Хотя мозг может участвовать в процессе конструирования информации в виде категорий и понятий, идей и лингвистических символов, этот конструктивный процесс не является фиксированным. Он больше похож на разворачивающийся эмерджентный набор событий. Баррет отмечает:
Понятия не являются фиксированными определениями в вашем мозгу, и они не являются прототипами наиболее типичных или частотных событий. В мозгу есть множество «объектов» – автомобилей, узоров, грусти или чего-то еще, – и мозг накладывает значение сходства на это множество объектов в текущий момент… Концепции, основанные на целях, очень гибкие и адаптируются к разным ситуациям.7
Никто не «знает», как физическое свойство возбуждения нейронов и субъективное ментальное переживание, скажем, мысли, взаимно «творят» друг друга. Корреляция – это не «причинность»: мы еще не знаем и, возможно, никогда не узнаем, как эти «субъективные» психические переживания и «объективные» импульсы нейронов возникают друг из друга. Почему бы не назвать ментальный опыт просто деятельностью мозга? Мы знаем, что ментальный процесс намеренного сосредоточения внимания – например, с помощью образов – может заставить мозг активироваться определенным образом, меняя структуру связей между нейронами. Кроме того, субъективное качество того, что мы осознаем (например, изображение заката), и физическое свойство активированных нейронов – не тождественны. Более того, само осознание содержит субъективный опыт чувства знания. Другими словами, субъективная ментальная жизнь имеет два измерения: опыт знания и опыт «того, что известно». Эти аспекты субъективности – не то же самое, что возбуждение нейронов. Регуляторные свойства и процессы самоорганизации разума не совпадают с объективными данными о структуре и функциях нервной системы. Теперь мы знаем: разум может изменить мозг так же, как мозг может изменить разум.8
Здесь стоит повторить, что мы не делим эти два измерения энергии и информации на отдельные «области реальности». Мы не говорим, что мозг и разум не зависят друг от друга. Это две грани одной реальности. Допустим, один человек звонит другому и рассказывает о своих суицидальных мыслях, а получатель этого тревожного звонка начинает вслух размышлять о возможных нейронных процессах, происходящих в этот момент, например, так: «Уровень дофамина в вашей системе вознаграждения довольно низок, а запасы серотонина в системе привязанности на исходе». Что произойдет дальше? Звонящий, скорее всего, просто повесит трубку. Настраиваясь на внутренний субъективный опыт, можно сфокусироваться на чувствах и мыслях звонящего и сказать что-то вроде: «Я понимаю это чувство безнадежности, отчаяния и одиночества. Когда такое чувствуешь, трудно представить, что что-то может быть по-другому. Я так рад, что вы позвонили. Надежда есть, даже если прямо сейчас это не чувствуется». Разум, мозг и отношения являются частью одного потока энергии и информации. Мозг – это воплощенный механизм, через который течет энергия и информация; разум – это физический и социальный процесс, который регулирует и субъективно ощущает этот поток; отношения – это разделение потока. Наше основное внимание сосредоточено на природе энергоинформационных потоков в процессе человеческого развития – как они создаются внутри нас, как мы их чувствуем и регулируем и как мы ими делимся. Поэтому мы фокусируемся на всех трех аспектах человеческого развития этой единой реальности, исследуя треугольник разума, мозга и отношений.
На обработку информации можно взглянуть с точки зрения эволюционной психологии.9 Эволюция потребовала, чтобы мозг начал специализироваться на навыках решения проблем. В нас генетически запрограммирована способность к обработке информации определенного вида, – это можно считать врожденным аспектом представленческой обработки. Конкретный модуль разума может обрабатывать определенные виды информации только определенным образом. Например, одно из требований физического мира – способность ориентироваться в трехмерном пространстве. Наше тело способно воспринимать лишь ограниченную часть опыта. Одной из эволюционных целей эксплицитной памяти стало представление объектов в пространстве и времени – способность, которая позволяла нашим предкам находить пищу или вспоминать, где скрывается враг. Автобиографическая память отражает эту способность к временным и пространственным представлениям в физическом мире. С другой стороны, разум должен быть способен преобразовывать эти частные события и факты в более обобщенные представления, чтобы учиться и адаптироваться к повторяющимся переживаниям. В системах памяти появляются имплицитные ментальные модели, общие автобиографические знания (например, «Когда мне было семнадцать, я был несчастлив») и семантические символы, понятия и категории объектов. Эти свойства можно увидеть в различных аспектах специальных навыков разума, связанных с решением проблем. По мере того как мы приходим к обобщению и абстрагированию от признаков исходного представленческого процесса, основанного на восприятии, эти конструктивные процессы усложняются. Например, у нас в сознании могут присутствовать идеи «свободы» и «справедливости», которые берут свое начало в физической реальности, но содержат гораздо более сложные и абстрактные черты, чем те, которые нам показывает пространственно-временной контекст.
У нас есть отдельные модули разума – от сенсорной и перцептивной обработки до абстрактных рассуждений и концептуализации разума других людей. У нас есть врожденные характеристики, которые помогают этой обработке информации, и мы знаем, что энергия становится «ин-формацией», чтобы представлять мир. Философы предположили, что мы можем рассматривать процесс познания как четырехчастный: обработка информации разыгрывается и воплощается (внутренний разум); познание расширено и запечатлено (внешний разум). Такой взгляд на познание, внутреннее и внешнее, предполагает, что каждая из этих стратегий обработки предназначена для решения определенных задач. Решать задачи можно, создавая и обрабатывая определенные виды представлений. Взаимодействие между конкретными модулями и режимами сознания позволяет передавать информацию, например, при координации зрения и слуха или в процессе влиянии имплицитной обработки памяти на эксплицитную. Художники и поэты могут извлекать смысл из чувственного опыта, а затем переводить его в символы с помощью визуальных или слуховых средств. Таким образом, различные слои внутренних и внешних процессов представлений, от перцептивных данных до абстрактных понятий, могут быть связаны внутри одного опыта. Представьте, что вы слушаете музыку, читаете стихотворение вслух или смотрите кино. Разные модули обработки информации при этом функционируют и взаимодействуют друг с другом. Мы учитываем эти слои информации, когда испытываем чувство познания мира. Структура мозга напрямую формирует наш субъективный жизненный опыт.
То, как мы конструируем ментальную реальность, формируется и генетикой, и нашим жизненным опытом. Есть даже нечто, называемое «культурной эволюцией», – устоявшиеся в обществе модели обмена энергией и информацией, которые формируют нашу идентичность. Как заявил социобиолог Э.О. Уилсон, исследуя взаимосвязь между генетическими и культурными процессами эволюции,
культурная эволюция является продуктом человеческого мозга – органа, который развился в дочеловеческие и палеолитические времена посредством особой формы естественного отбора – коэволюции генов и культур (влияющих на траекторию развития друг друга). Уникальная способность мозга, заложенная главным образом в банках памяти лобной коры, возникла с момента существования Homo habilis. Это произошло два-три миллиона лет назад – задолго до глобального распространения Homo sapiens по планете. Чтобы понять культурную эволюцию «извне», а не «изнутри», как мы это делаем обычно, требуется интерпретация всех сложных чувств и построений человеческого разума. Тут нужен тесный контакт с людьми и знание бесчисленного количества личных историй. Именно таким способом мысль преобразуется в символ или артефакт. Все это делают гуманитарии. Это естественная история культуры и наше самое личное и ценное наследие.10
Наш культурный опыт заложен в том, как мы общаемся друг с другом, а также в том, как мы организуем поток информации внутри своей головы. Это наш внутренний и внешний разум. Как много лет назад сказал Джером Брунер, мой учитель в области нарративистики, нарратив представляет собой линейное повествование о последовательности событий, включающее в себя как «ландшафт действия», так и «ландшафт сознания». Наша внешняя и внутренняя, душевная жизнь составляют основу историй, которые мы о себе рассказываем, они определяют, кем мы считаем себя. Эти конструкции, эти жизненные истории, которыми мы делимся друг с другом и сами с собой, являются частью нашей социальной жизни и нашими внутренними фильтрами. Это плато нашей структуры «трех П», врожденные и усвоенные, «собирающие» потоки энергии и представлений, способные к «самоусилению».
То, как появляются эти сложные, генетически и культурно обусловленные аспекты, – фундаментальный вопрос для понимания развивающегося разума. Как предлагает Э.О. Уилсон,
немногие вопросы в биологии столь же важны, как эволюционное происхождение инстинктивного социального поведения. Разобраться в нем – значит объяснить великий переход между уровнями биологической организации, от организма к сверхорганизму – скажем, от одного муравья к организованной колонии муравьев или от примата к организованному человеческому сообществу. Самые сложные формы социальной организации создаются на высоком уровне сотрудничества. Им способствуют альтруистические действия, совершаемые по крайней мере некоторыми из членов колонии. Наивысшим уровнем сотрудничества и проявлением альтруизма является эусоциальность, при которой некоторые члены колонии отказываются от размножения, чтобы увеличить воспроизводство «королевской» касты… Предки людей из Африки приблизились к порогу развитой социальной организации способом, похожим на тот, что мы видим у низших животных, но вышли на новую ступень совершенно иначе. Размер мозга древнего человека к определенному моменту увеличился более чем вдвое, и группы смогли использовать интеллект, основанный на значительно улучшенной памяти. Там, где общественные насекомые подключили разделение труда и узкоспециальные инстинкты, чтобы вывести отдельные категории (личинки и взрослые особи, кормилицы и собиратели), первые люди задействовали способность каждого члена группы понимать остальных.