Марк вернулся в постель, водрузил на колени поднос с едой и коктейлем и включил телевизор.
В новостях на федеральном канале сообщали, что в Петербурге выбросился с балкона известный эколог. Он имел условную судимость за организацию незаконного пикета, подвизался волонтером в приюте для диких животных и годами терроризировал местные власти жалобами на загрязненный воздух. Плюс ко всему летом активист развелся. В прощальной записке борец с системой объяснил, что кончает с собой в знак протеста против повышенного содержания кадмия и цинка в атмосфере Адмиралтейского района.
Ведущий с грустным видом отметил, что самоубийца, несмотря на благие устремления, обладал неуживчивым характером и потому оказался неспособен к конструктивному диалогу с городской администрацией.
Марк предположил, что активист элементарно перегорел.
После завтрака Марк купил через сайт авиабилет на вечерний рейс в Хабаровск с пересадкой в Москве и забронировал в хабаровском отеле двухместный номер на неделю. Само собой, те, кто следит за Марком, привыкли к его заскокам и вряд ли воспримут ложный маневр всерьез. Этого, собственно, и не требуется. Главное – это держать их в курсе: Марк по-прежнему не выдохся, не окислился и не перегорел.
Пусть сочтут его тронутым на всю голову, а не трусливым.
В отличие от своей реинкарнации из сна Марк, покидая гостиницу, перчатки с собой захватил. Из-за проблем с почками кровь у него циркулирует с перебоями и руки начинают зябнуть при плюс пяти. Скиталец из него так себе.
В городе властвовало некое подобие затухающего оживления. Билборды оповещали горожан о грядущем форуме молодых писателей и предстоящем симпозиуме по кибербезопасности, пылко приветствовали Святейшего Патриарха и зазывали на незабываемое шоу «Цирка дю Солей». Вместе с тем на улицах сворачивали палатки со стритфудом, мороженым и квасом, а также закрывали на зимний сезон станции проката велосипедов. Студеный октябрьский воздух действовал как новокаин, и Марк, почти не чувствовавший запахов, то и дело прикасался к носу, щекам, лбу, чтобы убедиться в их существовании.
Дорога снова завела Марка в район с баром «БАР», где случился памятный диалог об эстраде и о безбровых женских образах в классическом искусстве. Вывеска обещала трепетное погружение в пережитые моменты, и Марк толкнул от себя поцарапанную дверь.
В рюмочной коротали время все тот же почетный пьяница в затрапезном костюме, по причине жалкого вида не дотягивавшем до гордой приставки «ретро», и словоохотливый верзила в джинсовке, рабочих штанах и бейсболке. Майкл Джексон на плакате, кажется, поблек еще сильнее, а вот морщинистый мексиканец-кактус в импровизированной вазе из пластика, несмотря на поволжскую осень, держался бодрячком.
– Э-ге-гей, друган! – поприветствовал амбал Марка, отвлекаясь от «Муз-ТВ» и поднимая в воздух кружку с пивом. – Давай ко мне!
Обслуживала все та же пожилая продавщица. Что-то в ее облике смущало. Марк, ожидая заказа, вгляделся в ее грубое лицо со скошенным подбородком и поспешно увел глаза на прилавок с завернутыми в целлофан бутербродами. Над верхней губой продавщицы вздымалась седая щетка усов.
– За жизнь, что ли, выпьем? – предложил пролетарий.
Кажется, с прошлого раза он охрип еще больше.
– Не за смерть же.
– Ха-ха!
Марк опрокинул стопку коньяка и ощутил, как кровь приливает к лицу, а обоняние возвращается.
– Меня тут управляющая компания чуть не наебала, – поделился верзила.
– Как?
– Заявились, значит, двое и говорят: «Будем счетчик менять, выкладывай нам четыре тысячи». Я мужик прошаренный, тут же требую у них документы и постановление, по какому праву они меня на четыре косаря раздевают. А они тут же гонят мне: «Пык-мык, скоро закон выйдет, всех обяжут, сейчас скидки». Я им и поясняю, что, пока закона нет, платить не буду. Пусть эти счетчики себе в карман засунут или куда поглубже.
– Может, это и не управляющая компания.
– Да черт его знает. Один хер мошенники, – справедливо рассудил мужик.
Марк мотнул головой в сторону подвешенного под потолком телевизора. Гладкие полуобнаженные тела на экране, синхронно двигаясь, выстраивались в мудреные геометрические фигуры, а между этим обилием плоти искусно лавировала певица, драматично заливая что-то о нарушенных обещаниях.
– Вы доверяете людям? – спросил Марк. – В целом, вообще?
Верзила задумался.
– Так сразу и не скажешь. Когда доверяю, а когда и нет. Чаще да. Не доверять – это слишком канительно, много сил и нервов отнимает. А ты?
– Я не доверяю, – ответил Марк. – Не получается.
В углу раздалось покашливание. Безмолвный до того пьянчужка, кряхтя, повернулся к собеседникам красным опухшим лицом, выпрямился и облизал губы.
– Кхе-кхе, – проскрипел он. – Кхы-кхы. Людям доверия нет. Я доверяю лишь кошкам и собакам. Вы видели, чтобы собака выбалтывала ваши секреты другим псам? Чтобы друзья вашего пса смотрели на вас с презрением? То-то и оно.
Выболтав самый сокровенный секрет, пьяница важно стряхнул бутербродные крошки с пиджака и как ни в чем не бывало вернулся к графину с водкой.
На ветреную набережную Марк не поплелся, а вечер решил провести в крохотном крафтовом баре, размещенном в подвальчике старинного дворянского особняка. Марк находил его камерную укромность достойной альтернативой «Рекурсии», насыщенной шумами и проповедями.
Камерный бар носил имя «Лукьянов» – в честь, надо полагать, его основателя. Здесь ставили старый винил, подавали под бокалы картонные подставки с портретами олдскульных рок-звезд и вели приглушенные разговоры в приглушенном свете. В зависимости от предпочтений в «Лукьянове» посетитель отыскивал утешение, покой, спасительное безразличие либо удостоверение незыблемости космического порядка.
На сей раз Марк изменил привычке и заказал пиво не из крана, а из единственного холодильника, притом самое дорогое. Кучерявый бармен с сережкой, поколебавшись, достал из ряда бутылок запотевшего от холода норвежца с неприметной белой этикеткой.
– Конкретный викинг, – отрекомендовал бармен. – Лед, который вас согреет. Будьте осторожней, не обожгитесь.
К пиву Марк попросил сэндвич с тунцом.
Темное, как соевый соус, пиво поражало тягучей плотностью. Вкус, каким бы он ни был, тонул в запредельной крепости. Девятнадцать градусов – ровня добротному портвейну – не шутка. Впрочем, все равно недостаточно, чтобы испугать Марка. Пусть он и не обладал харизматичной внешностью, поразительным интеллектом, стальной волей и мелкими талантами вроде умения плести на ходу веселые рифмы и квакать подмышками, зато мало кто победил бы его в алкомарафоне. Запивать виски пивом – не вопрос. Примкнуть к футбольным фанатам в баре, а затем догоняться в отеле – легко. Кататься на коньках после бутылки исландской водки – пожалуйста.
Сэндвич удовлетворил всем, кроме размера, поэтому Марк затребовал еще один, а также велел пожарить ему охотничьих колбасок. Пиво, как и положено, запустило брожение в мыслях, и ближе ко дну бокала Марк, щурясь и подергиваясь, всматривался в бездну внутри себя. Там подстерегало то же, что и всегда: желание покончить со всем как можно менее болезненно и более надежно. Как вариант, перед разрезом тщательно смазать кожу в области вен гелем-анестетиком вроде тех, что используют татуировщики в работе. Либо, зарегистрировавшись в Даркнете, приобрести конскую дозу спидбола, чтобы честь по чести почтить память Ривера Феникса и Криса Фарли. И ни в коем случае не оставлять за собой объяснительных записок. Они признак малодушия и малоумия, вне зависимости от того, расшибаешь ты лоб перед господами с мольбой снизить процент кадмия и цинка в атмосфере или взываешь к таким же потерянным и беспомощным, как ты, чтобы они очухались и вырвали себя из пут скотской покорности и отполированных оков автоматизма. Никаких назидательных речей напоследок, ибо финальный акт и без того поучителен и самодостаточен.
Охотничьи колбаски, в отличие от пива, расстроили. Марк ожидал, что они будут румяными и гладкими, а вместо этого на сковороде принесли сморщенные и серые, как ливер, сардельки.
– Смените штатного охотника, – буркнул Марк.
– Простите?
– Забудьте. В конце концов, хорошо, что я не заказал двойную порцию.
Крепкий викинг имелся в баре в единственном экземпляре, поэтому дальше Марк перешел на статусных бельгийцев, сваренных по монастырским канонам.
Преуспевшие в пивоварении монахи из траппистского аббатства осудили бы его за суицидальные измышления. Церковь строга в таких делах. Еще бы, ведь Иисус – это последовательный самоубийца, а церковь порицает тех, кто следует, хоть бы и непреднамеренно, по божественному пути.
А что, если другой дороги нет? Что, если ему надоело подозревать коварство за всяким, кто пытается вступить с ним в контакт? Как вам такой расклад, святоши?
Сквозь хмельную сонливость Марк отметил, что в баре что-то не так. Громче обычного. За соседним столиком, к которому Марк располагался спиной, ругалась молодая пара. Так самовлюбленно ругаются только молодые пары.
Конфликт разгорался. Марк знал, что важно слушать не слова, а интонацию, поскольку первые обманывают. Слова виляют, тогда как интонация схватывает все оттенки чувств. Судя по интонации, шансы молодой пары на примирение таяли с каждым хлестким выпадом. По ультимативному тону рассорившихся влюбленных Марк определил, что драматичная развязка близка.
Так и случилось. Тупой удар о твердую поверхность сотряс воздух. Как будто свинцовый шар на паркет уронили. Эхо отразилось от стен. Инстинктивно зажавший уши Марк догадался, что на стол опустили пивной бокал. С высоты и с сильной обидой. Шаги – легкие, звонкие, женские – отстучали что-то прямое, необратимое. Хлопнула дверь. Установилось щемящее безмолвие.
Классика, нетленная.
Спустя минуту за стол к Марку робко подсел молодой человек с мокрым лицом, будто его окатили из шланга. С длинных темных волос и с бровей стекала густая жидкость с отчетливым запахом дрожжей.