Гриша однажды шепнул Елисею на ухо, что в школе их сосед получил психологическую травму, от которой так и не оправился. Когда Влад учился в девятом классе, добросовестно зубрил для уроков литературы стихи про журавлей и мечтал о прогулках за ручку с прелестными сверстницами, его совратила преподавательница игры на гитаре. Ей было тридцать восемь, она укладывала волосы ракушкой и обладала чувственным голосом. По-видимому, наставница подарила своему подопечному такой вихрь постыдного наслаждения, что тот до сих пор сторонится инструментальной музыки и интима в любых его проявлениях. Не будучи посвященным в подробности этой юношеской драмы, Гриша тем не менее знал, что страстная преподавательница быстро охладела к Владу, а он с тех пор окружил себя ЗБС – Зоной бесконтрольного сексизма.
Раненный в самое сердце сосед во избежание кривотолков всячески подчеркивал свою гендерную идентичность: месяцами не брил подмышки, оставлял в раковине грязную посуду и любил приговаривать:
– Будь мужиком – ешь из кастрюли, блеать!
Ел он, впрочем, все же из тарелки.
Гриша также принадлежал к сетевому пролетариату и, в отличие от Влада, источник своего заработка не скрывал. Бывший географ подвизался аналитиком страниц в соцсетях. Гриша изучал профили из «ВКонтакте», «Инстаграма», «Твиттера», «Фейсбука», сравнивал, сопоставлял, беря в расчет все – от грамматики в микроблоге до цветовых фильтров для селфи. Чаще всего к Грише обращались за услугами продажники, на основе паблика «ВК» собиравшие сведения о своей клиентуре. В заказчики набивались и частные клиенты, преимущественно парни и девушки, которые платили от тысячи рублей до двух, чтобы Гриша на правах профи составил психологический портрет ненаглядного избранника или избранницы. Если информация о юзере оказывалась скупой, то Гриша с фейкового аккаунта втягивал того в отвлеченный необременительный диалог. В итоге на свет рождалось целое досье, куда бывший географ, помимо расхожих эпитетов вроде «легкомысленная», «дружелюбная», «замкнутый», «ненадежный», впихивал заумные характеристики наподобие «склонна к пейоративности» и «либидинально неустойчив».
– Социальные сети – это когда ты для вида любуешься другими, чтобы любовались тобой, – говорил Гриша.
Елисей сомневался, настолько ли нужна людям такого рода аналитика, какой занимается его сокурсник. В конце концов, если кто-то постит машинки, или котиков, или рецепты морковных кексов, которые никогда не испечет, то все об этом пользователе ясно и так.
– Взгляд со стороны всегда важен, – отвечал Гриша терпеливо. – Тем более я лишь выполняю установку эпохи и примыкаю к полчищу безликих сетевых экспертов, которые поневоле очутились в авангарде. «Википедия» – это Библия современного человека, а «Инстаграм» – его душа. Я же всего-навсего скромный коммуникатор между небесным порядком и не окрепшей в своем знании паствой.
И Грише, и Владу Елисей задал тот же вопрос, что услышал от Иры: «Что такое человек?»
Гриша сказал:
– Это существо, мучимое жаждой даже после того, как ее утолило. На душе у человека скребут кошки, вне зависимости от того, счастлив он или нет. Он возводит города с офисами, банками, храмами, централизованным водоснабжением и отоплением, а затем кается, что не живет в гармонии с природой. Он обожает упускать возможности и сожалеть о них. Он мечтает о дорогах и расстояниях, несмотря на то что больше всего ценит хрупкий покой, особенно после того, как теряет его. Вообще, о человеке и человечестве можно рассуждать долго, но я предпочитаю анализировать отдельных особей и за фиксированную плату.
Влад выразился короче:
– Человек – это закодированный белок. На двух ногах и без перьев.
Елисей постепенно обживался в Элнет Энере. К лору он так и не выбрался, зато свыкся с видом за окном и приобщился к тайне балкона с сюрпризом, о котором извещал в письме Гриша. Сюрприз состоял в том, что хозяин квартиры из неведомых эстетических соображений установил на балконе два розовых плафона. Ради шутки Гриша иногда вечерами зажигал на балконе свет, отчего квартира с улицы напоминала уютный притон европейского класса.
– Поди, прохожие и не догадываются, что в этой квартире обитают три одиноких парня, которые видели бордели только в кино, – предположил как-то Елисей.
– Пусть и дальше не догадываются, – откликнулся Влад. – Страшно представить, как поведет себя фантазия, если они узнают о трех одиноких парнях под одной крышей.
Кроме того, как и говорил Елисей Ире, он искал работу. Крохотные петербуржские сбережения таяли, а положение нахлебника Елисея категорически не устраивало. Он разведал о должности пивного сомелье в бельгийской брассерии, но дело не выгорело. Во-первых, ревнители аббатских традиций относились к крафтовому буму, как к плебейскому развлечению. Во-вторых, непьющий сомелье казался чем-то непотребным, наподобие колы в «Макаллане».
Елисей желал получать в месяц хотя бы пять процентов от дневной зарплаты директора «Газпрома» и перебирал варианты. Ни охрана торгового центра, ни карьера в магазине спортинвентаря, ни продажа пиратских компакт-дисков (в провинции этот промысел, как выяснилось, еще не вывелся) не прельщали. Отупляющее однообразие, беспросветное, бесполезное и безвредное одновременно.
Елисей оглядывался на свое поколение и понимал, что Влад не столь уж утопичен в прогнозах. Те, кто не вступал в ряды сетевого пролетариата, производящего знаки в чистом виде, растворялись в сфере так называемых услуг, сомнительная ценность которых никого не смущала. Вчерашние выпускники с профильным образованием укладывали на полки товары, о происхождении которых не ведали, и осваивали профессии, о которых доселе не помышляли. Складывалось стойкое ощущение, что пиццамейкеры в детстве не планировали выпекать в промышленных объемах гавайскую за гавайской, пепперони за пепперони, а консультанты в салонах связи не мечтали носить галстуки пчелиной расцветки, пухлые зеленые жилеты на синтепоне и прочую униформу. Самые удачливые и настырные из поколения тем более предпочитали занятия, мало соотносимые со здоровьем нации и общественной пользой: блогерство, коучинг, разработку приложений, графический дизайн, фото в стиле лавстори и фото еды для ресторанов – короче, пшикмейкерство в элитарных формах. Само представление об общественной пользе схлопнулось, спустилось до ранга остаточной, усталой иронии. Никого не тянуло ни в космос, ни на завод, ни на северные стройки. Впереди не просматривалось единства – ни ментального, ни территориального, ни экономического.
И вина за это лежала уж точно не на Елисее и не на его поколении. Оно всего лишь не хотело пачкаться о чужие грехи и осторожно, боясь соскользнуть в драму, пыталось ориентироваться в симулятивном пространстве с его предсказуемыми соблазнами и программными сбоями.
В четверг, за день до намеченной встречи, Ира, извиняясь, сообщила, что не придет. К ним в общагу явится республиканская проверка. На предложение увидеться в выходные Ира ответила, что субботним утром уедет в Самару. Тогда Елисей заверил, что с легкостью подождет до следующей недели, и в пятницу отправился в «Рекурсию» с Гришей.
– Угощаешь меня пивом. Так трогательно, – пошутил друг.
Усатый блондин за стойкой, как добрый знакомый, посоветовал заценить двойной шоколадный портер «Чебуратор». Бармен сказал, что как следует обжаренный солод заложил в напиток крепкий кофейный фундамент, а добавленная при варке сухая шоколадная крошка внесла ноты сладкого, как актерская гениальность, безумия. Чувствовалось, что трудовику крафтового цеха не терпится подкинуть Елисею парочку тонких метафор.
– Ты на сто процентов уверен, что к ней республиканская инспекция пожаловала? – спросил Гриша.
– На двести.
– Как аналитик, я в курсе, что, когда девушки порывают с кем-то, они тут же удаляют со страницы все фотки с бывшими. Так они притворяются, будто начинают с чистого листа. Тем не менее они еще долго рвутся назад.
– Ты к чему клонишь? – не понял Елисей.
– Меня беспокоит, что Ира уехала в Самару, не встретившись с тобой, – произнес Гриша. – Опасаюсь, что она устроит терапевтическое рандеву с бывшим. Само собой, без интима, без близости – исключительно ради того, чтобы определиться, с кем ей комфортнее: с тобой или предыдущей любовью.
– Так себе теория, если честно.
Гриша прихлебнул «Чебуратора» и глубоко задумался. Вскоре складки на его продолговатом лице разгладились, и он закивал своим мыслям, очевидно, отмечая про себя их выразительность.
– Ты прав, – согласился Гриша. – Я перебираю в уме привычные паттерны для того, чтобы предсказать поведение Иры, хотя она изначально под них не подпадает. Она воплощает в себе передовую тенденцию, которая даже толком не изучена.
– Феминизм?
– Феминизм утратил свежесть и изучен от и до. Я имею в виду асексуальность. Любой гей жутко консервативен по сравнению с асексуалом, потому что гея, как и натурала, пугают воздержание и половое бессилие. Мы знаем, что гейские практики составляли важную часть культуры Древней Греции, но не способны вообразить себе асексуалов в Элладе или в средневековой Европе.
– Как же монахи? – напомнил Елисей.
– Которые морили себя целибатом и прижигали елдаки каленым железом, чтобы подавить похоть? Не смеши. Асексуальность – изобретение новое, ему нет и десяти лет. Обрати внимание, если раньше в кино регулярно вставляли по поводу и без горячие сцены, то сегодня обнаженка и постельные баталии постепенно исчезают из полного метра. Все чаще зрителю достается только прелюдия или утро, которое следует за бурными страстями на смятых простынях. Если режиссеры и показывают секс, то подают его через призму стеба. Иначе скучно. Большой секс изгнан из большого кино, он выделился в отдельный жанр – в порнофильмы.
То ли алкогольные пары подвигли Гришу на онтологические прозрения, то ли перерыв в работе за компом отворил незримые шлюзы самовыражения, однако теперь друг Елисея говорил не умолкая: