215 я могу сформулировать все так: «виртуальный другой» в случае тревожной привязанности доминирует, и это искажает способность родителя воспринимать ребенка непосредственно. Этот фильтр тревожности создает неаутентичность отношений «родитель – ребенок». Результатом, как мы уже говорили, может стать возникновение у ребенка чувства «ложного я». Таким образом, и у родителя, и у ребенка появляются искаженные представления о себе и другом, и это мешает нормальному общению. У таких людей может присутствовать навязчивое беспокойство («Любят ли меня по-настоящему? А вдруг меня бросят?»), которое в дальнейшем будет активироваться в разных отношениях.
Душевное смятение родителя, его озабоченность прошлым и беспокойство о своем текущем психологическом состоянии создают повторяющиеся паттерны взаимодействия с ребенком, и в этом взаимодействии отсутствует «скоординированность». Взрослый относится к сыну или дочери так, будто это его «зеркало» в детстве. Детский опыт родителя влияет на то, как он относится к ребенку. Это может быть особенно верно в отношении конкретной подкатегории «тревожных/озабоченных травмой» людей, в истории которых в рамках ИПВ обнаруживаются частые отсылки к прошлым травматическим переживаниям.216 Они показывают, что травма продолжает вторгаться в нарративный дискурс взрослого.
У детей с амбивалентной привязанностью и их тревожных родителей ментальные модели «я» и «другие» не имеют четких границ между прошлым и настоящим. На опыт взрослых влияет активация моделей ненадежной привязанности из их собственного детства. Так возникает самосбывающееся пророчество: новые отношения воспринимаются как непоследовательные и ненадежные. Чувство сопричастности, близости, соединения – это желанная, но с трудом достижимая цель для таких людей.
Озабоченность родителя собственным прошлым – например, чувство «брошенности» или воспоминания о том, как отец или мать были в нем разочарованы, может постоянно вторгаться в жизнь годы спустя. Родительство создает еще большую путаницу в этих образах и идеях из прошлого. Разум родителя входит в старое состояние. Его может переполнять страх, гнев, чувство отверженности. Эти ощущения окрашивают общение с собственным ребенком. Человек часто сам не осознает, насколько эта озабоченность прошлым мешает ему быть эффективным родителем в настоящем.
Процесс, подготавливающий определенные зоны мозга к активации, называется «прайминг». Это нормальная часть памяти – некоторые элементы с большей вероятностью воспроизводятся в определенных контекстах.217 Для тревожных родителей пребывание с детьми, чем-то напоминающими их самих в ранние годы (например, такими же застенчивыми), создает контекст, в котором приходится заново переживать когда-то уже пережитые трудности. Из-за семейных проблем тоже бывают эмоциональные состояния, способные «запустить» прошлое. Например, мужчина может чувствовать себя отверженным из-за того, что у его жены сложилась отстраненная модель поведения в отношениях. Такой контекст «включит» фрустрацию, которую этот мужчина когда-то уже испытывал в раннем возрасте. Интерес жены к ребенку может тоже восприниматься негативно. На него могут наслоиться ранние переживания мужа (например, чувство «брошенности», которое он испытал в детстве, когда родился младший брат).
Обусловленная состоянием память – второй фундаментальный способ активации детских воспоминаний. События, «закодированные» в сознании в определенных психических состояниях, будут с большой вероятностью всплывать в памяти, если эти состояния в будущем повторятся.218 Эта особенность памяти сохраняется на протяжении всей жизни. Роль родителя может вызывать состояния, напоминающие о состояниях детства и юности. Это происходит у всех людей, независимо от истории близких отношений в детстве. Но переживаются эти воспоминания по-разному – это уже зависит от истории привязанности. Например, у тревожных родителей имплицитная память может быть переполнена эмоциональными и поведенческими реакциями. Они могут начать вспоминать отдельные эпизоды и состояния из детства, когда воспитывают своих детей. Эксплицитные воспоминания всплывают в виде фактов о воспитании детей, или других автобиографических событий, или общих знаний о прошлом. Имплицитное воспоминание может принимать форму компонентов «личности», включая заученные поведенческие реакции, эмоциональные реакции, ментальные модели, установки и убеждения, перцептивные образы и, возможно, внутренние телесные ощущения. Активация имплицитной памяти сама по себе не связана с чувством вспоминания. Когда контекст активирует имплицитные воспоминания без эксплицитных аналогов, люди просто действуют и чувствуют «здесь и сейчас». Саморефлексии вроде «почему я так поступаю, почему я себя так чувствую?» в этом процессе обычно нет. Эти переживания воспринимаются как определение того, «кто я есть».
Существует прямая связь между тем, как прошлые переживания формируют имплицитную память, и тем, как воспоминания реактивируются при общении с ребенком. Если родители не осознают этого, то рискуют в своем взаимодействии с детьми просто воспроизвести выученное поведение и эмоциональные реакции. А то, как взрослые будут себя вести, будет создавать у детей определенный опыт привязанности. Если имплицитные воспоминания относятся к здоровым формам отношений, то результатом станет надежная привязанность. Если опыт был неблагоприятным, отсутствие саморефлексии создает риск воспроизведения прежних паттернов либо адаптации к ним. В этом случае дети не смогут испытать настоящую эмоциональную близость, а без нее невозможна надежная привязанность.
Тревожную модель можно описать как нарушение энергоинформационного потока в контекстах, имеющих отношение к привязанности. Вторжение информации из прошлого (то есть воспоминаний) в настоящее ухудшает способность взрослого настраиваться на ребенка и полноценно общаться с ним. Мы можем предположить, что один из механизмов, посредством которого память влияет на социальную коммуникацию, находится внутри интегрирующих цепочек префронтальной области мозга (мы их уже описывали ранее). Аутоноэтическое сознание опосредует способность разума путешествовать во времени – ощущать себя в прошлом, настоящем и будущем. Условия ИПВ, эмоциональные отношения или текущий родительский опыт могут создавать контексты, активирующие префронтальную кору для воспроизведения аутоноэтических представлений. Затем возникает ряд интенсивных ментальных представлений, которые легко соскальзывают в состояние блуждания среди прошлых, настоящих и будущих тревог. Возможно, именно так формируется характерный паттерн ИПВ.
Система вознаграждения, сенсорные, регулирующие и ментализирующие сети, участвующие в привязанности, могут влиять на префронтальную область, формируя восприятие эмоциональных сигналов и протекание социального познания во время переживаний, связанных с близкими отношениями. Задача ИПВ, описанная Гессе219 – вести последовательный диалог о прошлом, в котором стороны сотрудничают друг с другом, – может быть сложной. Если разум пребывает в тревожном состоянии, такой вызов может привести к потоку эпизодических представлений, нарушающих функции эмоционального восприятия и социального познания. Кроме того, в контексте воспитания такой «перебор» представлений может нарушать способность префронтальной области опосредовать чувствительность к сигналам ребенка. Теряется способность к сонастройке и регуляции эмоциональных состояний родителя – то есть нарушаются процессы, которые обычно позволяют ребенку достигать последовательной и предсказуемой социальной референции. В парах с амбивалентной привязанностью ребенок смотрит на (часто невербальные) реакции родителя, чтобы «узнать, как надо чувствовать»,220 – так он учится регулировать свои внутренние состояния. Но эти взаимодействия непоследовательны. И такое «кривое зеркало» может усилить у ребенка ощущение запутанного «я».
Дезорганизованные /дезориентированные привязанности
В ходе эксперимента «Незнакомая ситуация» полуторагодовалая девочка после короткой разлуки и воссоединения с отцом искала контакта с ним, но продолжала плакать и не сразу вернулась к игре. С матерью картина была другой: малышка искала близости с ней, а потом быстро успокаивалась и начинала играть. Поведение ребенка в отношении отца было противоречивым. Сначала, когда родитель вернулся в комнату, девочка отвлеклась от игры и двинулась к стене, прочь от него; затем она, казалось, пошла к отцу, но смотрела при этом в противоположном направлении. Мейн и ее коллеги классифицировали этот тип как «дезорганизованный/дезориентированный» («D») – альтернативный амбивалентной привязанности.221
В ходе «Незнакомой ситуации» младенец с дезорганизованной/дезориентированной привязанностью часто демонстрирует хаотичное поведение.222 Например, сначала идет к матери или отцу, а потом в противоположную сторону. Бывают и более сложные случаи, когда дети ходят кругами, падают, погружаются в состояние, подобное трансу, «замирают» или раскачиваются взад-вперед. В первый год жизни для таких пар характерны необычные формы общения, в частности, «парадоксальные предписания» со стороны взрослых.223 «Иди ко мне и уходи» – это мягкий вариант; родители могут показывать, что боятся ребенка, или сами пугают его. Для ребенка все это превращается в неразрешимую проблемную ситуацию. Мейн и Гессе предположили, что такие взаимодействия по своей сути дезорганизирующие.224 Малыш не может понять действия родителей. Кроме того, он не может использовать взрослого, чтобы успокоиться или сориентироваться в сложившемся контексте, потому что именно родитель является для него источником страха и дезориентации. Организованной адаптации у такого ребенка нет. Считается, что его состоянию не хватает внутренней согласованности, потому что система привязанности предполагает, что родитель предназначен для обеспечения безопасности ребенка. Гессе указал, что дезорганизованная привязанность наблюдается не в ситуациях, связанных с жестоким обращением, а в ситуациях, когда родители ведут се