13
Внимание формируется фундаментальными процессами аллостаза и социальной связи. Характеристики содержания того, на что мы обращаем внимание, являются результатом формирования нейронных паттернов, обусловленных опытом, который мы называем «нисходящими». Во многих отношениях эти категории, формирующие концепции и, в конечном счете, лингвистические символы языка, создают наши способы восприятия мира и передачи этого «мысленно сконструированного» мира другим. Мы можем рассматривать это так: паттерны потока энергии формируются предшествующим опытом в энергию-информацию или то, что мы называем уже просто «информацией». И фокус этой энергии в том, что «внимание» также является частью нашего социального опыта. Нас тянет обратить внимание на то, что важно для нашего выживания. И усвоенные нами паттерны означают, что мы конструируем внутренний опыт того, как мы приходим к чувствам и воспринимаем мир.
Ацил и коллеги предлагают следующий полезный взгляд на роль внимания в социальных связях:
Внимание определяется как нейронные вычисления, которые выделяют определенные функции из конкурирующих данных об окружающей среде [Amso and Scerif (2015)]. Внимание – это приобретаемый когнитивный навык, пластичный и формируемый опытом [там же]. Когда развивается внимание и младенец учится синхронизироваться, он получает ментальную способность делиться этим вниманием с родителем – это происходит примерно в шесть месяцев [там же]. Родители направляют статистическое обучение младенца на соответствующую культурную и социальную информацию. Совместное внимание является предшественником дополнительных социальных компетенций, таких как «теория разума» [Baron-Cohen (1991)]. Однако совместное внимание представляет собой компетенцию, фундаментальную не только для развития социального познания, но и для многих аспектов когнитивного развития [Belmonte et al. (2004)]. Совместное внимание как опыт, пережитый в общении с родителями и сверстниками, знакомит младенца со всеми знаниями и навыками, необходимыми для выживания в окружающей среде.14
Сети, участвующие в этих фундаментальных процессах в организме человека,
связаны с расширенной системой ассоциативной коры [Barrett (2017)], что может подразумевать повышенную способность к мультимодальной интеграции. Предполагается, что они развились, чтобы поддерживать относительно сложные требования социальной ниши человека [Finlay and Uchiyama (2017)]. Расширенная способность к интеграции может лежать в основе человеческой способности к абстракции.15
Одной из ключевых сетей в этой системе является РПУ. Его развитие в раннем возрасте предполагает его важную роль в этом сложном невральном и социальном процессе:
Большинство основных узлов сети РПУ синхронизируются к возрасту шести месяцев, что делает эту сеть одной из первых в общем домене, достигающих качественно взрослой пространственной топологии [Gao et al. (2015)]. Было продемонстрировано, что связность и объем основных сетевых узлов по умолчанию (задняя поясная кора и медиальная префронтальная кора) являются незрелыми при рождении [Gao et al. (2009)]. Объем серого вещества, а также функциональные и структурные связи в сети режима по умолчанию продолжают развиваться в детстве, достигая полной зрелости в позднем подростковом возрасте [Fransson et al. (2007); Supekar et al. (2010)], как раз тогда, когда созревают способности к социальному познанию и ментализации [Supekar et al. (2010); Blakemore et al. (2007)].16
Такое плавное развитие может отражать представление о том, что «невральный сдвиг от первичных моторно-сенсорных цепочек, наблюдаемый у новорожденных, к ассоциативным сетям у взрослых предполагает потенциально сильный сдвиг в развитии человеческого опыта: от неопределенного, необработанного сенсорного опыта в раннем младенчестве к сконструированному познанию во взрослом возрасте».17 И, как продолжают объяснять Ацил и коллеги,
как общество, мы создаем множество абстрактных концепций, которые имеют силу, потому что влияют на аллостаз. Совершенно абстрактные идеи, такие как Бог, раса, деньги или любовь, материализуются, чтобы стать конкретными (получить аллостатические последствия), сильно мотивируя при этом человеческое поведение. Через социальные взаимодействия люди учатся связывать эти абстрактные концепции со своим аллостазом, чтобы выжить и процветать в своей культуре. Это может потенциально объяснить, как, помимо непосредственной диадной связи с родителем, расширенные социальные эффекты, (включая социальный класс или экономический статус) могут иметь сильное влияние на развитие ребенка [Barrett (2017); Johnson and Young (2015); Bornstein and Bradley (2015)] и развитие мозга [Merz et al. (2018)].18
Хотя чувство связи в рамках отношений между людьми является важнейшей частью человеческого бытия, но у социальных категорий, которые мы можем имплицитно конструировать, есть досадная обратная сторона. Мысленно сконструированные категории порождают концепты и лингвистические символы, которые усиливают отношенческую реальность того, как мы делим мир на группы. На протяжении миллионов лет мы пользовались механизмами, определяющими «кто свой, кто чужой», «кто похож на нас» и «кто не похож на нас», то есть кто относится к «внутренней группе» или «группе внешней».19
Мы, согласно эволюционной истории, существа племенные. Еще до трайбализма мы, млекопитающие, научились определять, кто входит в нашу сплоченную группу, а кто – аутсайдер. Роберт Сапольски писал о том, как, например, крысы определяют, какие особи были выращены в их клетке, а какие нет, независимо от их генетического родства.20 У обезьян иерархия семейного статуса может обусловить интенсивное внутривидовое насилие. Мы используем это чувство «внутри» и «вне», даже работая с такими понятиями, как национальность и системы убеждений. Фельдман обращается к этой проблеме:
Оборотной стороной нейробиологии принадлежности является нейробиология межгрупповых конфликтов, расовых предубеждений и межплеменной ненависти, активирующих одни и те же древние системы, которые развились, чтобы помочь организмам быстро отличать друзей от врагов [De Dreu et al. (2010)]. Крайне важно, чтобы мы понимали, как мозг отключает эмпатическую реакцию, когда пострадавший является членом «чужой группы», особенно воспринимаемой как потенциально угрожающая. Недавно мы обнаружили, что отключение центров эмпатии в мозгу достигается за счет усиления синхронности между мозгами членов своей группы, увеличения производства ОЦ и наложения нисходящих процессов ослабления на автоматическую восходящую реакцию. [там же; Levy et al. (2016а)].21
Понимание человеческого разума требует, чтобы мы углубляли понимание этих отличительных черт, телесной регуляции и систем ментализаци. Нужно выйти за пределы племенной реактивности и перейти к более осознанному образу жизни в нашем все более сложном и взаимосвязанном мире. На автопилоте человеческий разум способен на великие разрушения; «проснувшись», мы получаем потенциал для великого творчества и сотрудничества, поскольку распознаем, а затем преодолеваем то, что нас разъединяет. Насущную проблему, возможно, лучше всего представить себе как развитие человеческого разума и самоощущения. Самоощущение наш разум конструирует как инклюзивное и созидательное. Оно позволяет взращивать более позитивные, «коллективные» способы жизни в нашем сложном мире, этом драгоценном и ненадежном мире – на планете Земля.
Э. О. Уилсон предлагает точку зрения, которая поможет понять как саму проблему, так и путь к более устойчивому будущему. В своем тексте «The Meaning of Human Existence» Уилсон исследует некоторые общие и уникальные черты нашего «биологического» наследия.22 Во-первых, люди – среди немногих, кто гнездится; это вид, который находит дом на земле и делит его с другими. Социальные связи участвуют в этом, составляют «ядро» дома – это видно, когда мы собираемся у костра или за столом в гостиной. Еще одна уникальная особенность заключается в том, что мы используем не те пути коммуникации, которые используют другие виды, а звук и свет – слух и зрение:
Более 99 процентов других биологических видов слишком малы по размеру. Они ползают и ходят по земле намного ниже уровня наших глаз и просто не могут привлечь наше внимание. Нашим предшественникам приходилось использовать для общения аудиовизуальный канал, а не обонятельный. Любой другой сенсорный канал был бы для человека слишком медленным.23
Энергетические паттерны в виде света и звука станут ощущениями, ведущими к восприятию и в конечном счете к построению концепций, позволяющих нам понять мир, создавая категории, понятия и символы. Короче говоря: наши представления формируются нашим восприятием, которое строится на ощущениях.
Уилсон размышляет о глубоких последствиях эволюционной истории:
По сути, эволюционные механизмы, которые позволили человеку занять доминирующее положение в природном мире, также сделали нас «сенсорными калеками». Мы мало знали о биосфере, которую почти сразу начали уничтожать. В ранней истории человечества, когда люди впервые расселились по Земле и были еще не слишком многочисленны, это большого значения не имело. Они лишь потребляли ресурсы из первозданной изобильной природы на суше и в море. Было еще достаточно времени и достаточно места для всех. Но эти счастливые дни закончились. Мы не умеем «говорить» на языке феромонов, как это делают животные, но было бы неплохо узнать об этом больше – чтобы сохранить наших соседей по планете, а вместе с ними и окружающую среду, от которой мы сильно зависим.24
Когда мы рассматриваем отношенческий (реляционный) разум, полезно рассмотреть значение этого слова. Мы живем внутри того, что можно назвать «реляционным полем». В нем постоянно возникают и взаимодействуют энергетические и информационные события. Наша биологическая история подталкивает нас к тому, чтобы не вдаваться в понимание глубоко взаимосвязанной жизни на планете, учитывая особенности наших основных каналов восприятия.