Оправившись от шока, Марк позвонил Анне. Она не ответила. Марк снова набрал номер. Снова и снова.
Наконец она взяла трубку.
– Самое противное, что они даже лозунг придумать не смогли, – сказала Анна. – Украли у коммунистов и заменили «пролетариев» на «белых».
– Мерзкое фото. Сегодня же покажу его папе и заставлю объяснить.
– Заставишь? – она усмехнулась. – Тебе он ничего объяснять не станет.
– Я заставлю.
– Он тебе что-нибудь объяснял раньше? Ставил в известность, прежде чем плести очередную интригу?
Непрозрачные намеки Анны и ее резкий тон сбили Марка с толку. Неужели она полагает, будто он все эти месяцы утаивал от нее правду о нацистском прошлом своего папаши?
– Я понимаю твою реакцию, – сказал он.
– Нет, не понимаешь.
– Разве это что-то меняет для нас двоих? Я впервые вижу это фото и разозлен сильнее твоего.
– Марк, послушай. – Голос Анны звучал опустошенно-устало, словно она плакала несколько часов подряд и теперь ее охватило скорбное безразличие. – Я не злюсь. Когда сын советского генерала, бывший комсомольский вожак, кидает зигу, это скорее смешит, чем раздражает. Выразительная метафора смены эпох.
– Это позор. Надеюсь, ты согласна с тем, что я к этому непричастен?
– Господи, Марк, конечно же, ты к этому непричастен.
– Тогда в чем дело?
Анна молчала, но не сбрасывала звонок.
– В чем дело, ну?
– Прежде чем я скажу следующее, никогда не забывай одну вещь. Я нехороший человек. Ты хороший.
– Анна, да что ты такое…
– Подожди. Не перебивай, пожалуйста. Сейчас я произнесу слова, за которые уже себя ненавижу. И все же, если не произнести их сейчас, в дальнейшем будет только больнее. Когда ты станешь меня винить, вспомни об этом.
– Анна!
– Мы больше не вместе. Начиная с этой минуты.
По ровному тону Марк сразу уяснил, что это не угроза и не шутка, а констатация. И как ты ни ярись, ни протестуй, все решено за тебя. Ты проиграл за несколько ходов до того, как осознал это.
Анна отключила телефон.
Марк, прежде не смевший и помыслить о подобном, ворвался в кабинет отца и опустил на бюро ноутбук с увеличенным на весь экран фото. Прямо поверх деловых бумаг, которые в тот момент изучал папа.
– Совсем страх потерял? – рявкнул он.
– Объясни.
– Повтори.
– Жду объяснений.
Отец поднялся с места и, не прикладывая усилий, разломил ноутбук на две половинки и положил их по разные стороны от себя. Аккуратно, как будто ничего и не случилось. В ту же секунду у Марка сверкнула догадка, что снимок может быть и поддельным. Подправленным в графическом редакторе – кем угодно. И надпись на плакате, и вздернутая к солнцу рука.
– Ты вышел за рамки приличий, – произнес отец до жути спокойно. – Никто не вправе требовать от меня отчета. Тем более мой сын. За это ты понесешь наказание. А пока присядь. Поговорим о фото.
Повинуясь ледяному тону, Марк сел в кресло. Отец снова опустился на стул.
– Думаешь, мне стыдно за те дни? Ты тогда сопли жевал, поэтому ни хера ты о тех временах не знаешь. Страну рвали на части и распродавали за гроши. Никакой государственной идеологии, никакой чести и совести. Русский человек чувствовал себя отродьем, недобитком.
– Какой это год?
– Какая тебе разница?
– Сколько тебе было лет?
– Двадцать девять.
Марк подсчитал в уме. Девяносто второй. Или девяносто третий.
– Подчеркиваю, неважно, какой год. Страна стояла на коленях. Мигранты тащили из кишлаков свои горные нравы, барыжили здесь гашишем и героином, насиловали русских женщин. Это был натуральный геноцид. А по телевизору тупые юмористы развлекали оболваненное и обнищавшее население – всех тех, кто еще не спился и не сторчался. Мы единственные, кто всерьез говорил о величии России, о возрождении нации. Единственные, кто осмеливался, хоть нас и держали за идиотов.
Создавалось впечатление, что папа снова перенесся туда, в начало девяностых.
– Уже тогда умные люди понимали, что в Европе спасения не найти. По крайней мере, в той помойке, в которую Европа превратилась в последние пятьдесят лет. Где разгуливает педерастия, а коренные жители, как последние терпилы, стелются перед арабами и турками, лишь бы не разозлить их. Наши методы задевали нежные чувства многих, но историческая правда на нашей стороне.
С той минуты, как Марк ворвался в кабинет, решимости у него изрядно поубавилось. И все же одно только воспоминание, почему он затеял этот разговор, приводило в ярость.
– Мне безразлично, какими предлогами ты прикрываешь свое участие в таких шествиях, – сказал Марк. – Из-за этого снимка меня бросила Анна.
– Анна?
– Она отправила мне фото и объявила, что мы расстаемся. Видимо, она не желает иметь отношения к сыну нациста.
Отец сжал губы и расправил спину. И расхохотался.
– Так она тебя кинула?
– Тебе смешно?
Папа чуть не подавился смехом. Наконец, насытившись весельем, он вытер глаза и опять посуровел.
– Какой ты глупый, – с презрением выдавил отец. – Ладно, открою тебе правду, раз ты сам не в состоянии прозреть. Это мы с Гривцевым свели вас.
Марка словно ослепили тысячью лазеров.
– Вы?
– Ну не господь же бог, правильно? Ты, весь беспомощный и бесполезный, и Аня, погруженная в грезы о красивом мире. Гривцев намекнул ей, что ты интересный молодой человек, неординарный такой. Понимаешь, она бы не клюнула, если бы мы не приврали.
Марк молчал, пропуская через себя услышанное.
– Что удивительно, ты ей понравился. А теперь, надо полагать, разонравился. Не стерпела. Что касается старого фото, то оно, наверное, так, ширма. Не захотела тебя обижать, вот и придумала повод.
Марк поднялся с кресла и на ватных ногах побрел к двери. Отец встал на пути.
– А это тебе за поклеп.
Массивный, настоящий охотничий кулак въехал в солнечное сплетение. Марк бы непременно упал, если бы отцовская рука не схватила его за волосы.
– Это за твою наглость. – Потолок потемнел. – Я никому и никогда не даю объяснений.
Марк чудом не вырубился прямо там, на ворсистом ковре.
Анна по-прежнему не откликалась на звонки. Отчаявшийся Марк написал ей текстовое сообщение, где спрашивал, верно ли, что встречу подготовили родители.
В ответ с незнакомого номера пришло смс – самое длинное, которое Марк когда-либо получал.
Я заинтересовалась тобой в шутку, а полюбила всерьез. И чем сильнее я тебя любила, тем острее переживала недоговоренность, которая лежала в основании.
Теперь, когда тебе известно, что я многое скрывала, ты не сможешь доверять мне. Даже если сможешь, все равно я буду подозревать, что ты не доверяешь. А ты по поводу и без станешь винить меня, что я сомневаюсь в твоей искренности. Это тупик. Единственное правильное решение – оборвать все контакты, чтобы убрать из виду сами источники боли.
Пожалуйста, не проклинай меня. Для твоего же блага.
Ненависть – это не менее надежный способ привязаться к человеку, чем любовь.
Целую тебя в десны. Анна.
В последующие дни Марк метался между мыслями об Анне и об отце. Мама путешествовала по Индии, папу же душевные терзания сына волновали меньше всего, так что Марк, никем не ведомый в своих догадках, перескакивал с одного шаткого предположения на другое.
Если Анна честна, то почему она его полюбила? Явно не за просто так, ведь у любви, как и у нелюбви, есть причина. Или причины, в их совокупности. Вот отец не любит Марка, потому что тот беспомощен и бесполезен. Быть может, Анна увлеклась им не за то, что в Марке есть, а за то, чего в нем нет? Нет узколобого снобизма, приправленного мажорской спесью, например. Он идеально пустой сосуд, способный вместить в себя что угодно, вплоть до любви к искусству и почтения перед музейной тишиной.
С изумлением Марк открыл для себя, что о папиных делах осведомлен в той же мере, что и бережно подчищенная «Википедия». Сын великого генерала, героя Первой чеченской войны, убитого боевиками, Анатолий Владимирович, согласно самому авторитетному в широких кругах сетевому источнику, в девяностые годы симпатизировал таким организациям, как «Русское национальное единство» и «Коалиция русских общин», а также дважды баллотировался в Госдуму (во второй раз удачно), прежде чем начать карьеру в атомной промышленности.
Разумеется, поисковик выкидывал ссылки и на разоблачительные материалы – о размахе коррупции в «Атомпроме», о бесперспективности ядерной энергетики в эпоху зеленых технологий, о катастрофических выбросах цезия и стронция в разных регионах, о тайных захоронениях токсичных ядерных отходов по всей территории страны. Марк понятия не имел, что из перечисленного истинно, а что нет, какие из цифр завышены, а какие, напротив, занижены. Любой из оппозиционных журналистов, вещавших о конвейерном выпуске монстров в атомных лабораториях, умалчивал гораздо больше, чем говорил. Любой из папиных приближенных, включая Яромира, поступал так же.
Похвальное стремление отца не нести в дом закулисную грязь отлично сочеталось с манерой планировать за близких их судьбу. Кто-то, как брат, удостаивался ограниченного доверия и мелкого титула в корпоративной пирамиде, кому-то, как Марку, подсовывали прелестных невест. Разумеется, какая женщина пожелает связывать жизнь с остолопом, который, будучи одураченным, даже не догадывается об этом. Анна слишком ценит себя, чтобы избирать в спутники того, кем легко вертеть.
Через два дня после их диалога Марк застал отца в библиотеке. Он читал «Тихий Дон».
– Папа, это правда, что «Атомпром» позволяет нашим стратегическим партнерам хоронить ядерные отходы в России?
Отец гулко захлопнул книгу. Звук раздался такой, словно рухнул потолок.
Марк облизал губы и продолжил:
– Это правда, что из-за выброса рутения-106 в Челябинске радиационный фон превысил норму в пятьсот раз?
– Присядь-ка.
– Я постою.
– Значит, ты захотел в сыщика поиграть? – сдержанно произнес отец, рассеянно глядя куда-то в сторону, на книжные шкафы и оргонный аккумулятор. – Пробежался по писулькам в интернете и решил мне предъявить все, что выскреб оттуда? Ты настолько тупой, что думаешь, будто я этих статеек не видел?