А в пункте выдачи Ира натолкнулась на Елисея.
– Ну и совпадение, – пробормотал он. – Как в мелодрамах.
– Скорее, как в старых комедиях. Так понимаю, ты заготовил речь, когда узнал, что я приду.
– Крутая догадка, но нет. Мне называют номер заказа, и по нему я нахожу в базе фамилию.
Ну вот, она вынудила Елисея оправдываться.
– Ну и? – сказал он.
– Что «ну и»?
– Какой у тебя номер заказа?
Ира продиктовала. Елисей застучал на клавиатуре, не поднимая глаз.
– Программа зависла, ждем.
– Выглядишь неплохо.
– Ну да, голову-то я отмыл от пива.
– Тогда ты не оставил мне выбора. Как здоровье?
– Без подвижек. И, предваряя следующий вопрос, скажу, что у докторов я был. Мне истыкали вены, исцарапали шлангом пищевод и назначили лечение.
– Все-таки рефлюкс?
– Врач сам не определился. Если лекарства за два месяца не помогут, то, наверное, не рефлюкс.
Программа наконец загрузилась. Елисей, достав с полки стопку книг, принялся сканировать их. Вот тяжеленный Франзен, вот Латур в мягком переплете, Гари, очерки…
– Какого фига? – воскликнула Ира. – Что это?
На вычурной обложке значилось «Mat».
– Подарок к заказу.
– Я выбирала другую книгу.
Елисей открыл аннотацию:
– «Дебютный сборник прозы молодого сибирского прозаика повествует о буднях самых обычных…» Чушь какая-то. Если по ошибке прислали не то, ты можешь написать заявление. Тебе поменяют.
– Не надо, оставь это чудо себе.
Елисей, по-прежнему избегая зрительного контакта, забрал протянутый сборник.
– Как видишь, я не врал тебе, когда говорил, что занят поисками работы.
– Прямо вакансия мечты.
– Не то слово.
– Трудно, наверное, устроиться.
– Конкурс сто человек на место. Сама как?
– Норм.
– Что насчет феста? Придумала, что бы такое выдать?
– Есть один вариант. Промолчу, чтобы не сглазить.
– Удачи. Зажги там.
Ира запихала книги в портфель. Молния заела.
– Что, если тебя привела сюда судьба?
– Вот уж вряд ли.
Ира не успела попрощаться, а уже жалела, что ни с того ни с сего нагрубила человеку, который не совершил ничего предосудительного.
Раз за разом прокручивая в голове диалог, она убеждалась, что Елисей ничем не навлек ее резкости. Он был вежлив и скромен, не провоцировал сам и не поддавался на провокации.
Добравшись до общаги, Ира набрала сообщение. Она изо всех сил старалась не соскальзывать в извинительный тон.
Сегодня я была грубой, и это отвратительно.
И еще меня мучает недосказанность. Я не ответила на предложение помириться не из-за того, что я жестокая и мерзкая. Точнее, не только из-за этого.
Когда я рассказывала о своих прошлых отношениях (меня поили дешевым ликером и мне закатывали истерики, помнишь?), я зареклась от всякой романтики.
Она делает меня слабой и импульсивной.
Вероятно, ты считал меня воздушным созданием, а это даже близко не так. И я изначально была против «возвышенности», о которой ты с упоением рассуждал на набережной.
Вот такие пироги.
Голубой фон сообщения мгновенно сменился на белый. На экране высветилось: «Елисей пишет сообщение…» Дабы унять рой голосов в голове, Ира побежала в кухню. Рука не попадала по выключателю, кофе сыпался из чайной ложки на покрытую разводами столешницу.
Эх ты, Ира!
Твой спич слишком взволнован. Это не те логически безупречные сообщения, которыми мы обменивались, обсуждая психоанализ, Тарковского и прочее.
На сей раз фразы обрезанные, неясные, как будто ты до конца и не определилась, что тебе нужно. Думаю, это не очередная недосказанность, а неопределенность в твоей голове.
Стараясь не показаться слабой и импульсивной, ты выглядишь именно такой. Это меня радует.
В глазах помутнело. Теперь Ира уже не оттачивала формулировки.
Когда я писала это, мне было адски холодно и бросало в дрожь. Слыхал о такой вещи, как эмоции? Я могу быть морозилкой, но когда тема рвет меня окончательно, я не могу высчитывать запятые и эстетствовать.
У меня всегда оставалось чувство, будто я не докричалась, будто я оставила тебе напрасную надежду на взаимность, будто ты рассчитывал через ласку и юмор меня завоевать. Может, я и лицемерю, но от сегодняшней встречи и знания подноготной меня коробит и возникает удручающий диссонанс.
«Коробит», «диссонанс» – это, кажется, не из твоего словаря.
Не понимаю, чего ты добиваешься от меня. Чтобы я тебя простил за обман (сорри, за недосказанность)? Чтобы составил пакт о ненападении, по которому обязываюсь отказаться от завоевательных планов, даже если у меня их нет? Чтобы порекомендовал психоаналитика, который поможет разобраться в себе?
По-прежнему рассчитываю, что мы с тобой возобновим общение, поскольку оба можем обогатить друг друга. Кроме того, мне с тобой элементарно хорошо.)
Нет, не возобновим. Такие дела. Сейчас для меня это не представляет интерес. По крайней мере после твоих лицемерных фразочек.
Снимаю шляпу и откланиваюсь, занавес закрывается.
Ира кинула Елисея в черный список «ВКонтакте». Через минуту ей пришла эсэмэс.
Занавес опускается – ты это хотела сказать?
Таки не опускается.
Прости за неуклюжие подколы, взбудоражен. Я вот убежден, что порывать нам не стоит. Мы ведь еще выпьем вдвоем, а? Руки обещаю не распускать.
А поебаться тебе не завернуть?
Ира заблокировала Елисея везде, где только можно, и без куртки выбежала из общаги.
Все кончено. Он уже нарисовал себе непоследовательную Иру с тараканами в голове. Дурочку с переулочка. Короче, ясно все. Вот что он о ней думает. Вот за кого держал все это время.
Только не смотри в глаза незнакомцам. Никому в глаза не смотри. Не заражай непричастных злобой и горечью.
Марк
Детство у него было безальтернативным.
Он быстро и без подсказок усвоил, что реальность существенно расходится с телевизионной картинкой даже там, где, казалось бы, ее повторяет. Когда частный самолет появляется в кино, режиссеры перенасыщают кадр роскошью, превращая летательный аппарат в передвижной рай с баром, библиотекой и джакузи. Когда в очередной раз поднимаешься на борт бизнес-джета сам, то воспринимаешь его как модифицированное такси, с довеском в виде душа с хромотерапией например, настолько же шикарного, насколько и невостребованного.
Или взять другой распространенный в киноиндустрии образ – вечеринка на заднем дворе. Дети с визгом скачут вокруг бассейна и сталкивают друг друга в воду, взрослые с бутылками пива в руках перебрасываются дружелюбными шутками, играет музыка, а барбекю шипит и источает дым. Вечеринки в фильмах заканчивались роковыми признаниями, расставаниями, драками, похищениями, убийствами, концом света. В реальности же такие торжества доставляли необоримую скуку даже тогда, когда на них приглашали музыкантов и актеров. Дети выдыхались за несколько часов, а деловые взрослые, не разделявшие жизнь на будни и выходные, не выходили за границы корпоративной этики и наигранного благодушия. Никаких конфликтов, никаких резких жестов, никакого безудержного веселья, сплошная предсказуемость.
Марк не раз наблюдал папу по ту сторону экрана. Отцу отводилось не так много эфирного времени (ощутимо меньше, чем первым лицам или наиболее горластым из депутатов), зато короткие папины выступления, умные и серьезные, запоминались лучше прочих.
– Мирный атом надежно вписан в программу будущего, – утверждал отец. – Электроэнергетика, медицина, животноводство – все это области, где мирный атом находит широкое применение уже сейчас, в эту самую минуту. Мирный атом – вот незаметный герой наших дней.
Или:
– Из одного килограмма урана мы извлекаем почти столько же энергии, сколько из двух с половиной тысяч тонн каменного угля. Вообразите это на секунду. Представьте масштабы всеобщей выгоды – экономической, экологической, трудовой – от развития атомной промышленности.
Принимая из рук Президента правительственную награду, папа сдержанно кивнул и на камеру пообещал и впредь с полной отдачей трудиться на благо отечественного производства и науки.
Когда они всей семьей смотрели запись награждения, Яромир, старший брат Марка, заметил:
– Ничего себе, у тебя, как и у него, отчество. Владимирович!
– Это у него отчество, как у меня, – сказал папа то ли в шутку, то ли всерьез.
Анатолий Владимирович сыновей не баловал и не расхолаживал: не отправлял на летние каникулы в Лондон или в Париж, при провинностях не выгораживал перед педагогами в частной школе, с ранних лет приучал к холоду и боли, периодически отключая зимой отопление в комнатах Яромира и Марка и заставляя пальцами тушить каминные спички. Мама против таких воспитательных методов не возражала.
Иногда отец брал детей в деловые поездки. Так в двенадцать лет Марк попал на уральский атомный завод. Папа, облаченный в белый халат и каску, расхаживал по комплексу со свитой из местного начальства и журналистов, позировал для фото с закрепленным на груди дозиметром. Когда комиссия покидала музейный зал с макетами ядерных ракет и боеголовок, Анатолий Владимирович обнаружил, что мальчик исчез. Его нашли через двадцать минут в соседнем блоке и этажом ниже, в столовой для персонала. В компании веселых заводчан Марк пил компот и таращился на огромные плакаты, наследовавшие советской эпохе. Сам того не ведая, он отклонился от строжайших маршрутов передвижения по режимному объекту.
– Чем вы его тут поите? – вскипел отец. – Вы обязаны были сразу доложить мне о ребенке!
– Спокойней, папаша, – отреагировал один из рабочих. – Мы отправили товарища к мастеру цеха, чтобы доложил о мальчонке. Сами вот стережем его, вдруг опять убежит. Шустрый.