Доверие самая хрупкая вещь в мире и у нас с мужем ее не было.
А я так хотела, чтобы ребенок родился. Я не представляла себе как это, просто взять и избавиться от ребенка. И боялась даже просто в голове нарисовать картинку того, как поехала в больницу и меня там холодными пальцами в перчатках стали бы трогать, а потом я проснулась бы в палате с ноющей болью внизу живота.
— Крис… — прошептал Герман из-за двери. — Кристинка, открой. Не гони ты, меня дурака. Ну скажи кто я как ни дурак? У меня дома модель Виктории Сикрет, а меня куда-то понесло… — Герман поскребся в косяк. — А надо было просто почаще глаза разувать. Да тебя облизывать с ног до головы, чтобы знать не знала слез. Кристин…
Мне даже от голоса Германа становилось не по себе. Словно он пробирался под кожу и рисовал там внутри нотные знаки.
— Кристин, я все для тебя сделаю. Я хочу, чтобы ты была матерью моих детей. Я хочу тебя любую: сонную, злую, смешную. И люблю я тебя тоже всякую… — и снова Герман в косяк скребся. — Ты мне вся целиком нужна. И знаю, что я самодур и вообще чудовище бесчувственное, но мои чувства это ты. Все ты. Моя забота, моя ревность, моя тоска и одиночество, мое желание, это все ты. И без тебя не будет ничего этого. А с тобой я другой. И только твой. Весь.
Я прикусила губы и сжала ладони в кулаки. Ненавидела просто Германа за то, что бередил раны и рассказывал, что хотел бы детей. Он за одним-то усмотреть не может, куда еще ему?
— Кристин, родная моя…
Жалость, боль, страх предательства, паника, сомнения, все это смешалось в огненный коктейль, и я, развернувшись к двери открыла ее, и Герман схватил меня в объятия. Потянул на себя, вынуждая выйти из комнаты. Развернул, чтобы не смогла обратно скрыться.
— Знаешь что? — тихо начала я, увидев как Лина проскользнула в номер к Мирону.
— Знаю, родная, — Герман поймал мою руку и приложился губами к запястью. У меня по коже пробежали раскаленные иголочки, а все волоски приподнялись. — Ты мне не доверяешь, ты боишься. И ты в своем праве, Кристин.
— Герман дело не в том, что я в своем праве, а в том… — начала я, стараясь вывернуться из рук мужа, но он все равно меня перехватывал.
— В том, что я тебя не заслуживаю. И ты долго не сможешь мне верить, но Кристин, с этого момента вся моя жизнь будет твоей открытой книгой, — нервно, суетно говорил Герман, не переставая целовать мои руки, а мне его придушить хотелось, потому что он же хороший, он реально слишком мужчина, сильный, твёрдый, непререкаемый. И как такой он мог так облажаться? — Все документы какие захочешь, все счета и сделки, все контакты, господи, Кристин…
Герман дернулся и вытащил из кармана телефон. Разблокировал его и вложил мне в руку.
— Вся личная переписка, теперь открыта. Нет никаких тайн, никаких секретов, — заверил Герман.
— Я не буду следить за твоей перепиской. А этим предложением ты унижаешь себя и меня! — вспыхнула я и ткнула мобильным Герману в грудь.
— Крис, но я не знаю, что тебе сказать, я все испробовал. Я честно раскаиваюсь и в ужас прихожу от того, что представляю, как вы с Мироном от меня уходите. Я реально косяк. Я не заслуживаю твоего прощения, Кристин… — Герман выдохнул. А я приподняла лицо, чтобы слезы не катились из глаз, чтобы не было так больно от осознания, что мы в перспективе могли быть хорошей семьей, но у нас это все отняли.
Отнял.
— Не говори нет, — выдохнул Герман. Умоляю тебя не говори нет и дай мне все исправить. Кристин, всего месяц. Дай мне всего один месяц и я докажу, Крис, что ты не пожалеешь. Кристин, один шанс. Умоляю.
Я шагнула в сторону и застыла. На пороге стоял Мирон с полными слез глазами.
— Мама? Папа…
— Прошу тебя, Кристин. Не верь, а просто дай шанс все исправить, — прозвучал голос мужа и у меня внутри что-то сломалось.
Боль треснула по швам и осыпалась к ногам. Страх лопнул со звенящим звуком. Разочарование развеялось, как пепел по ветру.
— Я тебе весь мир подарю, только дай шанс…
Глава 51
Герман просил месяц. Но по факту у него было время до развода. Я не сказала, что что-то даю ему, я просто согласилась вернуться домой в тот странный суетный вечер. И Германа трясло всего. Настолько сильно, что он не сел за руль, а нас повёз Даня. Лина села с ним на переднем сидении и фырчала, рассказывая, как Даня смело и браво с уколом кинулся на Настю, а потом как она призналась, что доводила меня, потому что сговорилась с Ольховским.
Это конечно все хорошо было, но суть проблемы заключалась в том, что до Ольховского Герман подобрал эту Настю. Не Ольховский заставил Германа ехать к ней в день рождения сына.
Это были решения Германа, о которых он жалел и сейчас готов был все мне отдать, даже подозреваю сердце вырезать из груди, лишь бы я ничего не разрушала.
Муж сел со мной на заднее сиденье и забрал Мирона на руки. Сын почему-то вдавливался и цеплялся в мужа с такой силой, что страшно становилось.
Машина въехала во двор, и я вспомнила про обслуживание и вечер. Охрана всех пропустила и мы увидела на террасе накрытый стол с блюдами прикрытыми стальными крышками.
— Я помогу, не переживай, Крис, — сказала быстро Лина и побежала в сторону стола. Потрогала все и, открыв несколько блюд, подхватила и убежала греть.
Даня обнял меня за плечи и прошептал:
— Мы можем уехать…
— Останьтесь, — вяло попросила я, не зная сама чего хотела. Наверно ощутить вкус того, что все может быть хорошо. Даня кивнул и пошел к Лине. Герман приблизился со спящим Мироном на руках и тихо сказал:
— Я пойду его уложу, Кристин… — голос мужа звучал словно сквозь вату, и я выдохнула.
— Конечно, иди… — а мой вот был сломленным. Через полчаса Герман спустился и застал нас троих за столом. Качнулся с пятки на носок, и Даня отодвинул ему стул возле меня. Я подняла взгляд на мужа и почему-то просто кивнула. Герман сейчас выглядел побитой собакой, которую вдруг допустили к барскому столу.
И нет. Мне не было злорадно приятно от этого! Не было!
Мне было больно видеть его таким!
— И тогда Даня меня уговорил, — закончила Лина расписывать, как Даня стоял на коленях и умолял признаться куда она отвезла меня. — Прости, но я такой плохой партизан.
— Тебе не за что извиняться, — заметила я, потому что знала, что сбежать от Германа далеко не получится и винить в чем-то Лину было бы верхом глупости. Муж сел возле меня, и Даня вдруг понял бокал.
— Ребят, я хочу выпить за то, чтобы все дерьмо осталось в прошлом, а через год мы сидели так же, в том же составе и праздновали рождение еще одного моего крестника…
Герман тяжело выдохнул и стукнулся бокалом с Даней. Я промолчала и прикусила губы, отпивая сока.
Я бы тоже хотела. Но я не понимала смогу ли когда-нибудь довериться мужу, смогу ли снова без боли смотреть на него и прикасаться к нему, но проверить стоило.
Через несколько часов когда Лина и Даня уехали домой, а Герман помог мне убрать посуду, я осталась одна в спальне. Сидела на краю кровати, решаясь на что-то что качнет чашу весов в ту или иную сторону. И только глубоко за полночь я невесомыми шагами, на кончиках пальцев, вышла из спальни. Дом спал и хотел убаюкать каждого. В коридоре пахло свежей росой из открытого окна на лестнице, жирной зеленью суккулентов, которые я расставила на подоконниках, немного сырой влагой от земли, которая ночью напитывалась водой от автополива. А еще лавандой.
У него в спальне резко пахло лавандой, хотя я никогда особо не любила этот аромат и больше предпочитала горьковато-сладкую ваниль.
Я открыла дверь беззвучно и шагнула в полумрак спальни, где спал последние дни мой муж.
Сердце сдавило от боли.
Чаша весов застыла.
Шаг словно по осколкам.
Судорога во всем теле, которая мешала дойти до кровати, словно дорога была воистину библейской.
Я опустилась на край постели, который был ближе к двери.
Сморгнула злые слезы.
— Я аборт хотела сделать, — произнесла я в пустоту, и Герман вздрогнул. Он по-прежнему не поворачивался ко мне. Словно так я могла увидеть его настоящее лицо. Увидеть и возненавидеть.
— И я приму это твое решение… — хрипло произнес муж, стараясь не выдать волнения. Я легла и прижалась лицом к спине супруга. Уткнулась носом ему между лопаток.
— И будешь все равно хотеть не разводиться? — спросила с болью какой-то неправильной, со злостью.
— Все равно буду хотеть не разводиться, Кристин, — признался Герман и решил развернуться ко мне лицом. Я ударила его кулачком в лопатку, чтобы не смел дёргаться. — Потому что я не имел права предавать тебя. И я приму любое твое решение. Это принятие. Это смирение, Кристин. А ты знаешь как дорого оно всегда обходилось.
Я всхлипнула.
Снова ударила Германа по плечу, и он не выдержал. Развернулся ко мне и сжал меня в объятиях. Я уперлась носом ему в ключицу. Вдохнула знакомый, теплый аромат, и меня накрыла истерика.
— Почему? Почему? Почему? Зачем ты это сделал с нами? Зачем ты так поступил. Я тебя до дрожи любила. До безрассудства, до потери памяти. Я так хотела тебя. Тебя одного хотела. Боже мой, как я хотела, чтобы ты хотя бы на день меня оставил в одиночестве без кричащего Мирона в полгода, и я бы тебе после этих суток такой минет сделала, что у тебя голову снесло бы. Да если бы ты хоть раз дал мне выспаться тебя бы встречала не истеричка, а ласковая кошечка. Да если бы ты…
Меня несло. Я плакала, глотала слезы, а Герман меня целовал. Слизывал с моих губ соленые капли и прижимал меня к себе так сильно, что у меня ребра трещали.
— Все дам, Кристин… — его язык проходился мне по губам, замирал и дразнил. — Все дам. Нянек десяток, домработниц, спать дам, чтобы ты сонная и ласковая с утра прижималась ко мне голым телом. Кристинка, я тебе все дам. Только не уходи от меня. Не бросай меня. Не бросай одного. Кристин. Умоляю…
— Клянись… — хрипло приказала я, когда ладони Германа потянули наверх сорочку, которая тканью царапала мне кожу. — Клянись всем чем можешь, что если хоть раз посмотришь на другую женщину…