248
Например, в ходе беседы в рамках ИПВ рассказ одного мужчины о своем детстве оказался непоследовательным. Речь шла о том, что его отец страдал алкоголизмом. Признаки дезориентации в этом интервью свидетельствуют о неразрешенной травме. Этого респондента попросили рассказать о случаях, когда он в детстве чувствовал угрозу со стороны своих родителей. Вот его рассказ:
«У матери была депрессия, я это чувствовал, но, в общем, угрожающего в этом ничего не было. Иногда она была в порядке, а иногда нет. Пожалуй, я большую часть времени грустил и испытывал разочарование. Что касается отца, ну, это другое дело. Я стараюсь не думать об этом. Он непредсказуем, хотя я думаю, что вообще-то он может контролировать себя. Иногда у него это не получается. Я в детстве не знал, когда он может с собой справиться, а когда нет, и не мог понять, как себя с ним вести… [двадцатисекундная пауза] Ну. Бывало всякое… [семнадцатисекундная пауза] И не очень-то веселое. Были пугающие моменты. Да, я чувствую страх. Большой страх. Да».
Обратите внимание на использование настоящего времени для описания прошлого – признак дезориентации. Неполные предложения и долгие речевые паузы тоже свидетельство когнитивной дезорганизации. Мы видим: во время интервью о прошлом в сознании респондента происходило что-то, что мешало его обычной способности рассказывать связную историю.249
Дети с дезорганизованной привязанностью и их родители с непроработанной травмой или горем активируют во время общения бессвязные, конфликтные или нестабильные ментальные модели. Состояние может резко меняться, поведение становится дезорганизованным, появляется диссоциация. Нарративы, подобные приведенному выше, обнаруживают разрывы в типичном потоке коммуникации – как в виде длительных пауз без объяснения причин, так и в бессвязности содержания. Неразрешенные травматические переживания или непроработанная боль утраты могут проявляться в таком нарушении организации повествования.
Младенец, пытающийся осмыслить этот мир, особенно уязвим, когда находится с родителем, у которого бывают резкие изменения психического состояния. Эти изменения не являются спонтанными реакциями на поведение ребенка, а связаны именно с внутренними процессами, сопровождающими травму/горе. В результате ребенку сложно предугадывать поведение родителя. Ожидания, опосредованные ментальными моделями, не могут формироваться организованным образом. В процессе взаимодействия ребенок пытается приспособиться к быстро меняющемуся состоянию взрослого, но оно непредсказуемо, это похоже на путешествие по зыбучим пескам. Теряется способность развивать плавные переходы от состояния к состоянию, возникает «внутренний хаос»; такие изменения обычно наблюдаются в течение первого года жизни. Ко второму году жизни переходы между состояниями сглаживаются, если только на этом этапе не вмешиваются такие факторы, как пугающее или враждебное поведение родителей.250 Дезорганизованное состояние превращается в заученный, укоренившийся паттерн активации нейронов. Ребенок учится воссоздавать непредсказуемое поведение родителя, настраиваясь на него.
Важные выводы по этому поводу мы находим у Гессе и Мэйн251 и в работах других исследователей.252 Родители с непроработанной травмой или горем в общении с детьми могут демонстрировать страх или вести себя пугающе. Такие действия сбивают детей с толку.253Например, у мужчины, чьи данные ИПВ приведены выше, часто случались резкие смены состояния, когда он чувствовал себя отвергнутым женой или дочерью. Он описал этот опыт как «безумное ощущение» – как будто «что-то вот-вот взорвется». Этот мужчина ощущал давление в голове и дрожь в руках, чувствовал, что «сходит с ума и отдаляется от людей», как будто закапывается в бункер. В такие моменты он не мог остановиться. Лицо становилось страшным и разъяренным, мышцы напрягались. Иногда он бил свою дочь. Иногда просто сильно сжимал ее руку. Или просто кричал на нее во все горло, переполняемый неконтролируемой яростью.
Впоследствии он пытался отрицать эти вспышки гнева. Ему было так стыдно за себя, что он не пытался что-то исправить в отношениях с дочерью ни во время, ни после таких эпизодов. Эти ситуации повторялись, и в итоге у дочери выработалась модель ненадежных отношений с отцом. Имплицитные воспоминания об этих переживаниях могут проявиться по мере взросления в виде внезапных изменений в ее собственном душевном состоянии, поведенческих реакций по отношению к другим, вспышек ярости. У девочки может сложиться ощущение, что всякий раз, когда ей что-то нужно, близкие будут выходить из себя, что ее всегда будут предавать.
Подобное поведение отражает непроработанный детский опыт родителей – опыт травмы. Как это происходит?
Травматические переживания часто связаны с физической или психологической угрозой.254 Если угроза исходит от «доверенного лица» – например, родителя, родственника, друга или учителя, то важной частью переживания становится ощущение предательства. Мужчина, о котором шла речь выше, в детстве неоднократно переживал нападки пьяного отца. Замкнутая мать не могла защитить ребенка, он был полностью уязвим. Постепенно он понял, что предсказать, как отец будет себя вести, можно по количеству выпитого. И бдительно следил за тем, сколько его отец выпивал каждую ночь. Если спиртного было слишком много, отец просто вырубался. Если совсем немного – следовала ругань и скандал. Если количество алкоголя было «средним», отец начинал гоняться за сыном и бить его.
Когда этот человек вырос, у него родилась дочь. Она требовала, чтобы все делалось по ее правилам (дети часто ведут себя так), и отцу стало трудно быть гибким. Девочка раздражалась (тоже типичная реакция), и мужчина воспринимал это как «отвержение». Его душевное состояние резко менялось, включалась ярость – ее запускал дезорганизованный паттерн привязанности. Восприятие поведения дочери было представлено в его разуме как энграмма. Эта энграмма оказалась связанной с другими представлениями, сформированными ранее, – элементами «виртуального другого» из его собственного детства. Чувство «отвержения» и связанные с ним имплицитные воспоминания из прошлого опыта запускали цепочку реакций: импульс к бегству, образ разгневанного отца и подавленной матери, а также телесные ощущения напряжения и, возможно, боли. Причем все эти связи запускались быстро и неосознанно. Мучина не чувствовал, что что-то вспоминает, все это переживалось словно «здесь и сейчас». Эти имплицитные процессы создали его субъективный мир и организовали его внутренние переживания.
Когда восприятие поведения дочери инициировало каскад активаций имплицитной памяти, возникала эмоциональная реакция, быстро меняющая состояние разума. 255 Это можно считать признаком «прерывистого» потока сознания – иначе говоря, диссоциации. Иногда в таких условиях человек впадает в состояние, подобное трансу. В других случаях происходит приступ внезапной ярости. Отец описал свое состояние как «я вот-вот взорвусь». В описанных ситуациях его захлестывали неосознаваемые воспоминания, он возвращался в детство и переживал заново чувство «отвержения», страха, гнева и отчаяния. Собственное бессилие переживалось как стыд. Из-за рассерженной дочери он чувствовал себя униженным. И приходил в ярость. И, как следствие, вел себя так, что ребенок пугался (ведь обычно поведение родителя было нормальным).
Состояния, пережитые этим мужчиной в детстве, укоренились в его нейронных структурах: стыд, унижение, страх, боль. Повторяющиеся состояния разума, как мы помним, могут стать чертами личности.256 Травма не была проработана, и вход в эти ужасные состояния невозможно было контролировать. «Дезорганизованный» взрослый взаимодействовал с дочерью, формируя и у нее склонность к дезорганизации. Терапевтическая работа с этой семьей потребует понимания этих состояний и их связи с паттернами отношений из прошлого. Если помочь тем, у кого нерешенная травма, исцелиться, то можно разорвать этот «порочный круг» – цикл передачи нарушений из поколения в поколение.
Разрыв и восстановление связи
Для правильного развития необходимы предсказуемые модели межличностной связи между ребенком и фигурой привязанности. Бывают периоды отдаления, за которыми следует воссоединение. В каждой из форм ненадежной привязанности есть проблемы с восстановлением связи. В парах с избегающей привязанностью близкие контакты редки и не приносят ощущения безопасности; восстановления нет. Амбивалентный тип предполагает, что связь непредсказуема и временами сопряжена с нарушением границ: потребности и чувства ребенка взрослый то учитывает, то игнорирует. Восстановление связи может быть «назойливым», например, когда родитель хочет войти в контакт и не позволяет младенцу отвести взгляд, чтобы регулировать уровень возбуждения. Родители, которые настойчиво пытаются установить прямой контакт, когда в этом нет необходимости, или подстраиваются к ребенку, когда он «сигнализирует», что этого делать не надо, дезориентируют своих детей. В близких отношениях с родителями те не видят постоянства и безопасности.
В паре с дезорганизованной/дезориентированной привязанностью взаимодействие может быть источником ужаса и отчаяния, – состояния, которые выходят за пределы просто «отсутствия сонастройки» и «восстановления контакта». В этом случае ребенок остается в сильном стрессе, не получает утешения со стороны взрослого – сам взрослый и является источником этого стресса. Дезорганизованная привязанность развивается на базе повторяющихся переживаний, когда родитель испуган или сам внушает страх. Как заметили Лайонс-Рут и Якобвиц,257 восстановления связи после «коммуникативного разрыва» в этом случае не происходит. Родитель может быть сбит с толку или отрицать, что с ребенком что-то не так. А тот остается один на один с непреодолимым чувством ужаса; страх создает огромную дистанцию между ребенком и родителем.