Наверное, болезненные разрывы служат более высокой задаче, нежели очередное переживание своей никчемности и размазывание бесславных слез по щекам. Например, осознанию того, что она органически не способна быть чьей-то собственностью, равно как и держать в собственности других. Ира не выносила, когда кто-нибудь – фривольная подружка, ипохондрический дружок, тренер по борьбе с прокрастинацией – имел на нее виды и отводил ей местечко в своем упорядоченном мироздании.
С университетом Ира заключила до конца семестра перемирие, а именно выполняла все, чего требовала программа, ни больше ни меньше. Как студент, чья добросовестность равна его заурядности. Тему Ира выбрала наобум, точнее, это тема выбрала ее.
На консультации Алла Максимовна сочла безучастность магистрантки за исследовательское затруднение и сама предложила направление работы:
– Думаю, вам будет интересно изучить беледышские обереги и их роль в быту.
– Годится, – кивнула Ира.
– Сузим временные рамки. Возьмем период, скажем, от завоевания беледышцев до 1917 года.
– Прекрасно.
– И весьма перспективно. Это серьезная заявка на кандидатскую диссертацию.
Вот и у Аллы Максимовны планы на нее. Пожалуй, не стоит расстраивать научную руководительницу раньше срока и объявлять, что кандидатская как минимум не входит в приоритеты Тимофеевой И. А.
– Вы звонили Япару Шалкиеву? – спросила Алла Максимовна. – Краеведу, чей телефон я вам давала.
– Пока нет.
– Непременно позвоните и договоритесь о встрече. Шалкиев курирует исторический музей в Беледышской слободе и владеет обширной библиотекой по культуре своего народа. Таких книг вы не отыщете в университетском архиве, не то что в оцифрованном виде. Наверняка у Шалкиева есть и что-то по оберегам.
Иру удивил восторженный тон, с которым отзывалась о краеведе насквозь рациональная Алла Максимовна с ее академической сухостью и трескучим, словно дробь аиста, голосом.
Шалкиев по телефону выразил готовность встретиться с магистранткой в среду после полудня. Иру устраивало. Она решила использовать эту возможность не столько для того, чтобы заполучить книги для исследования, сколько для того, чтобы познакомиться с Беледышской слободой, о которой много читала до приезда в Элнет Энер.
Исторический квартал раскинулся на берегу озера неподалеку от автовокзала. По облику слободы уже на расстоянии складывалось впечатление, что местные власти старались явить взору горожан и туристов нечто в высшей степени облагороженное и эксклюзивное. Отреставрированные деревянные домики, на которых, такое чувство, отточила навыки не одна сотня маляров, сочились лоском. На заборах, выкрашенных в пеструю полоску, красовались солярные символы. Церквушки, тоже отреставрированные, сообщали пейзажу строгость и серьезность. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что земля в квартале выложена преимущественно брусчаткой. Повсюду зазывали к себе сувенирные лавки и закусочные с национальной едой. На каждом шагу мелькали туристические указатели, а на стенах зданий висели памятные таблички с именами видных беледышских просветителей и купцов, живших в этих домах.
Явившись на встречу заблаговременно и обойдя несколько слободских улиц, Ира стала ждать краеведа на набережной. Эта набережная отличалась от той, где Ира убедила Елисея, что она нетактильная, и услышала от него теорию о человеке расщепленном, и от той, где обитал в роскошной высотке мстительный Сергей Хрипонин с семейкой. Наверное, Ира надолго обречена сопоставлять любую набережную с теми двумя.
По телефонному разговору Ира предположила, что Япар Шалкиев – степенный бородач с восточной внешностью. Не исключено, что глубоко религиозный и в национальном наряде. Вместо этого перед Ирой предстал сухощавый шатен средних лет, наделенный до занудства аккуратными европейскими чертами лица. Краевед не имел усов и бороды и, судя по всему, предпочитал стандартную сезонную одежду. Никто бы не признал в нем одного из лидеров этнокультурной общины, каким Шалкиева расписывала Алла Максимовна.
– Думала, что вы будете в национальном костюме, – пошутила Ира.
Шалкиев опустил взгляд на свои ботинки и, почесав в затылке, промолвил:
– Я собирался надеть любимые лапти, но потом решил, что погода не та.
Ира обомлела. Это он всерьез сейчас?
– Барышня, не бойтесь, – сказал краевед. – Я ношу рядовую и скучную обувь из обычного магазина. Впрочем, в музее у нас пара лаптей хранится.
– На секунду я поверила, – призналась Ира.
– А то. Мы не лыком шиты, если уж развивать тему лаптей.
Шалкиев говорил на русском без акцента.
Они двинулись по набережной, вдоль ряда скамеек. Из-за облупившейся желтой краски они казались особенно безрадостными в пасмурный осенний день. На озере, за линией камышей, плавали горластые кряквы с выводками подросших утят. Ира забеспокоилась, окрепнут ли за оставшиеся недели детеныши настолько, чтобы пережить первую зиму.
– Вас, значит, Алла Максимовна ко мне направила? – спросил Шалкиев.
– Да.
– Мы с ней учились на одном курсе. Она до сих пор корит меня за то, что я не выбрал академическую карьеру.
– Почему не выбрали?
– Потому хотя бы, что это слишком скучно.
Ира, рассмеявшись, согласилась:
– Это точно, скучнее нет ничего. Я, если можно так выразиться, тоже в глубоких раздумьях насчет своего аспирантского будущего.
Она ожидала, что краевед тут же посоветует ей не связываться с аспирантурой, однако ошиблась. Вместо этого Шалкиев завел речь об истории слободы. По его словам, к моменту завоевания Элнет Энера русскими беледышцы уже прочно разделились на два разных народа: на умеренно христианизированный городской люд, состоящий из торговцев и ремесленников, и лесных язычников, молящихся в рощах духам и воспринимающих время так, словно оно исчерпывалось неизменным круговоротом весны, лета, осени и зимы. Когда город захватили, коренных жителей, по царскому указу, выселили за озеро, на болотистые и бесплодные земли. Местных торговцев задушили непомерными налогами, а большинство мальчишек увезли в Москву, чтобы вытравить из них память о родине и выдрессировать из манкуртов первоклассных воинов – удалых, бесстрашных, преданных втемяшенным в их головы идеям, а не зову крови. Эти бойцы высоко ценились в Ливонской войне. Краевед поведал о произволе русских церковников, о многовековых унижениях, о партизанской войне лесных беледышцев, которые вылезали из пещер и оврагов с ножами в зубах и мстили за поруганных духов и оскверненную землю. Захватчиков ритуально сжигали и топили в мешках.
– Впрочем, это точка зрения проигравших, не забывайте об этом, – подчеркнул Шалкиев. – Меня в таком подходе смущает один аспект. Кроме гиперболизации и ореола легендарности, разумеется.
– Какой же?
– Для беледышских националистов история нашего народа, с ее конфликтами и движущими противоречиями, то есть подлинная история, начинается лишь с момента русского завоевания. Словно мы из золотого века угодили прямиком в кабалу, из вольных сынов природы, живущих в блаженном согласии, в одночасье превратились в угнетенных отщепенцев. Не спорю, это красивый миф, вот только убедителен он разве что для ярых реваншистов. Для всех остальных мы всего-навсего очередной малый этнос, который лишился независимости в суровую эпоху и утерял впоследствии культурную идентичность. Сухой абзац в чьей-то монографии, написанной по случаю.
– Вы против исторических натягиваний? – уточнила Ира.
– По крайней мере, против таких грубых.
Ира накинула капюшон, чтобы укрыть голову от мороси.
– А там что такое? – ткнула Ира пальцем на здание с башней из красного кирпича, увенчанной флюгером.
– Выбивается из архитектурного ансамбля, правда? Это бывший пивоваренный завод. Его построил немец Беккер еще до революции.
– Ух ты! Варил крафт до того, как это стало мейнстримом.
– Ох уж этот крафт, – почему-то проворчал краевед. Он остановился и почесал лоб. – Вам нравятся промзоны?
Ира критически оглядела свои монки и светлые джинсы.
– Индустриальные красоты я люблю, но сегодня я к ним не готова. А что?
– Впереди как раз промзона. Комбинат бытовой химии, обувная фабрика и так далее.
– Пожалуй, в следующий раз прогуляюсь.
– Тогда нам направо, в сторону музея.
По пути Ира обратила внимание на высоту разноцветных заборов, из-за которых едва виднелась крыша дома. Щели между досками были столь узки, что в них не пролез бы, наверное, и конверт с письмом.
– Городские беледышцы издавна обладали развитым чувством частной собственности, – прокомментировал Шалкиев. – Те, что побогаче, обносили жилища огромными заборами при первой возможности, чтобы увеличить личное пространство и упрятать его за пестрый фасад. Повторюсь, городские беледышцы. Лесные предпочитали нечто вроде духовных общин.
– Капиталистическая модель и социалистическая, – заключила Ира.
– Если угодно. Говорю же, наша история началась задолго до завоевания.
Краевед ввел Иру в бревенчатую избу с двускатной крышей, где размещался музей традиционного беледышского быта, и устроил краткую экскурсию. Ближний от двери угол занимала печь с лежанкой, а вдоль дальней стены вытянулись широкие голубые нары. Ира с любопытством взирала на полки с кухонной утварью и рыболовными снастями и на керосиновую лампу, подвешенную над столом. Охотней всего глаз цеплялся за национальный орнамент, вышитый на полотенцах, салфетках, покрывалах, даже половиках. В орнаменте, по-детски изобретательном и по-мастерски изощренном, доминировали красный и белый цвета, а среди геометрических мотивов преобладали ломаные линии и острые углы. Лошадиная грива на вышивке напоминала лесенку, дубовые листья – маленькие елочки.
Шалкиев с увлечением рассказывал о старинных предметах. Наиболее нежную любовь краевед почему-то питал к ручной маслобойке.
С почтением выслушав целую оду об изнурительном сбивании сливок, Ира осторожно повернула разговор к беледышским оберегам. Шалкиев, спохватившись, снял с крючка на стене тряпичную куклу. Она, судя по всему, представляла собой уважаемую матрону с пухлыми руками, в платье и расписном фартуке. Голову ее укутывал малиновый платок, волосы, глаза, нос и рот отсутствовали.