36 Как мы с Аланом Сроуфом написали в статье под названием «The Verdict Is In»,
те участники, у кого «в анамнезе» была надежная привязанность, были самостоятельнее, отличались лучшей эмоциональной регуляцией и более высокой самооценкой, чем те, кто столкнулся в детстве с опытом тревожной привязанности.
В целом привязанность предопределяла активность участия в группе сверстников и способность дружить в дошкольном возрасте, способность координировать дружбу и групповое функционирование в подростковом возрасте и способность формировать доверительные, в том числе романтические отношения во взрослой жизни. Те, у кого был благополучный ранний опыт, имели лучшую социальную компетенцию и с большей вероятностью становились лидерами среди равных. Каждое открытие подтверждает истинное влияние на темперамент и IQ.
Как показала теория Боулби, надежность детской привязанности предсказывает реакцию сверстников и учителей на этого ребенка. Дети описывают сверстников с избегающим поведением как агрессивных или «подлых». Они часто становятся жертвами. Дети с опытом амбивалентной привязанности, как правило, не являются социально компетентными и меньше всего нравятся другим. Дети с опытом надежной привязанности нравятся окружающим больше всего. Ранние привязанности создают у детей социальные ожидания и могут побуждать их смотреть на настоящее с точки зрения прошлого опыта. История привязанности может стать «самоисполняющимся пророчеством», поскольку в новых отношениях (например, со сверстниками или учителями) воспроизводятся известные модели старых отношений.
Учителя по-разному относятся к детям с разными категориями привязанности. Специалисты, которые не знали подробностей биографии детей и просматривали видеозаписи взаимодействия между учителями и детьми, отметили, что учителя уважительно относятся к определенным ребятам (имеющим опыт надежной привязанности). На таких детей возлагались большие надежды (например, на это указывает переход к другим задачам после того, как учитель попросил ребенка что-то сделать). С детьми, имеющими опыт амбивалентной привязанности, учителя также вели себя тепло, но проявляли больше контроля. Для таких детей устанавливались низкие стандарты, и о них «чрезмерно заботились» (помогая делать вещи, которые пятилетние дети уже должны делать сами). На группу с избегающей привязанностью больших надежд педагоги не возлагали. О них мало заботились и на них чаще всего сердились. Таким образом, реакция учителей, как правило, подтверждала оценку привязанности детей, сделанную посредством других наблюдений.
Тревожная (ненадежная) привязанность сама по себе не вызывает опасений, но она запускает определенный путь развития. Если в нем не будет «корректирующих» переживаний, повышается вероятность психопатологии. Тревожно-устойчивая (амбивалентная) привязанность увеличивает вероятность тревожных расстройств, а избегающая привязанность сопряжена с риском поведенческих проблем. Однако самым сильным предиктором патологий, включая диссоциативные расстройства, является «дезорганизованная привязанность». Этот паттерн привязанности предсказывает поздние диссоциативные симптомы в возрасте до 26 лет (и даже симптомы пограничного расстройства личности в 28 лет).37
Таким образом, мы можем видеть, что ранний опыт отношений, вероятно, создает «синаптические тени», отражающие наш способ адаптации к взаимодействию с другими людьми. Мы переносим эти склонности на последующие контакты с миром и побуждаем других людей вести себя так, как вели себя фигуры привязанности в нашем раннем детстве. Опыт мог быть разным: изоляция, отсутствие «сонастройки» с близким либо вторжение в наши личные границы и размывание понятий «я» и «мы». То, как мы приспосабливаемся к этим ситуациям, определяет восприятие отношений за пределами нашего первоначального опыта привязанности. Это нейронный механизм, с помощью которого мы можем получить жизненный опыт, подкрепляющий ранее усвоенные модели социального взаимодействия. В конечном счете эти глубокие переживания пробуждают эмоции, лежащие в основе нашего субъективного ощущения связанности – или разъединенности – с другими людьми.
Привязанность и регулирование эмоций
Биологическая система, которая помогает организовать наше «я», играет решающую роль в определении субъективного жизненного опыта. И наша личная история, и наше эволюционное происхождение влияют на эти соматические субстраты «переживания себя»; это телесные аспекты того, «кто мы есть». Эмоции играют важную роль в создании смысла. Человеческие эмоции составляют фундаментальную систему ценностей, используемую мозгом для организации своего функционирования. Регулирование эмоций, таким образом, является сущностью самоорганизации. Это объясняет нам, почему и как разговоры о чувствах с родителями напрямую формируют способность ребенка к самоорганизации. Эмоции – не вишенка на торте жизни; это даже не торт – это основное блюдо. Выше мы также предположили, что эмоции можно рассматривать как изменения в интеграции. Эта точка зрения позволяет принять идею о том, что эмоции, регуляция эмоций и эмоциональная коммуникация в рамках близких отношений включают внутренний и межличностный процесс интеграции – связь дифференцированных частей. С этой точки зрения «эмоциональное развитие» и «эмоциональное здоровье» разума на самом деле культивируют интеграцию – «внутри» и «снаружи».
Работа Аллана Шора на тему регуляции аффектов поможет нам детальнее разобраться с предположением о центральной роли интеграции в жизни личности. Эта работа представляет собой обширный обзор нейробиологии эмоционального развития.38 В этой главе мы приведем некоторые взгляды Шора и объединим их с концепцией регуляции эмоций, предложенной ранее в главе 7. Детям необходимо уметь регулировать свои телесные и психические состояния. Они делают это, постепенно овладевая способностью связывать дифференцированные элементы системы – и внутри себя, и «вовне», в отношениях. С точки зрения Шора, дети непосредственно реагируют на паттерны нейронной активации своих родителей – в рамках эмоциональной коммуникации и согласования состояний разума. Реакцию ребенка на родительские паттерны можно описать как «интернализацию» родителя ребенком. С биологической точки зрения нейронная система ребенка – структура и функции развивающегося мозга – формируется более зрелым мозгом родителей. Это происходит в рамках эмоционального общения. Настройка эмоциональных состояний необходима для того, чтобы развивающийся мозг приобретал способность к более автономной организации по мере взросления.
Вегетативная нервная система помогает контролировать состояние возбуждения тела. Эта система может вызывать энергозатратные телесные состояния путем активации одной из двух ее ветвей – «симпатической». Примеры физических реакций – увеличение частоты сердечных сокращений, дыхания, потоотделения и состояния бодрствования. Вегетативная нервная система также включает в себя и деактивирующую, «энергосберегающую» часть, называемую «парасимпатической» ветвью. Она опосредует такие реакции, как снижение частоты сердечных сокращений, дыхания и состояния бдительности.39
На первом году жизни преобладает развитие симпатической системы. Парасимпатическая включается на втором году жизни. По мере того как младенец становится на ноги, важно каким-то образом модулировать первичные эмоциональные состояния, опосредованные симпатической ветвью – интерес/возбуждение и удовольствие/радость, – чтобы потенциально подавлять опасное поведение.40 Разделение и усиление этих положительных эмоциональных состояний, столь обычных в младенчестве, можно рассматривать как резонанс активности симпатической системы двух индивидуумов. Позитивные состояния являются основной частью эмоционального общения между младенцем и родителем в течение первого года жизни. Ко второму году, когда ребенок начинает ходить, родительские запреты должны быть в состоянии сдерживать некоторые эмоциональные состояния ребенка из соображений безопасности, Малыш должен научиться останавливаться, когда есть риск. Он должен понимать, что «Нет!», произнесенное родителем, означает: «Не делай этого; прекрати делать то, что ты сейчас делаешь». Пока малышу не исполнится год, общение с родителем в основном предполагает «выравнивание» эмоциональных состояний. Когда ребенок становится старше, растет роль ограничений, в том числе вербальных.
Каким образом потребность ребенка в общении, которое подразумевает, что тебя «видят и слышат», влияет на характер родительского поведения и запретов? Как происходит процесс настройки и выравнивания, если ребенок понимает, что родитель может иметь другое и даже противоположное мнение? Это важный аспект коммуникации, в таких взаимодействиях ребенок приобретает здоровую способность к саморегуляции. Давайте рассмотрим один из вариантов понимания биологии этого процесса.
Шор, Колвин Тревартен и другие описывали стыд как эмоцию, возникающую, когда родитель не настраивается на состояние ребенка.41 Стыд является важной эмоцией, которую дети должны испытывать, чтобы начать учиться самостоятельно регулировать свое душевное состояние и поведенческие импульсы. Сроуф отметил, что, хотя эта форма стыда неизбежна и необходима, родителям не нужно намеренно использовать стыд в качестве стратегической формы воспитания.42 Стыд основан на активации парасимпатической системы (внешнее «Нет!») в момент, когда активна симпатическая (внутреннее «Поехали!»). Это как если бы педаль газа нажималась одновременнно с педалью тормоза.
Шор предположил, что отсутствие связи в момент поступления активной «заявки» ребенка на настройку приводит к стыду.43 Эти типы взаимодействий необходимы чтобы научиться самоконтролю, а затем модулировать как поведение, так и внутренние эмоциональные состояния «социально одобряемыми» способами. Стыд в этом смысле не наносит ущерба. Эмоциональные состояния возникают из паттернов изменений в состояниях активации. Парасимпатические состояния сами по себе не вызывают чувство стыда. Стыд требует динамического профиля высокого симпатического тонуса (состояние «крещендо»), за которым следует включение парасимпатической системы (состояние «декрещендо»). Стыд отличается от унижения. Но взаимодействия, вызывающие стыд, в сочетании с постоянным родительским гневом и/или отсутствием восстановления связи, приводят к унижению, которое Шор и другие считают токсичным для мозга развивающегося ребенка.44 Эта точка зрения была подтверждена другими исследователями и дает представление о том, как неправильные настройки и враждебность взрослого могут травмировать развивающееся самоощущение маленького ребенка.45 Стыд и потенциально связанная с ним социальная тревожность также могут по-разному восприниматься в разных культурах.46 Тем не менее многочисленные исследования показывают важность родительского состояния разума по отношению к привязанности. Как показано в ИПВ, этот момент в разных культурах является мощным предиктором того, насколько чутко родитель будет относиться к ребенку.47 То, как мы осмысляем нашу жизнь, сильно сказывается на нашей способности абстрагироваться от отголосков прошлого опыта.
Как обсуждалось ранее, Питер Фонаги и его коллеги предполагают, что часть процесса осмысления можно рассматривать как культивирование эпистемического доверия, – наши взаимодействия с другими дают представление о том, как устроен этот мир. Эпистемология – то, как мы познаем то, что знаем, – начинается в рамках наших отношений привязанности.48 Центральное место в этом процессе занимает мысленное путешествие во времени, которое позволяет нам размышлять о прошлом, полностью жить настоящим и становиться активными творцами потенциального будущего. РПУ, включая медиальные префронтальные области, играет важную интегрирующую роль в том, как мы становимся авторами своих жизненных историй. Если стыд присутствовал в наших повторяющихся взаимодействиях с теми, кто заботится о нас, то возникает внутреннее ощущение «во мне есть что-то плохое» наряду с когнитивным убеждением, что «я» неполноценно. Повторяющиеся состояния стыда могут напрямую влиять на понимание того «кто я есть», и на то, как мы фильтруем представления о мире. Для разума, наполненного стыдом, например, первоочередной задачей будет интерпретировать непричастность человека к группе как подтверждение реальности того, что он «испорченный», дефектный. Быстро меняющийся мир социальных сетей воспринимается как «доказательство» собственной недостойности. А теперь представьте себе влияние этого мира на человека в состоянии стыда. Мы социальные существа, и мозг играет важную роль в переносе древней потребности в причастности к группе на реальные близкие отношения, прежде всего с родителями. Межличностные связи влияют на нейропластические процессы, зависящие от опыта и «ожидаемые».
Орбитофронтальная кора – часть префронтальной области мозга, расположенная в стратегическом месте в верхней части лимбической зоны, рядом с «высшей» ассоциативной корой, отвечающей за разные формы мышления и сознания. Орбитофронтальная кора играет важную роль в регуляции аффекта при взаимодействии с другими областями, например с подкорковым миндалевидным телом.49 Эта область мозга особенно чувствительна к общению «лицом к лицу» и зрительному контакту. Оно оказывает прямое влияние на превращение состояний возбуждения в разные типы эмоциональных переживаний. Шор описал роль этой области в отношениях привязанности, и это поможет определить этапы, которые находятся между эмоциональной настройкой и регуляцией аффекта.
Здесь может быть полезно коротко поговорить о терминах. Исследователи использовали термин «аффективная настройка» для обозначения способов, которыми внутренние эмоциональные состояния переходят во внешнюю коммуникацию в рамках взаимодействия младенца и родителя.50 Шор использует термин «настройка», подчеркивая важность этого общения в интерактивном опыте, от которого зависит развитие мозга. Шор, Тиффани Филд и другие ученые предположили, что в ходе этого процесса настраиваются психобиологические состояния обоих участников взаимодействующей пары.51 В этой книге я предлагаю три дополнительных термина: «отслеживание», «выравнивание» и «резонанс». Когда мы отслеживаем сигналы другого человека, мы сосредоточиваем свое внимание на общении и остаемся в курсе меняющихся состояний этого человека, сохраняя открытость и восприимчивость. Это отслеживание позволяет нам изменить собственное состояние разума – настроиться на другого человека. Выравнивание – это один из компонентов аффективной настройки, при котором состояние одного человека меняется, чтобы приблизиться к состоянию другого. Выравнивание может быть односторонним процессом, при котором состояние одного человека меняется, чтобы соответствовать состоянию другого и предвосхищать это. Это может быть и двусторонний процесс, включающий активность обоих участников. В качестве примера представьте, что родитель готовит возбужденного ребенка ко сну. Скорее всего, добиться успеха получится, если взрослый сначала приблизится к состоянию ребенка, а затем уже постепенно успокоит его. Просто ждать, что ребенок вдруг притихнет сам по себе, непродуктивно. Такое отслеживание состояния ребенка создает начальное выравнивание, которое позволяет ребенку чувствовать, что родитель на него настраивается. Это «ощущение увиденности» и выравнивание позволяют легче достичь совместного перехода в более спокойное состояние. Такие выравнивания происходят часто, но они не могут происходить постоянно. Есть моменты, когда люди пребывают в «ненастроенном» состоянии и не пытаются напрямую соответствовать друг другу. Таким образом, настройка – более широкое понятие, чем выравнивание: настройка включает в себя еще и чувствительность к моментам, когда выравнивание происходить не должно.
Важная работа Эда Троника, посвященная общению родителей и детей, показывает, что несоответствия часто возникают даже в самых надежных отношениях. Такие несоответствия являются ключевой частью процесса интерактивного восстановления связи и необходимы для здорового развития.52 В неизбежном «беспорядке», который бывает в близких отношениях, дети узнают, что случаются «обрывы связи» и их можно восстанавливать. Этот процесс совпадения-несоответствия-восстановления связи становится основой для благополучия и устойчивости. Когда мы используем термин «настройка», следует понимать, что это не какой-то совершенный процесс постоянного отслеживания и сопоставления состояний, а соединение, в котором бывают разные моменты выравнивания и несогласованности, синхронии и десинхронии, временное прекращение связи, которую затем можно восстановить.
Общий процесс настройки приводит к взаимному влиянию каждого участника взаимодействия на другого – характеристика, описанная ранее в книге как «резонанс». Эмоциональный резонанс, например, включает в себя нечто большее, чем согласование состояний в данный момент; есть и влияние, растянутое во времени. Резонанс продолжается и после остановки выравнивания. Взаимовлияние выравнивания состояний сохраняется и после того, как перестает происходить прямое взаимодействие. Настройка дает нам и синхронию, и десинхронию, а также позволяет проявляться эмоциональному резонансу двух людей, даже если они не находятся в непосредственном контакте.
Здоровые отношения привязанности – и вообще все близкие отношения – включают в себя отслеживание, согласование, настройку и резонанс между людьми. В повседневной жизни, как мы видим, разрывы в этой межличностной связи неизбежны. Иногда мы упускаем возможность отслеживать другого из-за того, что отвлекаемся или неправильно трактуем потребность собеседника в общении. Это происходит довольно часто и, конечно, оказывает глубокое влияние на наше благополучие.53 Бывает, наши внутренние искажения приводят к тому, что мы неправильно понимаем смысл сообщения и не можем реагировать адекватно. Есть и другие формы болезненных разрывов, когда мы «идем окольными путями» и теряем интегративные функции наших префронтальных областей. В такие моменты может нарушиться любая из префронтальных функций, от способности уравновешивать эмоции и состояние тела до способности к настроенной коммуникации, эмпатии и пониманию себя.54 Мы становимся «неинтегрированными» и внутренне теряем баланс дифференциации и связи. Ключом к здоровым отношениям, в которых случаются эпизоды временных «разрывов», является восстановление связи – восстановление, восстановление, восстановление. Это важная часть полноценных отношений, о которой важно говорить. Восстановление имеет центральное значение для здоровых и надежных привязанностей. Восстановление – это интерактивный процесс, в ходе которого распознается разрыв, устанавливается повторное соединение, а настройка и резонанс успокаивают, поскольку позволяют отношениям оставаться близкими.55
Отношения привязанности и процесс настройки влияют на разум, как говорит Шор, и действуют на орбитофронтальную кору.56 Другие ученые нашли эмпирические доказательства этому выводу.57 Орбитофронтальная кора играет важную роль в связывании сенсорной информации, вознаграждения, познания, эмоций, оценки межличностных взаимодействий с внутренними состояниями. На орбитофронтальную кору может непосредственно влиять окситоцин.58 Эта область работает с другими областями префронтальной коры, чтобы облегчить регуляцию телесного возбуждения во время разрыва связи, нажимая своего рода эмоциональную «педаль», отключающую симпатический «газ» и включающую парасимпатический «тормоз». Позже парасимпатическая система деактивируется при перенастройке, а надлежащий уровень возбуждения устанавливается посредством реактивации симпатической системы. Сначала включается «тормоз», когда происходит обрыв соединения, затем происходит восстановление соединения, перенаправляющее энергию в другое русло, а затем снова включается «газ», возобновляется эмоциональный контакт. По сути, ребенок в этом процессе усваивает следующее: «Моим родителям может не нравиться то, что я делаю, но если я внесу изменения в свое поведение, они потом со мной поговорят; в конце концов все будет хорошо». Есть баланс между газом и тормозом. В этом суть регуляции аффекта.
Как мы видели ранее, Рут Фельдман, а также Шир Ацил и ее коллеги59 проанализировали эмпирические данные, иллюстрирующие, как три сети, участвующие в присвоении значения (цепочки значимости и вознаграждения), телесной регуляции и ментализации, переплетаются друг с другом в близких отношениях. Эти сети дифференцированы и связаны через нейронные узлы, сформированные опытом. Таким образом, наши отношения привязанности помогают сформировать эмпирический «тигель», в котором создается нейронная интеграция. Простой способ увидеть этот процесс – заметить, что интеграция в отношениях приводит к интеграции в мозгу. Это основа регуляции, которая помогает формировать наши эмоции, настроение, поведение, мышление, память и самопонимание. Интегрированные отношения – это отношения, в которых люди уважают существующие между ними различия и связаны общением, в котором есть эмпатия.
Здесь стоит повторить, чтобы избежать путаницы при обращении к некоторым исследовательским работам: мы определяем нейронную интеграцию как области мозга, которые одновременно дифференцированы и связаны. В некоторых нейрофизиологических подходах используется другая терминология, в которой дифференциация называется «сегрегацией», а связь называется «интеграцией».60 Но суть та же: нейронные области или функции дифференцируются/сегрегируются, а затем соединяются/интегрируются и приходят к состоянию наивысшей сложности с максимальной гибкостью, приспособляемостью, согласованностью, энергией и стабильностью – поток ГАПЭС, о котором мы уже говорили ранее. Поток ГАПЭС дает нам представление о благополучии, базирующемся на структурной и функциональной интеграции. Пример такой интеграции – взаимосвязанность коннектома в мозге, являющаяся надежным предиктором здоровья.61
Эффективный баланс дифференцировки и связи возникает в пределах набора определенных уровней активации вегетативной нервной системы (симпатической либо парасимпатической). Эти уровни могут сильно различаться у разных людей. Выход за пределы окна толерантности человека, возникающий при нарушении интеграции, как подробно обсуждалось в главе 7, может сопровождаться снижением гибкости и адаптивности. Длительное и сильное нерегулируемое возбуждение (симпатическая активность) и сильное торможение (парасимпатическая активация) вредны как для развития, так и для постоянного функционирования мозга. В более широком контексте интеграции мы можем видеть, что такие состояния соответствуют «ригидности» и «хаосу» – находятся за пределами интегративной гармонии. Рассматривая жизнь как явление, протяженное во времени, а не только как «здесь и сейчас», мы можем увидеть нашу Реку Интеграции (о ней шла речь в главе 1). Это направленный поток, который нас несет, если только мы не застреваем надолго на каком-то из берегов – в хосе или ригидности.
Схема соединения
В этой части книги мы изложим два взгляда на социальную природу человеческого мозга. Яак Панксепп придерживается нейронаучной концепции, предполагающей, что ствол мозга и лимбические области служат источником эмоциональной жизни и мотивационных побуждений.62 Эти подкорковые области влияют на функцию коры, и таким образом мы видим, что эмоции и познание являются неразделимыми процессами нервной системы. В частности, отдельные цепочки задействованы в восьми основных эмоциональных системах: поиск/желание, страх/тревога, ярость/гнев, похоть/влечение, забота/материнские чувства, паника/страдание от разлуки, горе и игра/ социальная активность. Это основные системы млекопитающих; они могут влиять на наш темперамент и врожденные наклонности,63 также они формируют мотивацию к привязанности, игровому поведению, исследованию, оттачиванию навыков, распределению ресурсов и размножению. Без глубокого погружения в эти подкорковые области у нас не будет полной картины эмоций наших предков, а также понимания нашего повседневного опыта. Очевидно, что привязанность является центральным аспектом жизни млекопитающих. Эволюция лимбических областей млекопитающих связана с появлением привязанности, ведь млекопитающему для выживания требуется родительская забота. В ходе эволюции эта базовая система была разработана как ответ на усложняющееся развитие коры, которое требует более длительной заботы о потомстве. Когда мы осознаем, как три системы, участвующие в вознаграждении и внимании, телесной регуляции и мышлении, переплетаются в нашей схеме привязанности, мы увидим, насколько глубоко близкие отношения связаны со всеми ключевыми движущими силами нашей жизни.64
Панксепп предложил следующий взгляд на эпигенетическую конструкцию социального мозга:
Сосредоточение внимания на социальной/культурной среде развития человека важнее, чем эволюционный подход, когда речь о понимании когнитивных тенденций. Созревание высших социальных функций человеческого мозга больше зависит от развития/эпигенеза, чем от последовательностей генов, которая обусловливает построение нашего мозга и тела. Семейная/социальная/культурная динамика важнее, чем эволюционная, когда речь о программировании высших областей мозга, которые порождают наши уникальные, чисто человеческие социальные качества… Большая часть высшего социального мозга [может быть] эпигенетически сконструирована посредством использования социально-эмоциональных инструментов, особенно систем ЗАБОТЫ, ПАНИКИ и ИГРЫ, а не посредством генетически предписанных «адаптаций».65
Вывод заключается в том, что чем сложнее наша социальная среда, тем сложнее становятся наши корковые структуры, наша способность оценивать перспективу и объем памяти.66 Для нас, млекопитающих, это означает, что социальный опыт будет непосредственно формировать сложные связи, установленные в наших растущих корковых структурах. Поскольку регуляция подкорковых зон, по-видимому, зависит от связи с префронтальными областями, межличностные взаимодействия формируют и рост связей, и эпигенетическую регуляцию областей мозга, ответственных за контроль над этими эмоциональными системами.
Стивен Порджес предположил, что одним из аспектов нашего социального мозга является «система социальной активности», которая использует «новую» ветвь поливагального нерва – миелинизированный вентральный блуждающий нерв.67 После обработки префронтальными областями, когда условия признаются «безопасными», система социального взаимодействия расслабляет лицевые мышцы и мышцы, контролирующие барабанную перепонку, и человек становится более восприимчивым к взаимодействию с другими людьми в мире. Когда оценивается чувство опасности, префронтальные области в сочетании с подкорковыми лимбическими областями и областями ствола мозга могут отключить систему социальной активности и активировать симпатическую систему. Высвобождаются катехоламины (адреналин и норадреналин), которые «разгоняют» тело, чтобы подготовиться к бою, бегству или замиранию. Если префронтальная область человека оценивает ситуацию как «невозможно уйти от опасности», активируется часть парасимпатической ветви, дорсальная немиелинизированная ветвь блуждающего нерва; затем падает артериальное давление и сокращается частота сердечных сокращений, что может привести к обмороку. Это состояние беспомощности/безнадежности или «вялое замирание», которое иногда приписывают диссоциативной реакции. Это – «поливагальная теория» Порджеса, и она расширяет модель парасимпатической и симпатической систем как «тормоза-газа», о которой мы уже говорили ранее в этой главе. Реакция на угрозу на самом деле состоит из двух элементов: симпатической реакции «бей, беги, замри» и парасимпатического состояния коллапса, также известного как обморок или «подобие смерти».
Используя эту точку зрения, Порджес определил подмножество детей с аутистичными чертами, которые были акустически чувствительными, и предложил вмешательство: наушники с модификацией звука, устройство, устраняющее низкочастотные вибрации, связанные с чувством опасности. В звучащем материале сохранялись только средние частоты. При использовании этих наушников у детей заметно снижалось избегание социального взаимодействия.68 Многие дети с трудностями в социальной коммуникации могут и не иметь акустической чувствительности, но это открытие поднимает концептуальный вопрос о том, что ребенок, который не участвует в социальной жизни, может испытывать чувство угрозы, которое другие «не слышат».
Исследования аутизма и связанных с ним расстройств полны новых и весьма противоречивых результатов. Исследования людей с этими диагнозами показывают, что их области зеркальных нейронов не активизируются в ответ на социальные стимулы – ситуация, обычно связанная с высокой активацией.69 Одна из интерпретаций этого открытия состоит в том, что зеркальные нейроны у этих людей «дисфункциональны» или «отсутствуют». Другая точка зрения – мотивационные цепочки не оценивают социальную активность как «вознаграждающую», и поэтому зеркальные нейроны не активируются или временно отключаются в ответ на перегрузку и чувство небезопасности.70 Из этих исследований ясно, что у людей с такими расстройствами социальные взаимодействия и нейронная активность отличаются от типичных. Будущим исследованиям предстоит прояснить как происхождение, так и специфические механизмы этих несоответствий в атипичном и типичном развитии и функционировании мозга. Клиницистам и педагогам, которые разрабатывают методы помощи людям с проблемами в социальной коммуникации, полезно сохранять открытость к творческим стратегиям, которые создают и поддерживают межличностные связи, способствующие росту.71
Подходы к воспитанию
Дети постоянно бросают вызов родителям. От того, как родители реагируют на эти вызовы, зависит тон взаимодействия и то, как будет формироваться способность детей регулировать свое состояние разума и эмоции. Исследования показывают, что реакции на детей частично отражают ранний жизненный опыт самих родителей,72 и их генетические особенности.73 У детей тоже есть врожденные особенности, которые влияют на их темперамент и способ реагирования на окружающую среду.74
Возьмем, к примеру, мальчика, которому год и два месяца. Он хочет залезть на стол, на котором стоит лампа. Одна из возможных реакцией родителей – крикнуть «Нельзя!», а затем вывести мальчика на улицу, где он сможет полазить на детской площадке. Другой вариант – не замечать попытки малыша забраться на стол, потом услышать, как падает лампа, а потом тихо сказать «Больше так не делай» или вообще не общаться с ним до вечера. Третий вариант: крикнуть «Нельзя!», сделать мальчику выговор, потом обнять его из чувства вины, а затем отдалиться, потому что он «разочаровал маму». Четвертый подход – впасть в ярость и бросить лампу на пол рядом с ребенком, чтобы научить его никогда больше так не делать. Какой тип привязанности будет связан с каждой формой реакции? Подумайте, как этот ребенок будет регулировать свое базовое эмоциональное состояние, и состояние возбуждения, если какой-то из этих паттернов будет повторяться много раз. Естественно, врожденная чувствительность ребенка будет формировать степень и характер его реакции, но родители сильно влияют на создание «выученных» паттернов. Напомним, что темперамент не предсказывает форму привязанности ребенка к родителю, но может естественным образом влиять на определенные аспекты родительской реакции.75 Перечисленные выше реакции родителей соотносятся с паттернами надежной, избегающей, амбивалантной и дезогранизованной привязанности.
Первый год жизни – это прежде всего сонастройка младенца и значимого взрослого, в этом взаимодействии преобладают аффекты интереса/возбуждения и удовольствия/радости. В этот период активизируется и развивается симпатическая система. Дети с надежной привязанностью к родителям скорее всего будут иметь хороший вегетативный тонус. Они способны нормально переносить сильные эмоциональные состояния. В частности, если будет повторяться первый паттерн из описанных, ребенок с надежной привязанностью будет испытывать состояние возбуждения («хочется залезть на стол»), на которое родитель отвечает запретом (вызывая парасимпатическую активацию и ощущение стыда), за которым быстро следует восстановление (настройка на суть первоначального состояния и перенаправление его в социально приемлемое русло). Префронтальная кора этого ребенка «узнает», что даже состояния сильного возбуждения можно менять, и тогда связь будет восстановлена. Мы можем предположить, что такие действия соединения-разъединения-восстановления способствуют префронтально опосредованной гибкости реакции.
Кроме восстановления связи, важной частью надежной привязанности является ведение рефлексивных диалогов. Они фокусируют детско-родительскую пару на внутреннем опыте каждого участника. Объединение на уровне разума и развитие коммуникации на основе ментального зрения помогают составить связное повествование об общем семейном опыте. Родительская чуткость базируется на способности воспринимать сигналы ребенка, понимать их, своевременно и эффективно реагировать на них. Как упоминалось ранее, исследования подтверждают, что эти важные навыки мышления лежат в основе безопасности.76
Ребенку с избегающей привязанностью не так повезло, и он мало узнает об эмоциональном состоянии родителя «без предупреждения». Реакция родителя может быть пренебрежительной или даже жестокой, отвергающей. Вполне вероятно, что в такой паре уровень общих эмоций довольно низок, что может привести к недоразвитию способности ребенка испытывать интерес/возбуждение и удовольствие/радость. Родительские запреты могут быть строгими и «эмоционально холодными». В сочетании с низким уровнем сонастройки и чувствительности к сигналам ребенка это может привести к избыточному «парасимпатическому» тонусу. Ранний опыт может иметь значительное влияние на выражение аффекта и доступ к осознанию эмоций. У ребенка с избегающей привязанностью может развиться чувство «отсутствия связи» – и внутренней, и внешней. Ребенок учится сводить к минимуму выражение эмоций, относящихся к привязанности, чтобы избежать фрустрации, которую создают взаимодействия с родителем.77
В третьем случае ребенок постоянно сталкивается с выражением неодобрения на лице родителя, видит его холодный вгляд, равнодушные позы или гневные жесты. Состояния высокого возбуждения у ребенка иногда протекают в настройке с родителем, но если настройка отсутствует, то отстранение и стыд могут привести к ощущению униженности. Это токсичное для ребенка состояние, особенно если «разрыв соединения» достаточно продолжителен или связан с родительским гневом.
Иногда родители могут быть не в состоянии настроиться на ребенка, и это вызывает чрезмерное возбуждение в момент «рассоединения». В других случаях родитель вмешивается в состояние разума ребенка, и возникает опыт «не-я» – ребенок впитывает субъективный мир взрослого, не обусловленный первоначальным общением. Любая из этих ситуаций может вызвать внутреннее состояние замешательства. Терпимость к эмоциональному возбуждению у ребенка может быть достаточно большой, но за пределами «окна толерантности» могут возникать неконтролируемые колебания. Непоследовательные разрывы и восстановления соединения могут привести к чрезмерному возбуждению. Симпатическая система выходит из-под контроля, поскольку реакция парасимпатической системы оказывается ослабленной. Чрезмерная активизация парасимпатической системы может привести к длительному отчаянию. Появятся упреждающая тревога и страх разлуки. Разлука для ребенка с амбивалентной привязанностью означает необходимость полагаться на себя и неэффективность регуляции эмоций. Повторяющийся опыт выхода за пределы «окна толерантности» учит таких детей, что они не могут регулировать свои аффекты самостоятельно. В этом причина их парадоксальной чрезмерной зависимости от непоследовательных фигур привязанности. Такой опыт может привести к повышению чувствительности ребенка, особенно во всем, что касается взаимодействия с другими людьми, а также в ситуациях потери и разлуки. Проявления эмоций, относящихся к привязанности, многочисленны и разнообразны. По мнению некоторых авторов, это говорит о попытках ребенка повысить шансы на то, что непоследовательный родитель обратит на него внимание.78
В четвертом паттерне поведение ребенка вызывает гневную родительскую реакцию, наблюдая которую этот ребенок испытывает ужас. Это не просто страх перед последствиями, а ощущение небезопасности, вызванное фигурой привязанности. Адаптация ребенка к этому внезапному состоянию страха (высокий уровень как симпатической, так и парасимпатической разрядки) носит противоречивый характер: педаль газа и тормоза нажимаются одновременно. Это пример дезорганизованной формы привязанности.79 Последующая диссоциация может включать коллапс или «вялое замирание», при котором дорсальная ветвь блуждающего нерва активизируется в повторяющемся состоянии беспомощности. Родитель, который переживает неразрешенную травму или утрату (как описано в главе 4), может (непреднамеренно и неосознанно) выдавать ребенку набор дезориентирующих и дезорганизующих реакций. Фигура привязанности становится источником страха и замешательства, а не безопасности. Напряженные и пугающие моменты «рассоединения» не отрабатываются, связь не восстанавливается должным образом. Когда родитель впадает в ярость или панику, ребенок погружается в ужас. Эти дезорганизующие переживания играют важную роль, определяют, как ребенок будет в дальнейшем регулировать свое поведение и эмоциональные состояния. Это «двойной удар» – во-первых, страх и замешательство, а во-вторых, потеря соединения с фигурой привязанности, которая должна быть источником безопасности. Обзор неопубликованных работ Джона Боулби показывает, что автор теории привязанности рассматривал процесс, параллельный нашему взгляду на интеграцию – связь дифференцированных частей, – как центральный механизм безопасности. В дезорганизованной привязанности эта система оказывается скомпрометирована.80 Результатом этих переживаний может стать диссоциация – возникает внутреннее чувство «раздробленности» личности.