— Знаю, — сказал парнишка. — Это на краю. Наш дом рядом. Мы сюда раньше летом приезжали.
— А почему перестали?
— А че тут делать? У бати машина, мы можем за грибами или покупаться в любое место поехать. Продаем мы дом, да никак продать не можем.
— А что так? — меня почему-то это очень заинтересовало.
— Дед Иван все к рукам прибрал. Вернее, его сын, Митяй. Покупателей отваживает, пугает. Митяй в нашем районе опер, так вся деревня под ним. Сам он раз в месяц приезжает, за огурцами с помидорами, да за деньгами. Ходит по деревне пьяный, будто за порядком следит.
— За деньгами? — удивился я.
— Ну, — парнишка сплюнул. — Он половину домов в деревне купил, да дачникам сдает. Говорил, что купит наш дом, да такую цену предлагал, что батя его по матери послал.
— Ничего себе, — я был ошарашен. — А я думал, что дед бедно живет.
— Бедно, — согласился парнишка. — Митяй ему ничего не отстегивает. Говорит, что старому деньги не нужны, помирать скоро, пусть лучше грехи замаливает. Дед этот терпеть не может алкашей. Дедов брат был алкаш, мотоцикл его утопил, с тех пор и ненавидит. И Митяя ненавидит, но ничего поделать не может. А вы сами не из Москвы? Говорите как-то по-московски.
— Из Москвы, — подтвердил я. — Застрял тут на зиму.
— Застряли… — парнишка задумался. — А то садитесь, я вас мигом в город отвезу.
— Спасибо, — я покачал головой. — Поживу тут до весны, дела у меня.
— Какие тут дела? — усмехнулся парнишка. — Ну, как знаете. Я бы с ним один в деревне не остался.
Он отвернулся, завел снегоход и исчез в облаке снежной пыли.
Глава 28. Ночь
В окно постучали.
Спал ли я? Не знаю. Стук я услышал с закрытыми глазами. Полежал, прислушался, — тихо. Я открыл глаза, посмотрел на окно, через которое лился свет лунного серпика. Силуэт оконной рамы темнел на полу. Я тронул экран телефона — два часа ночи. Показалось? Я встал, подошел к окну. Луна освещала сарай, почти занесенный снегом забор, чернели ветки старой яблони. Никого. Ноги на холодном полу замерзли. Я надел тапочки, накинул куртку, прошел в гостиную, потрогал остывшую печку. Разжечь? Нет, не хочется возиться с дровами. Сел на стул, прислушался. Кажется, за окном скрип снега. Посмотрел — никого. Яблоня, забор, сарай… На небе луна, рядом созвездие Ориона с красной звездой Бетельгейзе. Тихо. Я уже хотел отойти от окна, как услышал стук в дверь. Негромкий, осторожный, как будто кто-то хотел привлечь внимание, но не создавать панику.
— Кто там? — спросил я, открыв дверь в сени.
Тихо.
— Кто там? — спросил я громче.
— Максим, беда!
Старик? Но вроде голос не его. Сдавленный, сиплый.
— Дядя Ваня, ты что ли?
— Да, беда!
Только этого не хватало! Я вошел в сени, ощупью нашел засов, щеколду, открыл дверь. Старик стоял в распахнутой телогрейке, без шапки. Лицо в тени, не разберешь.
— Что случилось?
— Бабка моя… Лекарство бы какое. Сердце прихватило. Лежит, еле дышит. Я валерьянки накапал, не помогает.
Нитроглицерин у меня был. Недавно сам трясущимися руками вытряхивал из стеклянного цилиндрика белые, рассыпающиеся таблетки.
— Есть таблетки, погоди.
Побежал в спальню, нашел коробку с лекарствами, достал цилиндрик. Старик вошел следом, стоял рядом. Я заметил, что руки у него трясутся.
— Держи, путь таблетку под язык положит. Но потом надо к врачу.
Осекся, как это к врачу? Вспомнил белую пустыню озера и еле видные силуэты городских зданий. Старик махнул рукой.
— Какое тут к врачу. Если бы летом.
Он пытался засунуть цилиндрик в карман, но руки тряслись, никак не попадали в прорезь.
— Давай сюда, — я взял цилиндрик. — Подожди, оденусь и пойдем вместе.
Мороз мешал дышать. Очень хотелось вдохнуть полной грудью, но ледяной воздух обжигал легкие. Я вернулся в дом и вынес шерстяной платок.
— Накинь, а то и ты заболеешь.
Старик кивнул, закутался, застегнул ватник, и мы пошли. Луна светила сзади, мы шли, наступая на собственные тени. До конца улицы дошли спокойно, вот поворот к дому старика, рядом темная стена леса, виднелась тропа, по которой мы с Костомоевым волокли санки с дровами, вот еще немного и…
— Черт! — выругался старик. — Только их тут не хватало!
Волки! Пять хищников стояли у колодца. Стояли неподвижно, луна освещала их морды, покрытые инеем. Впереди самый крупный. Пасть приоткрыта, я увидел клыки, желтые глаза. Нехорошие глаза, злые, как будто он пришел мстить за погибшего товарища. Остальные волки стояли сзади, не сводя с нас глаз, в ожидании команды вожака, готовые к прыжку, чтобы вцепиться в горло, рвать плоть, захлебываясь от потока крови.
— А ну пошли отсюда!
Старик махнул рукой, сделал шаг вперед. Волки не шелохнулись. Только вожак шире открыл пасть, еще больше оскалил зубы. Я огляделся в поисках какого-нибудь орудия. Забор далеко, выломать штакетину не успею. Колодец? Я подошел, снял ведро с цепи, поднял и с силой ударил им о сруб колодца. Металлический звук прозвучал как выстрел. Вожак закрыл пасть и оглянулся на других волков. Те стояли неподвижно, как будто ожидали команду. Я ударил еще раз, подвинул старика и с поднятым ведром пошел на волков. Те попятились. Вожак посмотрел в сторону, снова на нас и не спеша пошел к траншее, ведущей к озеру.
— Вот так-то! — старик не то похвалил меня, не то просто констатировал свершившийся факт.
Мы вошли в дом. Старуха лежала на диване, прикрыв лицо рукой. Увидев нас, она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, вымученной.
— Лекарство принесли, — сказал старик. — Щас мы тебя вылечим.
Я вытряс таблетку, протянул старухе.
— Надо под язык, — сказал я. — Воды не нужно, просто положите и сосите.
Старуха попыталась протянуть руку, охнула, рука опустилась на лицо, по щеке потекли слезы. Я положил таблетку ей в рот, посмотрел на старика. Он стоял рядом, руки подрагивали, казалось, что ноги его еле держат.
— Сядьте, — я постарался придать голосу твердость и уверенность. — Скоро ей станет лучше. Но нужен врач. А еще лучше — переправить ее в больницу.
Старик сидел на стуле с отрешенным видом. Ничего не сказал, посмотрел на старуху, перевел взгляд на меня. В глазах вопрос: а как? Как, как… надо идти в город. Идти сейчас. Через ночное озеро. На городские огни. По колено в снегу. Где больница я знал, отводил туда бабу Машу. А как иначе? Никак иначе. Справлюсь? Надо справиться. Ну, приду, а что дальше? Машина сюда не доедет. Вертолет? Нет у них вертолета. Искать МЧС? А есть у них вертолет?
— Надо идти в город, — сказал я.
Старик сверлил меня взглядом. Молча. Долго так смотрел, потом медленно сказал:
— Я не дойду.
— Есть теплые штаны? — спросил я. Свои я забыл надеть.
Почему спросил? Ведь я еще ничего не решил. Слова как-то сами вырвались. Кто-то внутри принимал решение помимо моей воли.
— Найду, — старик с трудом поднялся, пошел в соседнюю комнату.
— Вот, — сказал он, передавая мне новенькие ватные штаны. — Фонарь еще возьми. Американский, аккумулятор заряжен. Он кого хочешь ослепит.
Фонарь был тяжелый, видно, что мощный. Я включил, яркий луч ударил в стену, комната осветилась, обнажив ее убогость, старость и грязь.
— Вот тут покрути, — сказал старик. — Можно лучом, а можно широко освещать.
Я покрутил линзу. Вместо луча появился сноп света, старик прикрыл глаза ладонью.
— Выключи, этим светом убить можно, — сказал он. — На волков посветишь, они сразу ослепнут.
Старик постоял, подумал, снова пошел в соседнюю комнату, принес толстые рукавицы.
— Возьми, пригодятся. А ты правда в город пойдешь?
Я кивнул, стал одеваться. Старик протянул мне платок.
— Завернись, а то твоя шапочка в такой мороз… Я с тобой выйду, волков шугану.
Мы стояли на крыльце. Старик держал в руках двустволку. Было тихо, серый в лунном свете снег, темные сосны на опушке леса, в небе холодные звезды.
— Щас, я их пугану, — старик поднял ружье и выстрелил. Надо ли это было делать? Кто знает. Я вспомнил слова Костомоева — пусть решение неверное, но, возможно, иначе было бы еще хуже. Я включил фонарь, тонкий луч забегал по стволам сосен. Казалось, что на стволах вспыхивали зеленые и желтые огни. Что-то промелькнуло в голове, но мысли сразу переключились на предстоящий путь. Километр до озера по траншее, куда ушли волки. Потом четыре или пять часов по колено в снегу. Хотя есть след от снегохода, на котором уехал парнишка, но черт его знает, какие кренделя он выписывал, вряд ли он ехал по прямой. Да и в город ли он ехал?
— Ружье возьмешь? — спросил старик. — Тяжелое, но с ним спокойнее.
— Давай, — сказал я. — Кто знает, что там впереди.
В детстве, начитавшись книг о героических полярниках, я любил зимой прийти в парк Лосиный остров и шагать там по снежной целине, продираться через сугробы, представляя, что мои спутники погибли, я остался один, но мне надо обязательно дойти до полюса, поставить там флаг, сфотографировать его и вернуться домой усталым, но гордым героем. Мама бы охала, поила горячим чаем с малиновым вареньем, а отец бы хлопнул меня по плечу и сказал, что он бы так не смог. Замерзший, с мокрыми ногами я возвращался из парка домой, мама ругала меня, говорила, что я теперь точно заболею, а отец ворчал, что меня нельзя больше отпускать из дома одного. Сейчас, когда я шел по нашей траншее, жмурился от яркого света фонаря, оглядывался назад, чтобы убедиться, что нет преследования, холодел от страха, оказаться среди волчьей стаи или лицом к чему-то непонятному, что могло появиться из черного леса. Мои детские мечты превратились почти в реальность. Впереди, правда, был не полюс, а снежная равнина замерзшего озера, вокруг ночная темнота, а я несу с собой немного света, вижу только то, что освещает фонарь, а за пределами светового конуса неведанное, опасное, притаившееся в темноте, готовое внезапно проявиться, наброситься, искалечить и убить.
— Черт! — пройдя метров двести, я остановился. — Патроны!