Ира с присущим ей недоверием всматривалась в слайды, удостоверявшие в победоносном шествии беледышской культуры по просторам Вселенной. Обстоятельное наступление по всем фронтам со смутными намерениями. Как будто в одичавшем саду проложили дорожки из гравия и украсили их арками с клематисом. Именно солидность речи председателя, рапортовавшего о прогрессивном развитии и передовых моделях организационной деятельности, подбивала Иру на подозрения, что за изнанкой благолепного фасада из народных фестивалей и переводов «Гарри Поттера» творятся темные дела. Если тебя закармливают цифрами и фактами, что-то нечисто.
О планах на осень поведал другой статусный старикан, столь же флегматичный, как и его начальник. Хотя Ира не вслушивалась, она краем уха ухватила новость о постановке на беледышском языке шекспировской «Бури» на сцене национального драматического театра.
Возвращаясь в общагу с заседания, Ира раздумывала, рассказать Елисею о комиссии или нет. Решила, что нет, ему будет скучно.
На пиво по пятницам, обретавшее черты доброй традиции, Елисей нарядился в куртку из кожзама, потертые чиносы и черные кеды. Из-за этого образа вкупе с длинными каштановыми прядями и непринужденной улыбкой на обветренных губах Елисей смахивал на рокера старого пошиба, постигшего азы мастерства в гараже, а не в школьном оркестре или чистенькой студии.
– Ты когда-нибудь играл в группе? – поинтересовалась Ира.
– О да. Черная страница моей биографии.
– Почему?
– Мало того что мы были молоды и пьяны. Проблема в том, что мы были молоды, пьяны и бездарны. Собирались в пустовавшем цехе пухо-перьевой фабрики и лабали панк-рок среди станков.
– Как вы назывались?
– Угадай. Даю тебе десять попыток.
– Когда в прошлый раз я угадывала твое имя, получилось не очень. Так что я пас.
– Хотя бы одно предположение.
– Что-то фрейдистское. «Панкейки»?
– Нет, тогда я дедушкой не увлекался. Та-дам! Вокально-инструментальный ансамбль «Блевотная миля»!
– Ну и фантазия.
– Шучу-шучу! Но такое название басист по первой предлагал. Мы ругались, бранились, а затем нарекли себя «Стальными пиротехниками».
– Опять прикалываешься?
– Ни разу. Перед тем как распасться, мы даже записали сингл. «В поисках тени». Хочешь спою?
– А я точно выживу после него?
– Три к четырем, что выживешь.
Елисей состроил величественную и яростную гримасу, словно принес не мир, но меч.
– Глаз воспаленный цепляет на стенах нервные тени двуличной системы, – напел он с гротескным пафосом. – Мертвое небо и опыт бесценный – вот и все наши с тобою тотемы.
Ира замахала руками.
– Нет-нет, прекрати травмировать мои уши. Я не вынесу.
– По-твоему, мы не имели шансов на успех?
– Ни малейших.
– Считаю так же. Думаешь, нам пока рано знать друг о друге такие вещи?
– Слишком рано. Я не готова к черным страницам твоей биографии. Лучше перейдем к питейной части.
Елисей побрел к барной стойке. Ира вздохнула. Жаль, что ему нельзя пить до сих пор.
Незадачливый рокер скоро вернулся с апельсиновым соком для себя и пивом для Иры. Мутный рыжий цвет напитка колебался между печеной тыквой и ржавчиной, выскобленной с газовой плиты.
– Морковный эль «Бабушкина грядка», – отрекомендовал Елисей. – Сварен по фермерским традициям.
– Бьюсь об заклад, что фермеры об этих традициях и не слыхивали.
Ира присмотрелась к зернистым пузырькам, рвущимся на поверхность.
– Ты уверен, что он несладкий?
– Бармен ответил, что нет.
Ира отпила. Бармен не обманул. Во вкусе и впрямь ощущалась печеная тыква, только без приторности. И кабачок. И еще что-то с грядки. Эль чуть вязал и чуть сушил рот, но опыт любопытный.
– Я с диастемой похожа на кролика, – сказала Ира. – Поэтому морковная тема к месту.
– А диастема – это?
– Щель между передними зубами.
– Забавно. Не, я такой символический ряд в уме не прокладывал.
Ира слегка захмелела. Все двигалось своим чередом.
– Как твое горло?
– Никаких перемен. От целебного воздуха средней полосы тоже нет толку. Слизистая атрофирована, разве что кашель поумерил хватку.
– Что говорят врачи?
– Я к ним не наведывался.
Произнеся это, Елисей увел взгляд и потянулся за зубочисткой на столе.
– Ты чего, ну? Обязательно сходи к лору. Не оттягивай.
– Да я в курсе. Был загружен на неделе. Занимался документами, искал работу.
– Если тебе понадобятся деньги, то я поделюсь, – предложила Ира. – На доктора, на лекарства. У меня большая стипендия, ты меня не обеднишь.
– Тебя я еще не обкрадывал, – сказал Елисей. – Нет, друзья меня обещали по знакомству отвести к специалисту. Проблема не в оплате, а в нехватке времени. Но спасибо.
Ира про себя предположила, что дело не ограничивается нехваткой времени, и решила не допытываться насчет истинных причин. Неполная правда – это не всегда ложь.
– Обязательно сходи к лору, – повторила Ира. – Я за тебя волнуюсь.
Шумная студенческая компания освободила соседний стол. В баре внезапно образовался островок пустоты, как на месте снесенного дома. На лице Елисея уже не гуляла беззаботная улыбка, как в начале встречи.
Он молчал и беспокойно катал между пальцами пакетик от зубочистки.
– Я мнусь в моменты, которые принято называть торжественными, – вымолвил он наконец, направив взор на остатки пива в бокале Иры. – Эта невыносимая приподнятость, эти застаревшие формулировки. Заскорузлые клише. Как будто тебя пригласили на сцену за «Оскаром» и обязали произнести набор этикетных фраз, чтобы помучить перед триумфом. Впрочем, это неудачное сравнение. Забей.
– Ты о чем? – не поняла Ира.
– Обычно я доверяюсь иронии, а сейчас не могу. И это раздражает.
– Так, я запуталась. Я что-то не так сказала? Что тебя раздражает?
– Что не могу довериться иронии.
Каким-то чутьем, запрятанным глубоко-глубоко, где нет категорий и оценок, Ира сообразила, что ей надо немного отодвинуться – не отпрянуть, а именно легонько отодвинуться – и отвести от стесненного Елисея пытливый взгляд. Она расслабила плечи и сделала глоток морковного эля.
– Короче, не пугайся того, что услышишь, – предупредил Елисей.
– Уже пугаюсь.
– Если быть максимально точным и конкретным, то я хотел бы угощать тебя роскошным пивом и готовить тебе веганские блюда. Я хотел бы подставлять плечо, чтобы ты отдыхала на нем после утомительных этнографических будней. За последние две недели мой горизонт определенно сместился. Не исключено, что причина не только в тебе, но и в городе со странным названием на две буквы «Э». Тем не менее я воодушевлен и восхищен, я повернут на тебе и чистосердечно в этом признаюсь.
Елисей сконфуженно поморщился и добавил:
– По крайней мере, я учел печальный опыт Игоря Николаева и обошелся без пяти причин.
У Иры все внутри замерло. А затем в голове зазвучали напористые голоса, перекрикивавшие друг друга. Они вещали неразборчиво и не принадлежали никому из тех, кто мог бы говорить властно: ни маме, ни бабушке, ни А., ни Сергею с чучелом тетерева в прихожей, ни Денису с рыбьим скелетом на футболке. На Иру словно набросились с агрессивными нотациями, невнятными и оттого не менее болезненными. На нее никогда раньше не нападали голоса. Она выскочила из-за стола и побежала в уборную, чтобы спрятать от Елисея шквалистое смятение.
Ополоснув лицо и дождавшись, пока нотации в голове смолкнут, Ира вернулась. Ее будто накрыл озноб.
– Я смутилась, – объяснила она.
– Решил, что ты не желаешь меня видеть, – сказал Елисей. – И все же посторожил твой портфель. Чтобы не стащили, пока ты отлучалась.
– Почему я не должна желать тебя видеть?
– Ну, после этого нелепого спича.
Ира пальцами робко коснулась руки Елисея, которая покоилась на столе. Рука горела.
– Все хорошо, – произнесла Ира.
– То есть ты сейчас не умчишься отсюда без оглядки?
– Ни в коем случае.
Несмотря на выпитое пиво, Иру по-прежнему трясло от озноба. Она прилагала усилия, чтобы составлять элементарные предложения.
– Не обращай внимания на странную реакцию, – сказала она. – У меня в такие моменты нет ни бури эмоций, ни бури слов.
– Все в порядке.
– Не в порядке. Из-за этого меня даже прозвали морозилкой.
– Глупее прозвища не встречал.
Ира аккуратно отодвинула в сторону пустой бокал с бусинками пены, блестевшими на стенках. Елисей, очевидно, ждал вразумительного отклика на свое признание, и Ира в замешательстве размышляла, как не утонуть в общих выражениях и как не прослыть морозилкой.
– Может, мы прогуляемся? – предложила она. – До набережной, как в прошлую пятницу?
Пелена осенних кучевых облаков застилала закат, отчего сумерки казались более зябкими и бесприветными. Фасады зданий источали холодный свет, ломаными волнами стелющийся по тротуарной плитке. Промоутеры, накинув капюшоны своих худи и ветровок, торопливо расставались с пестрыми листовками.
В конце улицы Нарайна пустовал двухэтажный особняк, сиротливо ждавший реконструкции. Его кирпичные стены осели и местами продавились внутрь. Окна на первом этаже заколотили металлическими листами, на втором посверкивали битые стекла в гнилых деревянных рамах. Лет сто с хвостиком назад здесь, несомненно, обитало какое-нибудь обнаглевшее «ваше степенство» или «ваше благородие», а теперь дом напоминал потухшего пьянчугу, стыдившегося своей участи.
– В геоурбанистике есть теория разбитых окон, – сказал Елисей. – Она чаще используется в криминологии, но не суть.
– Что за теория?
– Ее разработали американцы Уилсон и Келлинг в 1982 году. Если кратко, то она сводится к закону неубывания энтропии. Если разбили стекло и его не поменяли, то масштаб разрушения неминуемо разрастется. Скоро в здании разобьют все окна до единого, стены разрисуют граффити. Здание замусорят и забросят, а грязное пространство захватят бездомные или бандиты.