут больше никого. Берет фонарь и светит. Мощный у него фонарь. Может специально страху на вас нагонял.
— Не нравится мне эта Митяевка, — продолжил он, водя ложкой по дну тарелки. —— Я вот что думаю. Через пару дней я поеду в Москву и возьму тебя с собой. Нечего тебе тут делать. Нехорошо тут, а одному даже опасно. Поверь мне, старому волку. Я много чего в жизни видел, людей разных встречал. Не хочу тебя одного с этим стариком оставлять. Нравишься ты мне, приедем, я тебя на работу устрою, спасибо потом скажешь. А весной вернемся за твоей машиной. Можем даже твоего Панкрата прихватить, пусть свой «лексус» из оврага вытаскивает. Ты как?
Я пожал плечами.
— Не знаю. Разлюбил я большие города. Там начнется суета, мысли разбредутся. Ты не волнуйся, старик ко мне нейтрально относится, ничего со мной не случится.
Костомоев задумался, молча доел уху, потом встал, включил газ под чайником.
— Как знаешь, — сказал он, не оборачиваясь. — Если хочешь, я на снегоходе махну через озеро в город, привезу тебе лыжи. Если что, то ноги в руки и бегом отсюда.
От лыж я тоже отказался. Никаких соблазнов — только так я смогу придумать что-то новое. Какое новое я не знал, но надеялся, что длинными темными вечерами мой мозг начнет работать в полную силу. Один, без интернета, запертый в четырех стенах — идеальные условия для работы. Трудности? Не видел я трудностей, потребности у меня минимальные, вполне смогу обойтись без сметаны, сала и яиц. Старика я не боялся — вряд ли он будет против меня что-то замышлять: дорогу я ему не переходил, зла не делал. А его отношения с бабой Машей — это не мои проблемы.
— Ну, как знаешь, — сказал Костомоев. — Мое дело предложить, а твое — сожалеть, что не послушался. Самое страшное, когда тебя не замечают, а сидеть дома или одному мотаться по разным городам, где ты никому не нужен… Так тебя, как пенсионера, все забудут. Ладно, живи, как знаешь.
Вечером перед отъездом Костомоев провел ревизию. Он слазил в погреб, исследовал шкафчики, потом сел за стол, что-то посчитал на телефонном калькуляторе и объявил:
— С углеводами у тебя все в порядке. Но жиров и белков до весны тебе не хватит. Ты или иди пешком через озеро в город, или мирись со стариком. Иначе, в апреле-мае даже машину вести не сможешь.
Я заверил, что мне всего хватит, и чтобы он уезжал спокойно. Костомоев кивнул и стал собираться. Уже ложась спать, он вдруг встал, подошел ко мне, сел на край кровати и сказал:
— Знаешь поговорку про волков, с которыми надо самому выть, чтобы жить нормально. Я стал замечать, что стал думать и говорить не так, как раньше. Прихожу домой, вижу немытую посуду и думаю, что надо решать эту проблему. Понимаешь разницу? Я не посуду буду мыть, а проблему решать. Прихожу в магазин и приказываю продавщице показать, где чай продается. Не прошу, а приказываю. Выхожу на улицу и понимаю, что все неправильно, что во мне уже начальник сидит, из всех щелей прет, а человек куда-то пропал. Вот с тобой мне хорошо, я тут оттаял немного. Поэтому сюда и вернулся. В общем, ты мне правда на работе нужен. В Москве нам тесно пообщаться не получится. Я занят с утра до вечера, да и тебе со мной неинтересно будет. На работе — совсем другое, там мы рядом, одно дело будем делать. В общем, подумай. Я визитку на столе оставил. Работой загружать не буду, платить буду хорошо.
Утром меня разбудил треск мотора снегохода. Я вышел на крыльцо, увидел свежую колею, уходящую вдоль улицы, и пошел готовить завтрак. До обеда я занимался дровами, потом прилег отдохнуть и тут снова услышал звук мотора. Выскочил на улицу и увидел, что на снегу лежит большая сумка, набитая мясными и рыбными консервами. Я добежал до калитки, помахал вслед удаляющемуся снегоходу, но Костомоев не обернулся. Я опять остался один.
Глава 27. Старик
Старик пришел на следующий день. Я сидел за компьютером, услышал стук в дверь, открыл и увидел его — хмурого, какого-то всклокоченного, с двустволкой за плечами.
— Не уехал? — спросил он.
— Привет, дядя Ваня, — я старался говорить как можно мягче. — Как здоровье? Как баба Настя?
Старик отвернулся. Так отворачиваются коты, когда слышат что-то неприятное. Стоял он неподвижно, молча, и было непонятно, зачем он пришел.
— А рыбак, значит, уехал, — наконец, то ли спросил, то ли констатировал факт старик. — Он, значит, уехал, а ты, значит, остался.
Мороз стал пробираться сквозь свитер и тонкие брюки. Я поежился, кивнул и стал дожидаться, что он еще скажет. Приглашать домой мне его не хотелось. На комоде стояли консервные банки, привезенные Костомоевым, и показывать их я посчитал ненужным.
— До сухой земли, значит, остался, — старик посмотрел на «фольксфваген», почти скрытый огромным сугробом. — Машину свою охранять будешь. Да кому она тут нужна, эта машина. Да и не заведешь ты ее весной. Придется тебе дачников дожидаться. До конца мая, значит, сидеть тут будешь. Запасы бабкины съешь, вернется она, голодать, значит, будет.
Говорил он спокойно, словно рассуждая сам с собой. Злобы в голосе не было, была какая-то неприязнь. Странно, осенью с ним общался нормально, что случилось? Спросить? Не ответит, это точно. Только разозлю его больше.
— Машину заведу, бабе Маше привезу из города продукты, — сказал я.
— Химию всякую… — старик говорил, не глядя на меня. — Не станет она это есть. А может ты специально ее в больницу отправил, чтобы в ее доме хозяйничать?
Старик зыркнул на меня прищуренными глазами, скривил губы. Помолчал, не дождавшись ответа, продолжил.
— Лишний ты тут, езжай в свою Москву, ешь там шашлыки, в кино ходи, с девками гуляй. А тут не место тебе. Мне сказали, что ты книгу пишешь? Вот это зря. Не то ты напишешь, не то.
Повернулся, поправил ружье, пошел к калитке. Там остановился, обернулся.
— Городские на озере появились, рыбачат, на снегоходах гоняют. Иди к ним, в город иди. Нечего тебе тут делать. Нехорошо тут зимой.
Ушел. Настроение мне испортил. Он этого добивался? В комнату я вернулся злой. Уехать? Нет уж! Теперь точно не уеду, хотя иногда мысли о походе через озеро меня иногда посещали. В таких ситуация для меня самое лучшее — посмотреть в небо. Лучше ночью, когда видишь тысячи звезд и понимаешь, что на самом деле их триллионы. А наша Земля — лишь маленькая песчинка во Вселенной. И тогда все мои проблемы сразу кажутся ничтожными, как у муравья. Да что там муравья — амебы, бактерии, вируса. Я представляю, что сижу на Марсе, вокруг красная пустыня, в небе серпик нашей планеты, а на ней дядя Ваня с двустволкой ходит по деревне и ему очень не нравится, что некий Макс живет на краю улицы, топит печь, пьет чай и пишет книгу. Сразу становится смешно.
Я плеснул в стакан виски, глотнул, почувствовал, как тепло пробежало по пищеводу, опустилось в желудок, разлилось по всему телу. Вот так нормально. Исчезло чувство, что из окна на меня кто-то смотрит, а кто-то невидимый вошел в комнату и остановился за моей спиной. Я убрал бутылку в шкафчик, решил, что хватит, и открыл ноутбук.
Но перед этим я проверил, заряжено ли ружье, и поставил его у двери. Так, на всякий случай.
Однажды после обеда, когда от компьютера в глазах стали мерцать голубые искры, я решил прогуляться. Какая тут прогулка — только до озера и обратно. Мимо дома старика, будь он неладен. Ну не в лес же идти. Оделся, взял ружье, пошел по улице. Ружье мешало, но без него я решил из дома не выходить. Не волков я боялся, а чего-то непонятного, о чем говорил старик. Нет, не говорил, намекал. А сам-то он не боится? А ну его к черту!
Вот конец улицы, поворот, его дом. Из трубы дымок, окна занавешены, к колодцу аккуратно расчищена дорожка. Не надо туда смотреть, чужим стал этот дом, быстрее в нашу траншею. Ее начало заносить снегом, но в валенках идти легко. Под ногами похрустывает снег, в голубом небе солнце — яркое, но не греющее. Ветер гонит холодную белую пыль поземки. Но вот и озеро. Белое поле с темной рваной полосой на далеком берегу. Снег на льду неглубокий, часов за пять можно дойти до города, где рестораны, гостиница, горячий душ, работающий телефон…
Телефон… Я включил телефон — сигнала не было. Ну что ему надо? На небе ни облачка, лети сигнал через море и леса. Выключил, убрал в карман, прислушался. Да, не кажется, это не ветер свистит, я слышал явный треск мотора. Ага, вот он. Черная точка надвигалась на меня по озеру, увеличивалась и вскоре превратилась в снегоход. Им управлял мальчишка, по виду старшеклассник. Подъехал, остановился, заглушил мотор.
— Привет, — сказал я. — Классная машина!
— Батин, — сказал парнишка. — Он рыбу ловит, дал прокатиться.
— Сам из города? — я кивнул на противоположный берег.
— Ну, — услышал я в ответ. — А вы в Митяевке живете?
— Да, — я был рад, что парнишка знает нашу деревню. — У бабы Маши.