Нарративы также показывают, как представления одной системы могут переплетаться с другой. Ментальные модели имплицитной памяти помогают организовать темы, вокруг которых появляются детали эксплицитной автобиографической памяти. Мы не видим ментальные модели «как таковые», но их проявление в нарративах позволяет нам, по крайней мере, увидеть тени, которые эти модели отбрасывают, и ограничения, которые они создают.
Вспоминаемое и вспоминающее «я»
У каждого из нас есть в запасе бесчисленное множество анекдотов, которые могут иллюстрировать какие-то чувства или события из прошлого. «Единого нарратива» для человеческой жизни нет, ведь память и природа человека постоянно меняются. Если у нас будет какая-то фиксированная, неизменная история, мы окажемся в ригидном состоянии и будем испытывать трудности с интеграцией. Состояние разума отражает социальный контекст, в котором рассказывается история, ткань повествования «сплетается» из отдельных воспоминаний и воображаемых деталей. Так создается история, основанная на прошлых событиях с учетом стремления вовлечь слушателей. Ожидания аудитории играют важную роль в тоне повествования. Социальная природа нарратива означает, что запоминающее «я» постоянно находится в процессе «создания себя» в новых контекстах.182 Мы меняемся с течением времени, и наши нарративы тоже развиваются.
Эдвард Рид утверждает, что «восприятие относится к “я” так же, как память к относится к “множеству я”».183 Он подчеркивает, что в любой момент мы воспринимаем и интерпретируем опыт с новой точки зрения. Накапливая прожитые моменты во времени, мы способны вспоминать себя не как одно «я», а как многие «я», существовавшие в прошлом. Таким образом, нарративное воспоминание – это возможность для этих разнообразных состояний быть заново созданными в настоящем.
Если немного расширить это утверждение, можно сказать: мы воспринимаем настоящее в различных измерениях. «Я» в любой момент времени заполнено бесчисленным множеством слоев ментальных представлений, и лишь некоторые из них выбираются как часть сознательного опыта. Таким образом, воспоминание о себе многослойно. По прошествии времени, переключаясь между различными состояниями, мы действительно можем вспомнить различные способы бытия из прошлого. Это путешествие к проживанию жизни в рамках нарратива означает принятие своего «вечно разворачивающегося бытия», а не изолированное «я как нечто отдельное». Да, жизнь может означать принятие свободы неопределенности, освобождение от страха перед неизвестным. Быть человеком – это каждый день новый вызов, и нам хочется быть уверенным в чем-то твердом, устойчивом и неизменном, хочется иметь четкое «я», обрести идентичность, на которую можно положиться. Это одна из ролей нарратива, основанного на местоимениях: вот кто я. Но нарративы бывают и другими – они предполагают, что жизнь должна происходить, а не контролироваться. Выход жизни из плоскости возможности позволяет начать истории разворачиваться, а значит, можно выявить связное и гибкое нарративное «я». Наше состояние в настоящем также может меняться. Мы рассказываем о своей жизни с точки зрения множественных «я», поскольку принимаем естественную многослойность своего разума.
При всей этой гибкости есть ли что-то, что обеспечивает хоть какую-то непрерывность нарративного процесса? Состояния разума, социальный контекст и выборочное вспоминание, безусловно, влияют на нарратив, но специфические устойчивые паттерны, по-видимому, возникают внутри индивидуума. Важную роль в формировании тем для наших рассказов играют ментальные модели. Эти всепроникающие элементы имплицитной памяти помогают создавать «между строк» нашей жизненной истории важные сообщения. Встроенные в социально сконструированные плато, эти «я-состояния» повторяются на протяжении всей жизни и придают непрерывность нашему ощущению себя. Другой постоянный элемент – индивидуальная структура нарративного процесса. Как мы увидим в следующей главе, ранние переживания связаны с определенными паттернами того, как люди рассказывают о своей жизни.
Размышления: я и другие во времени
С самого начала жизни мозг отвечает на опыт установлением связей между нейронами. Нейроны, которые активируются вместе, становятся связанными и, скорее всего, снова будут активироваться вместе в будущем (мы уже говорили об этой аксиоме Хебба). До развития гиппокампа в медиальной височной доле мозг может кодировать лишь имплицитную память, включая более частные поведенческую, эмоциональную, перцептивную и, вероятно, соматосенсорную память. Когда имплицитная память повторно активируется в будущем («воспроизводится»), нет ощущения себя, времени или чего-то, что вспоминается. Возникает просто ментальный опыт поведения, эмоций или восприятия. Такие переживания обобщаются при создании ментальных моделей, имеющих фундаментальное значение для имплицитной памяти.
В течение второго года жизни гиппокамп достаточно созревает, чтобы вторая форма памяти стала более доступной. Эксплицитная память требует фокального внимания для кодирования. Элементы сементической, а затем и автобиографической памяти становятся доступны в течение длительного времени, а после и постоянно. Возникает форма воспроизведения, которая включает в себя «чувство воспоминания» и, если оно автобиографично, представление о себе в какое-то время в прошлом. Процесс, называемый «кортикальной консолидацией», по-видимому, необходим для того, чтобы элементы в долговременном эксплицитном хранении помещались в ассоциативные области неокортекса, где они уже становятся независимыми от гиппокампа для извлечения.
Процесс автобиографического нарратива находится под непосредственным влиянием как имплицитной, так и эксплицитной памяти. Автоноэтическое сознание – это опыт, в котором мы можем совершать «мысленные путешествия во времени», создавая представления себя в прошлом, настоящем и будущем. Когда ребенок достигает третьего года жизни, мозг способен опосредовать эпизодическую память или аутоноэз. По сути, нарративный процесс позволяет людям формировать поток информации о себе и других. Когда мы присутствуем на похоронах в окружении других людей, которые тоже знали и любили умершего, мы можем почувствовать «дух» покойного внутри себя. Паттерны активации триллионов нейронных связей внутри каждого из нас во время панихиды могут иметь сходство из-за нашего параллельного опыта общения с умершим. Мы пытаемся справиться с потерей, создавая чувство «связанности» с любимым человеком в рамках нарративов, – историй о нашей совместной жизни. На похоронах часто рассказывают истории, чтобы «уловить жизнь и суть» человека, который умер. Этот обмен историями отражает важность нарративов для соединения наших разумов друг с другом. Истории передаются из поколения в поколение и помогают сохранить жизнь человеческой душе.
Как предполагает нейробиолог Майкл Грациано,
если сознание есть информация, если это такая обширная информационная модель, воплощенная в мозге, тогда сознание действительно может пережить смерть тела. Информацию в принципе можно перемещать с устройства на устройство. Материалистический взгляд, как ни парадоксально, делает жизнь после смерти более вероятной. Теория схемы внимания, полностью материалистическая теория, далека от того, чтобы настаивать на перспективах существования после смерти, но она предполагает, что выживание разума после смерти тела происходит естественным образом. Мы знакомимся. Мы строим модели друг друга. Информация передается от мозга к мозгу посредством языка и наблюдения.184
Психика людей, которые стали сокровенной частью нашей жизни, остается внутри нас как в деталях, так и в структуре историй, которые мы рассказываем. Изменение жизненного пути может потребовать изучения этих влияний на наши повествовательные структуры и темы. Посредством связи между психическими состояниями двух людей и их внимания к историям жизни друг друга возникают межличностные отношения. Мы влияем друг на друга, и это влияние может стать важным, поворотным. Оно меняет архитектуру наших нарративных процессов. Согласованность собственного разума и согласованность «между разумами» – своим и других людей – позволяет нам справляться с этой жизнью, в которой «я» проявляется все более и более сложными способами. В следующей главе исследуем особенности человеческих отношений, способствующих развитию эмоциональной устойчивости и связного повествовательного процесса.
Примечания
1 . Kandel (2006).
2 . Schacter et al. (2007); Clark (2013a, 2013b).
3 . Matyushkin (2007).
4 . Tang et al. (2010); McClelland et al. (2002); Bowers (2009).
5 . Kandel (2001); Barnes and Finnerty (2010).
6 . Minshew and Williams (2007); J. Hughes (2007).
7 . Bowers (2011).
8 . Bowers (2009, 2011).
9 . Barnes and Finnerty (2010); Bailey and Kandel (2009); Abraham and Robins (2005); Tang et al. (2010).
10 . LeBaron et al. (2008); Rosenzweig et al. (2002).
11 . Milner et al. (1998), p. 463.
12 . LeDoux (2003a).
13 . Hebb (1949); Shatz (1992, 1996); see also Tsien (2000) and Cooper (2005).
14 . Hebb (1949), pp. 69–70.
15 . Freud (1888), cited in Amacher (1965); see also Doidge (2007).
16 . Mechelli et al. (2004); Ganis et al. (2009).
17 . Peters et al. (2009).
18 . Babiloni et al. (2006); Chiu et al. (2006); Hoscheidt et al. (2010).
19 . Mendelsohn et al. (2010); Raposo et al. (2009).
20 . Govindarajan et al. (2006); Schafe et al. (2005).
21 . Nelson and Fivush (2004).
22 . Hoscheidt et al. (2010).
23 . Easton and Eacott (2009); Voss and Paller (2007, 2008); Squire (2004); Paller and Wagner (2002); Paller et al. (2009).
24 . Brainerd and Reyna (2004).
25 . Gonsalves and Paller (2002).
26 . Gerhardstein and West (2003); Repacholi and Meltzoff (2007); Hayne (2004); Repacholi et al. (2016).