ий. Это размышление о ментальных состояниях – больше чем концептуальная способность; оно позволяет разумам двух индивидуумов войти в резонанс, где каждый способен «чувствовать, что его чувствует» другой. Если говорить об эпистемическом доверии, можно предположить: само чувство доверия связано со способностью человека развить правильное представление о том, каков мир. Это аспект ментализации, который строится на эмоциональном резонансе пережитого чувства. Интенсивные и близкие связи проявляются как в словах, так и в невербальных аспектах общения: мимике, зрительном контакте, тоне голоса, движении тела, в том, как человек реагирует на реплики другого. Когда происходит подобное общение, это свидетельствует о настроенном состоянии разума.
Вербальное общение может охватывать множество аспектов. Коммуникация, касающаяся содержания разума другого человека, например, «разговор о памяти» или беседа о восприятии и воображении другого человека, как обсуждалось в главе 3, усиливает мыслительные процессы человека, память и саморефлексию.170 Доверительные диалоги такого рода сосредоточиваются на мыслях, чувствах, намерениях, убеждениях и восприятии. Таким образом, на самом базовом уровне надежные привязанности как в детстве, так и во взрослом возрасте устанавливаются двумя людьми, разделяющими невербальный фокус на потоке энергии (эмоциональные состояния) и вербальное сосредоточение на информации, касающейся психической жизни (память и нарратив). Содержание разума имеет значение для надежных привязанностей.
Надежная привязанность взрослого: свобода размышлений
Дети с надежной привязанностью, как правило, имеют родителей, которые по классификации ИПВ показывают «надежное/автономное» состояние разума в отношении привязанности (обозначается как «F»; ассоциируется со «свободой»).171 Один такой родитель рассказал:
«Моя мама была очень заботливой; я помню, что мы были очень близки. Она всегда спрашивала меня, как прошел мой день, когда я приходила из школы. Помню один день, когда я пришла домой очень расстроенная. Мама была занята. Но она положила свои книги и пошла за мной в мою комнату, где мы могли поговорить наедине. Не помню точно, что она мне тогда сказала, но помню, что почувствовала себя намного лучше».
Этот нарратив раскрывает сбалансированную точку зрения – без лишней идеализации. Мы видим легкий доступ к общим автобиографическим данным (мать заботилась об этом человеке, было ощущение близости), а в поддержку этих выводов рассказчик приводит конкретные автобиографические детали. То есть присутствует общее знание того, что произошло, и доказательства того, что говорится. Общая связность повествования высока и удовлетворяет принципам дискурса Грайса. Как заметил Гессе, такие нарративы показывают: взрослый способен участвовать в диалоге, одновременно исследуя свои воспоминания об опыте привязанности.172 Еще один аспект, часто встречающийся у таких взрослых, – это способность размышлять о психических процессах в рамках этих нарративных описаний.173 Рефлексивная функция, благодаря которой разум способен представлять другие разумы, показывает, как предполагают Фонаги и его коллеги, способность к «ментализации».174 Для родителя эта способность очень важна, ведь ему нужно воспринимать состояние разума ребенка и реагировать на него.
Несмотря на то что некоторые истории могут содержать описания далеко не идеального раннего опыта, в них есть согласованность объективных фактов и способности видеть влияние родителей на развитие детей. Рассказчик, которого мы уже цитировали выше, о своем отце сообщил следующее:
«Мой отец был очень обеспокоен тем, что он безработный. В течение нескольких лет из-за этого он был, как я думаю, в депрессии. Рядом с ним было не очень-то весело. Он ходил искать работу и, когда не находил, кричал на нас. В детстве это очень огорчало меня. Я не чувствовала близости с отцом. Когда я стала намного старше, мама помогла мне понять, насколько тогда была трудная ситуация – и для отца, и для всех нас. Мне пришлось справиться со своим гневом, прежде чем мы с отцом смогли наладить отношения. Я думаю, что мое сегодняшнее состояние отчасти связано с тем, насколько трудным был тот период для всех нас».
Здесь мы видим, как рассуждения об отношениях раскрывают способность уравновешивать положительные и отрицательные аспекты опыта и размышлять о его влиянии на юность, а затем и на взрослую жизнь.
Для взрослых с надежным/автономным состоянием разума характерна плавность повествования, саморефлексия и обращение к памяти. Ментальные модели привязанности позволяют быть гибкими в восприятии и в плане действий. Как описала Мэйн, в этом случае не требуетcя стратегия минимизации или максимизации внимания при решении проблем, касающихся привязанности.175 Неформальные наблюдения показывают, что это состояние разума дает способность получать удовольствие и переживать сильные эмоции, а также создавать эмоциональные связи с другими людьми.
Нарративы таких родителей показывают, что их внутренние рабочие модели привязанности надежны. Эти родители признают важность близких отношений и свободны жить в настоящем. Когда рабочие модели привязанности надежны, остается мало обстоятельств, мешающих близости к детям. Есть ощущение, что у надежных родителей есть жизненные истории, которые позволяют им жить в настоящем, не обращая внимания на проблемы из прошлого и опасения по поводу будущего. Разум таких людей можно описать как организованный и целостный. Мы можем предположить, что связность нарратива, наблюдаемая у этой группы людей, отражает хорошо функционирующую способность интегрировать аспекты своей личности во времени – это мы рассмотрим подробнее в главе 9.
Часто надежные взрослые – это те, кто «заслужил» этот статус.176 Это люди, у которых есть ранний опыт, который мог бы привести к развитию той или иной формы ненадежной привязанности (избегающей, амбивалентной или дезорганизованной). Но стенограммы их рассказов показывают, что в данный момент их состояние разума в отношении привязанности оценивается как надежное/автономное. Часто у таких людей отмечаются данные о глубоких эмоциональных отношениях – с близким другом, романтическим партнером или терапевтом, и эти отношения позволяют им достичь «надежного» статуса.177 Опираясь на исследования, сравнивающие «приобретенное» и «постоянное» надежное состояние, можно сделать следующие выводы.
Во-первых, привязанность детей к родителям в обеих группах одинакова.178 При оценке взаимодействия родителей и детей даже в условиях значительного стресса мы видим сходство данных. Может быть, здесь речь об ограниченности существующих мер оценки, а может, мы недостаточно знаем о том, как сложный ранний опыт, который привел к ненадежной привязанности, может влиять на нынешнее состояние. Другой общий вывод: подгруппа с «ретроспективно приобретенной надежностью» (воспоминания только в ИПВ), как правило, показывает более выраженную депрессивную симптоматику, чем группа с «проспективно приобретенной надежностью» (документально подтвержденная ненадежная привязанность в детстве, а во взрослом возрасте – надежная привязанность) и группа с «постоянной надежностью», и такую же, если не более выраженную, депрессивную симптоматику, как «ненадежная» группа. Как это можно объяснить? Понятие «приобретенной надежной привязанности» можно интерпретировать по-разному, ретроспективные и проспективные особенности этого явления еще предстоит изучить.179
В свете обсуждаемых нами проблем данные о «приобретенной» надежной привязанности могут отражать поток представлений человека о себе во времени. Имплицитные элементы раннего опыта быстро активируются в эмоционально богатых отношениях, например с детьми и супругами. Если категория «проспективно приобретенной надежной привязанности» действительно показывает эмоциональное развитие человека (от ненадежного состояния в отношении привязанности к надежному), то связность нарратива в рамках ИПВ может отражать важный интегративный процесс, который позволяет родителям прервать передачу ненадежных паттернов привязанности из поколения в поколение.180 Дальнейшие исследования могут прояснить механизмы, которые разум использует для достижения интеграции, если опыт ранней привязанности неблагоприятен.
Избегающие привязанности
В рамках «Незнакомой ситуации» годовалые младенцы с избегающей привязанностью (обозначенные буквой «А» в табл. 4.1) не демонстрируют явной реакции на возвращение своих родителей (вероятно, занимающих по отношению к детям «отвергающую» позицию, – это мы подробнее обсудим в следующем разделе).181 Дети продолжают играть и ведут себя так, как будто родители не уходили и не возвращались. Однако исследования показывают, что реакция со стороны нервной системы на самом деле есть – в частности, она видна в изменении частоты сердечных сокращений.182 Так что безразличие к уходу и приходу взрослых здесь – внешнее.
Эйнсворт и коллеги обнаружили, что в течение первого года жизни таких детей родители ведут себя пренебрежительно, отвергают их, держат эмоциональную дистанцию.183 Эти родители эмоционально недоступны, малочувствительны к душевному состоянию своих детей, невосприимчивы к их потребностям. Более поздние исследования показали, что эмоциональной настройки тоже не происходит в достаточной степени: нет координации речевых проявлений и мимики; общение с детьми у таких родителей сопряжено с трудностями в разных ситуациях, например при решении задач.184
Оценивая внутреннюю модель привязанности ребенка в рамках «Незнакомой ситуации», нужно учесть, что значимый взрослый никогда не удовлетворял его эмоциональные потребности и не был настроен на его душевное состояние; поэтому и поиск родителя, когда он уходит из помещения во время эксперимента, видится бесполезным. Установление связи или эмоциональное присоединение в такой паре ограничено, поэтому родитель и ребенок остаются относительно изолированными друг от друга – это заметно, если сравнивать с парой, демонстрирующей надежную привязанность. Адаптивная стратегия такого ребенка состоит в том, чтобы выработать представления, которые снизят стремление к близости – это помогает избежать разочарований.