175 . Markus and Kitayama (1991).
176 . Conway et al. (2005), p. 747; see also Conway et al. (2002) and Wang and Conway (2004).
177 . Buckner et al. (2008); Fair et al. (2008); Spreng et al. (2009).
178 . Bruner (2003); McAdams (2001).
179 . Nelson (2006).
180 . Mar (2004); Colle et al. (2007); Gal et al. (2009); Mar (2011); see also Hasson et al. (2012).
181 . Riessman (2003).
182 . Mar (2004, 2011); Pasupathi et al. (2007).
183 . Reed (1994), p. 278.
184 . Graziano (2013), p. 222.
Глава 4Привязанность и самоощущение
Система привязанностей
Некоторые считают «привязанность» врожденной особенностью мозга млекопитающих, который эволюционировал таким образом, чтобы организовывать мотивационные и эмоциональные процессы в отношении значимых фигур. Система привязанности побуждает человеческого младенца искать близости с родителями (и другими заботящимися взрослыми) и устанавливать с ними общение. Следует отметить, что человеческий вид обладает способностью иметь привязанность к чему-то большему, чем мать (процесс, называемый «алломатеринством»), а также к чему-то большему, чем биологические мать и отец («аллопарентинг»). На самом базовом эволюционном уровне эта поведенческая система повышает шансы младенца на выживание.1 На уровне телесно воплощенного и «отношенческого» аспектов разума привязанность устанавливает межличностные контакты, которые помогают незрелому детскому мозгу использовать зрелые функции тела и мозга родителей для организации собственных процессов.2 Взаимодействия в рамках надежной привязанности включают реакции родителей на сигналы ребенка,3 которые помогают усилить положительные эмоции и смягчить отрицательные. Помощь, которую могут оказать заботящиеся взрослые в уменьшении неприятных эмоций, таких как страх, тревога или грусть, создает для детей пространство безопасности.4 Повторяющиеся переживания кодируются в имплицитной памяти как ожидания, а затем как ментальные модели или структуры привязанности. Все это создает у ребенка ощущение того, что Джон Боулби назвал «базовой безопасностью» в мире.5
Исследования привязанности и раннего развития показали, что воспитание, организация отношений привязанности в младенчестве связаны с характерными процессами эмоциональной регуляции, социальной привязанности, доступом к автобиографической памяти и развитием саморефлексии и нарратива.6 Мэри Мейн резюмировала следующие принципы:7
1. Самые ранние привязанности обычно формируются к возрасту семи месяцев.
2. Почти все младенцы привязываются к взрослым.
3. Привязанность формируется только к нескольким лицам.
4. Эти «избирательные привязанности», по-видимому, возникают в результате социальных взаимодействий со значимыми фигурами.
5. Привязанности приводят к специфическим организационным изменениям в поведении и работе мозга младенца.
Система привязанности выполняет несколько функций. Для младенца активация системы привязанности сопряжена с поиском физической близости. Это позволяет защититься от голода, неблагоприятных перепадов температуры, бедствий, нападений со стороны других, отделения от группы. Система привязанности очень чутко реагирует на признаки опасности. Внутреннее переживание активированной системы привязанности часто связано с ощущением беспокойства или страха. Провоцирующие факторы – пугающие переживания разного рода, а также угроза отделения от объекта привязанности.8
Таким образом, отношения привязанности выполняют жизненно важную функцию, обеспечивая младенцу защиту от опасностей. Для описания характера привязанности используются два термина: «надежная» и «ненадежная». Также есть разница между «организованными» и «дезорганизованными» паттернами привязанности. Отношения привязанности имеют решающее значение не только для организации текущего опыта, но и для роста нейронов развивающегося мозга. Другими словами, эти характерные эмоциональные отношения оказывают прямое влияние на развитие ментальных областей, которые служат нашими опорными точками: память, нарратив, эмоции, представления и состояния разума.
Привязанности в отношениях могут служить для создания основы, из которой развивается разум. Отсутствие близких фигур может привести к «реактивному расстройству привязанности», которое создает серьезные проблемы для психического благополучия ребенка и служит значимым фактором риска развития психопатологии.9 Надежная привязанность, напротив, по-видимому, придает форму эмоциональной устойчивости, но ни в коем случае не является гарантией психического здоровья – есть и другие факторы, которые влияют на него.10 Например, это опыт, темперамент, сверстники, культура, различные генетические и эпигенетические особенности. Вайнфилд, Сроуф, Эгеланд и Карлсон заявляют:
Ненадежная привязанность считается фактором риска патологии, но не у всех, а скорее у меньшинства детей с ненадежной привязанностью развивается психопатия. Психопатология включает множество влияний, взаимодействующих в течение длительного времени. Надежная привязанность не является гарантией психического здоровья, а скорее может рассматриваться как защитный фактор или «буфер».11
Хотя поведение привязанности наблюдается в основном у детей, у взрослых оно тоже присутствует, причем на протяжении всей жизни. Скажем, во время стресса многие взрослые проявляют стремление к близости12– например, отслеживая местонахождение нескольких выбранных «фигур привязанности» и ища их как источники утешения, совета и силы. Для взрослых такими фигурами могут быть наставники, близкие друзья или романтические партнеры. Но существуют концептуальные различия между романтической привязанностью взрослых (то есть парными связями между взрослыми) и формами привязанности, связанными с развитием (то есть асимметричными отношениями в паре «родитель – ребенок»).13 Различия между привязанностью, связанной с развитием, и романтической привязанностью важно иметь в виду, когда мы сравниваем данные исследований этих двух достоверных, но разных форм привязанности. Взрослые могут выбирать, к кому они привязываются, а для детей такая опция недоступна. Кроме того, нужно учитывать незрелое и зависимое состояние ребенка – привязанность важна для его выживания, и это, конечно, отличается от внешних реалий взрослой жизни.
Общение, биосинхрония и состояния разума
Тридцатилетняя женщина тихо сидит на кушетке в моем кабинете. Она выглядит озадаченной, когда я повторяю свой вопрос: «Как прошел ваш визит к маме в прошлые выходные?» Прикусывает губу, отворачивается и смотрит в пол, ничего не говоря. Протягивает руку вперед и прикрывает глаза рукой. Ее дыхание становится более быстрым и поверхностным. Она нервно постукивает ногой по полу. Тишина. Я ловлю себя на том, что смотрю в пол и слышу, как тоже постукиваю ногой. Мое состояние разума проявляется в невербальных сигналах: выражении лица, взгляде, движениях, тоне голоса и скорости речи. Мой голос низкий, и я медленно говорю: «О, это были тяжелые выходные дни». Моя голова чувствует, как будто она вот-вот взорвется. «КАКОЙ УЖАС!» – вдруг восклицает пациентка. У меня возникает чувство облегчения. Мышцы лица начинают расслабляться. Лицо пациентки и ее тело становятся менее напряженными. «Ужасно…» – стонет она со слезами на глазах.
Как показывает этот пример, участие в прямом общении – это больше, чем просто понимание или даже восприятие вербальных и невербальных сигналов. Для «полного» эмоционального общения один человек должен позволить своему душевному состоянию влиять на состояние другого.14 Мы можем просто назвать это разновидностью межличностной синхронии. Она включает телесные и ментальные состояния. В результате два человека соединяются. В примере выше моя чувствительность к набору сигналов пациентки позволяет мне, терапевту, прийти в состояние, близкое к ее состоянию. Ощущение, что моя голова «вот-вот взорвется», показывает, как переход пациента от недоумения к гневу и печали переживает другой человек. Изменения в моем состоянии могут быть частью сложного внутреннего процесса, который заставляет меня осознавать тонкие и быстрые невербальные сигналы собеседника. Я переживаю опыт, максимально приближенный к субъективному миру пациента в данный момент. Исходя из нашей структуры «трех П», размещение моего разума на «плоскости возможности», открытое, восприимчивое состояние осознания, которое позволяет пережить то, что мы можем назвать «присутствием», облегчает соединение двух разумов в резонирующее «мы». В детско-родительской паре фигуры привязанности предлагают младенцам «почувствовать связь», почувствовать себя частью большего «я», а не просто изолированным «я», живущим в мире.
Находясь в плоскости возможностей, я могу быть открыт ко всему, что возникает в виде плато и пиков в моем внутреннем опыте. Я чувствителен к своей внутренней реакции, и я также могу осознавать свое восприятие опыта пациента. Это позволяет мне осознавать то, что возникает в резонансе с другим в этом открытом состоянии присутствия. Комбинация внутренних и внешних процессов дает важную эмпирическую информацию. Такое согласование двух ментальных состояний – телесного и «отношенческого» опыта также позволяет в невербальной форме сообщить пациентке, что ее «понимают» в самом глубоком смысле. В конце сеанса пациентка говорит мне: в нашей совместной работе ей помогло то, что она «чувствует, что я ее чувствую». Я никогда не забуду эту светлую фразу. Состояние пациентки напрямую влияет на мое, и она знает, что существует в моем ментальном мире; она «чувствует себя» другим человеком. Такая настройка состояний формирует невербальную основу коммуникации.15 Способность достичь этой формы общения, иногда называемой «аффективной настройкой»,16