144 Есть и другие случаи – когда у людей присутствует знание о травматическом событии, но нет связанного с ним «самоощущения». Получается, что есть ноэтическое, но не аутоноэтическое осознание переживания. Способность левой префронтальной области кодировать эпизодическую память может быть нарушена в результате блокировки эксплицитного кодирования и/или потока эмоциональных представлений и телесных ощущений, связанных с ошеломляющим событием. Исследования выявляют значительную асимметрию в активности полушарий у пациентов, переживших травмы. Неразрешенные травматические воспоминания связаны с паттерном активации правого полушария.145 У детей с травмами также были обнаружены асимметрия головного мозга и изменения в развитии мозолистого тела, нервной ткани, обеспечивающей передачу информации между полушариями.146 Эти результаты в сочетании с клиническими наблюдениями нарушений фазы быстрого сна у пациентов с посттравматическим стрессовым расстройством подтверждают предположение о том, что совместная работа обоих полушарий необходима для консолидации памяти в целом, а неспособность консолидировать воспоминания о травмирующих событиях может лежать в основе неразрешенной травмы. Нарушение билатеральной интеграции (потока энергии и представлений через полушария) может выступать маркером психологического нарушения после получения травматического опыта.147
Документально подтвержденное повреждение структуры и функции гиппокампа у лиц с хроническим посттравматическим стрессовым расстройством объясняет некоторые трудности в преодолении травматического опыта.148 Другие исследования показывают, что пренебрежение и жестокое обращение, пережитые в детстве – так называемая «травма развития», – приводят к нарушениям роста интегративных волокон мозга.149 Можно предположить, что процесс восстановления включает интеграцию травмы в более крупную ассоциативную матрицу в мозге. Так проходит процесс «согласования», о котором мы поговорим в следующих главах, посвященных регуляции и нейронной интеграции. Такая интеграция, если она успешна, может привести к развитию более последовательного автобиографического нарратива и избавлению от нарушений в фазе быстрого сна. Эти аспекты подробно рассматриваются в последних трех главах.
Отсутствие корковой консолидации может наблюдаться при отсутствии «нарративной версии» травматического опыта. Индивидуум может найти способ «оставаться цельным», но плавной, гибкой и адаптивной согласованности может не хватать. Эта проблема может лежать в основе целого ряда нарушений психического здоровья и социальных взаимодействий. Кроме того, может также присутствовать отсутствие согласованности и преемственности между различными состояниями разума. Травматические состояния могут оставаться изолированными от интегративного развития личности и нарушать это развитие. Имплицитные воспоминания о травме могут формировать жизнь человека, даже если они «не осознаются». Негативное влияние этих воспоминаний на психическое здоровье может заключаться в «блокировке» потока информации в разуме – обычно не ограниченного.
Это мешает поместить эмоционально значимые события в крупную ассоциативную сеть постоянной консолидированной памяти. Конструкты «я» и «другие» помогают формировать когнитивную структуру памяти, имплицитные ментальные модели помогают в организации эксплицитной автобиографической памяти. Неразрешенные травматические воспоминания не входят в структуру имплицитно-эксплицитной консолидированной нарративной памяти. Они остаются нестабильными, сохраняют статус «потенциальных имплицитных активаций», которые имеют тенденцию вторгаться во внутренние переживания и межличностные отношения.
Такие неразрешенные конфигурации памяти могут служить повторяющимися плато на нашей диаграмме «трех П». Они формируют модели потоков потенциальной энергии, «энергии вероятности» – повторяющиеся активации наборов навязчивых воспоминаний, имплицитных и эксплицитных. Разные виды тренировки разума, например такие, как практика внимательного осознания, могут быть эффективными и полезными, когда мы имеем дело со сковывающими плато. Практикуя восприимчивое осознание, мы находим доступ к ощущению «спокойствия среди бури» и к другим возможностям, которые есть в этой плоскости. Чувство «открытой плоскости возможностей» на самом деле изначально кажется небезопасным, поскольку связано с неопределенностью. Но клинический и образовательный опыт показывает: если действовать терпеливо и настойчиво, выход на эту плоскость может стать спасением для человека с неразрешенной травмой. Первоначальный страх можно рассматривать как низменное плато, построенное на травматических переживаниях, в которых неопределенность казалась ужасающей. Исцелением станет путешествие, которое поможет принять эту неопределенность. Ментальный эквивалент неопределенности, обнаруживаемой на плоскости чистого осознания, – это «свобода» и «возможность».150 Давая людям возможность управлять вероятностными функциями своего разума по-новому, можно обрести свободу. Восприимчивое осознание и сострадание к себе помогают справиться с выученными защитными плато и автоматической реакцией страха и замирания и освободиться от оков предшествующего травматического опыта.151
Точность памяти и влияние травмы
Клиницисты, педагоги, журналисты, адвокаты и законодатели – все задаются общими вопросами, касающимися запоминания и забывания, особенно когда речь идет о жестоком обращении с детьми. Проанализировав публикации на эту тему, можно обнаружить несколько простых истин. Люди, пережившие травму, могут быть не в состоянии эксплицитно вспомнить ее спустя время. Широкий спектр исследований, проведенных за последние сто лет, поддерживает эту точку зрения, а недавние результаты подтверждают предположение о том, что имплицитная память о травмирующих событиях может быть лучше у людей с посттравматическим стрессовым расстройством.152 Есть и нейробиологическое объяснение этим данным.153 Могут пройти годы, прежде чем произойдут «контекстуальные перемены» в жизни человека и воспоминание о травмирующем событии станет доступным для сознания.154 Этот феномен иногда называют «отсроченным воспоминанием». Такое отсроченное воспоминание может быть весьма точным, но эксплицитная память исключительно чувствительна к условиям вспоминания. Пересказ историй из эксплицитной автобиографической памяти – это прежде всего социальный опыт. То, что рассказывается, не совпадает с тем, что первоначально вспоминается, и этот прозвучавший рассказ не обязательно будет полностью точным в деталях.
Человеческий разум отличается внушаемостью на протяжении всей жизни, особенно в детстве.155 Благодаря этой особенности есть возможность глубоко влиять на взгляды других – например, когда мы посещаем школу. Часто мы подвергаем полученную информацию критическому анализу, чтобы понять, заслуживает ли она доверия и должна ли стать частью нашей системы памяти. Но определение точности воспоминаний такими «метапамятными» процессами может быть связано с искажениями. Например, в результате наркотического опьянения, гипноза и т. д. Некоторые люди более восприимчивы к внушению, чем другие. Исследования показывают, что человек может быть твердо убежден в достоверности «воспоминания», при том что на самом деле вспоминаемое событие никогда не происходило. Степень уверенности человека в точности воспоминаний может не соответствовать их истинной точности.156 Внутренние подтверждения могут быть полезны для понимания того, как прошлый опыт повлиял на жизнь человека – речь о системе памяти и взаимосвязи между имплицитными и эксплицитными компонентами памяти о событии. Внешние подтверждения – рассказы родных, полицейские отчеты, фотоальбомы и журналы – могут быть полезны для создания более полной картины. Знание того, что память социальна и поддается внушению и что воспроизведение воспоминания может изменить его форму для последующего хранения, важно как для интервьюера, так и для интервьюируемого.
Реальные события могут быть забыты, а непережитые восприниматься и переживаться как настоящие воспоминания. Тут есть несколько важных моментов. Пациенты уязвимы к суггестивным условиям психотерапии. Клиницисты должны быть осторожны, занимая нейтральную позицию в отношении точности воспоминаний пациентов. Условия, повышающие внушаемость, нужно постараться исключить либо использовать только с крайней осторожностью и информированным согласием. Речь, в частности, про гипноз, наркосинтез и интенсивные повторяющиеся опросы. Клиницистам также важно знать о профессиональных и личных предубеждениях, которые могут напрямую влиять на их взгляды, в том числе взгляд на травму и психопатологию. Эти предубеждения проявляются и вербально, и невербально. Когда интерес к травме пациента становится больше, чем интерес к самому пациенту, это приводит к внутреннему давлению. И тогда пациент продолжает вовлекать терапевта в разработку истории травмы.
С другой стороны, отрицая влияние травмы на работу и развитие разума (например, при адаптации диссоциативных состояний и амнезии), мы тоже мешаем проработке реальных жизненных историй. Если история человека включает в себя травму, то отношения с ничего не подозревающим другом, супругом или терапевтом вовсе не обеспечат ему «убежище», в котором можно начать исследовать отрывочные и пугающие аспекты памяти. Травмированные люди проявляют осторожность, когда нужно раскрыть унизительный и болезненный прошлый опыт. У них может быть глубокое чувство стыда, они очень чувствительны к тому, как ведут себя с ними окружающие. Они уязвимы, боятся, что другие их неправильно понимают или не принимают во внимание. Жертвы жестокого обращения в детстве часто чувствуют, что им «не верят». Поэтому они опасаются открывать свою боль слушателю, который их не поддерживает. Таким «неподдерживающим» собеседником может быть и терапевт, не допускающий, что у пациента действительно есть воспоминание о травме, которое мешает вести терапию.