Березовский отвечает уже на втором гудке.
— Гайка?... Что случилось?
Мое горло перехватывает спазмом.
— Рома... я в больнице.
— Что?! В какой?! Почему?!
Его неподдельные участие и тревога за меня отзываются в груди болезненным уколом. Малыш в животе бьет ножкой.
— Почувствовала себя плохо на съемке.
— Блядь... Наташ... сердце?
Слышу, как хлопает дверь, посторонние голоса, которые постепенно стихают, и гулкий звук его шагов.
— Не знаю пока... сейчас уже значительно лучше.
— Какая больница?
— Не нужно приезжать, Ром. Вряд ли тебя пропустят.
— Какая больница, Гайка? Я все равно узнаю.
Тяжело вздохнув, я уступаю. Называю больницу, в которую меня привезли, и отключаюсь.
Потом начинаются стандартные процедуры. Первым делом — обследование и беседа с врачом.
— Боли в сердце, анемия и одышка — нередкие явления у беременных. Если не беречь себя, недостаточно качественно питаться и жить в состоянии стресса, то можно потерять ребенка, — рассказывает доктор, разглядывая мою кардиограмму.
— Все так серьёзно?
— Не критично, потому что патологий я не вижу, — короткий взгляд на мое лицо, — но в больнице придется задержаться.
— Это из-за нервного перенапряжения? — спрашиваю я.
— Вы нервничали?
— Да.
— Будем выяснять, — кивает он и отправляет в кабинет УЗИ.
Обошлось. От колоссального облегчения на коже выступает испарина. Обещаю, мысленно клянусь себе, что больше не допущу подобного. Что буду неукоснительно выполнять все предписания и назначения врачей и совсем-совсем перестану нервничать.
Лежа на кушетке около аппарата УЗИ, пытаюсь настроить себя на позитив.
Глава 23. Роман
— Боюсь, что с ним что-то не так, Ром, — всхлипывает Гайка.
Напряжение резко бьет в грудь, потому что в кабинете наконец-то появляется женщина средних лет, в белоснежном медицинском костюме и с маской на лице.
Ее глаза по-доброму улыбаются.
— А что это мы такие печальные? — смотрит она то на меня, то на Наташу и натягивает латексные перчатки.
Мы оба молчим, сдерживая беспокойство каждый у себя внутри.
Я вспоминаю молитвы. Все какие знаю. Мысли хаотичными стрелами кружатся по черепной коробке.
Только бы живой! Только бы живой и здоровый!...
Узистка с лучистыми, улыбчивыми глазами настраивает аппарат со множеством кнопок, как в кабине пилота. Нажимает на них в определенной последовательности, а затем разворачивается и ласково просит:
— Пониже, пожалуйста.
Наташа послушно съезжает на кушетке и снова испуганно смотрит на медработницу, а я не могу отвести взгляда от аккуратного, идеально круглого живота, по низу которого она датчиком размазывает прозрачный гель.
Подмигиваю Гайке, чтобы хоть как-то развеселить. Уставляюсь на грудь, небрежно приоткрытую от волнения и тут же спрятанную, потому что я спалился.
Наташа раздраженно закатывает глаза.
— Так… У нас срок какой? — делает записи узистка.
— Двадцать одна неделя и три дня, — слабо отвечает. — Это по месячным.
— Хорошо. Сейчас посмотрим.
Забросив руки в карманы брюк и вытянувшись струной, прищуриваюсь. Пытаюсь на серо-чёрном, мелькающем экране хоть что-то разглядеть, но вижу только размытые пятна.
— Малышок лежит головкой вниз. Давайте с неё и начнем.
— Хорошо, — как испуганный воробей пищит.
На экране вокруг головки нашего сына ставятся точки, который образовывают круг.
— И измерим бедро, — перемещает датчик выше пупка.
Я наконец-то начинаю хоть что-то распознавать, особенно когда вижу лицо или руки.
— Вес четыреста пятьдесят грамм, что соответствует двадцать первой — двадцать второй неделям беременности.
— Он здоров? — беспокойно спрашивает Наташа. — С ним все в порядке? Это можно как-то посмотреть?...
— Смотрим, не переживайте, — по-матерински успокаивает узистка. — Плацента по передней стенке. Хорошая. Пальчики… Видите? — обращается уже ко мне.
— Да, — хриплю в ответ. — Я вижу.
— Разволновался, папочка!...
Она приближает изображение с помощью мышки на панели и делает очередные замеры.
— Видите? Сердце бьется. Новые технологии, раньше такое было невозможно. А сейчас вот — всего два сантиметра, а можно даже сосуды посмотреть… Я пятнадцать лет в этом кабинете принимаю и до сих пор привыкнуть к этому аппарату не могу. Ой, ножкой стучит… Дайте сюда руку, — тянется ко мне.
Я делаю шаг и прикладываю ладонь чуть правее от пупка. Наташа, не успев возразить, обхватывает моё запястье и прикрывает глаза, когда моя рука начинает дрожать, потому что наш сын в неё легонько пинает.
Твою мать! Я не знаю, будет ли что-то в этой жизни прекраснее…
Снова ощущаю энергичный толчок.
Живой!!!
Сердце пропускает сумасшедшие по силе удары, кровь застаивается, потому что чувствую. Он живой!...
Мы с Наташей врастаем друг в друга взглядами. Как вспышка на солнце: сразу все друг про друга понимаем. Нет в мире двух частиц, более тонко чувствующих друг друга, даже если вокруг чертово броуновское движение. Даже если мир сгорел дотла и вокруг все вымерло. Выгорело. Если исчезло…
В день нашей свадьбы мы поклялись любить друг друга. Любить, даже когда любви не останется!...
Но была и ещё одна клятва… о которой мы оба в момент единения с нашим сыном в утробе вспоминаем. Наташа опускает глаза и беззвучно плачет. Я отворачиваюсь к окну и стискиваю зубы, так сильно, что челюсти судорогой сводит.
Предательская влага близко.
Мы поклялись никогда не вспоминать то, что с нами произошло до того, как появились друг у друга. Дали железное обещание, что не будем тащить плохое в свою жизнь, что бы ни случилось.
Никогда не вспоминать родителей…
Семья Наташи погибла при взрыве бытового газа в жилом доме, а ее, двухмесячную, спасла детская кроватка, накрытая покрывалом. Мама, папа, старшая сестра — в один миг никого не стало.
Она их даже не помнит.
У меня никогда не было семьи. Отца я не знаю, мать… Качаю головой, потому что матерью я назвать ее не могу. Даже звери так с потомством не поступают. В общем, меня нашли в коробке. Женщину, выкинувшую новорожденного ребенка в мусорный контейнер, быстро вычислили. Даже судили. Естественно, лишили каких бы то ни было родительских прав.
Я не знаю, кто она и как ее зовут? Сколько ей лет? Жива ли она?
В последнее время в интернете много тупых вбросов. Кто-то разрыл эту информацию и пытается сыграть на больном, вытащив всё моё грязное бельё. Как гиена ищет падаль.
На прошлой неделе какая-то женщина из Подмосковья призналась, что она моя мать. Два телеканала взяли у нее интервью, звонили мне, упрашивали. Я послал их на хуй.
У меня нет матери. Нет и никогда не будет.
В обыденном мире, состоящем из дохрена миллиардов простых людей и отъявленных нелюдей, у меня есть только один родной человек — моя жена. Это тотальное совпадение во всем. Так было и будет.
Теперь ещё и сын. Я невероятно счастливый человек.
Спасибо, Господи!...
Узистка быстро заполняет бланк и, улыбнувшись глазами, оставляет нас одних.
Ровно с громким стуком двери, Наташа прикрывает губы дрожащей рукой и протяжно всхлипывает. Я медленно тяну ее плечи себя и сажусь на кушетку.
Мягко обнимаю и пропускаю сквозь пальцы мягкие волосы.
— Я так испугалась, Ром. Ты бы знал… Так испугалась за него!...
— Я знаю, малыш.
— Это стыдно. Но… и за себя испугалась… Я эгоистка, но я вдруг подумала, как… Как… Снова одна. Во всем мире од-дна, — дрожит. — Я… я бы не выдержала этого, просто не смогла бы.
— Ш-ш-ш… Не разгоняйся, — прошу, обхватывая тонкую шею сзади и прислоняя к себе. — Тебе надо успокоиться. Все ведь хорошо. Врач сказала, все в норме.
— Я так испугалась…
— Я знаю, Гайка! Все позади.
Моя рубашка быстро намокает от слез. Мы ещё долго сидим вот так, покачиваясь в обнимку. А потом Наташа успокаивается и… отодвигается.
— Спасибо, что приехал, Ром, — уже отстраненно говорит.
— Я бы не смог не приехать, — тоже каменею. — Знаешь ведь?
— Знаю!...
Поднявшись, застегиваю пуговицу на пиджаке и наблюдаю, как Наташа стирает гель с живота.
— Сейчас схожу к врачу, попрошу для тебя отдельную палату. Напиши список, я соберу необходимые вещи. Полежишь здесь, проверим всё — от и до, чтобы быть спокойными.
— Хорошо.
Развернувшись, направляюсь к двери.
— Ром, — зовет она слабо. — Что?
— Сделаешь для меня ещё две вещи? — смотрит на меня стеклянными от слез глазами.
— В лепешку разобьюсь, — киваю.
— Не приходи сюда больше.
Всхлипывает.
— Не мучай меня, пожалуйста, — просит жалобно.
— Хорошо, — сжимаю дверную ручку до щелчка в пальцах.
— И… сделай так, чтобы я больше никогда не увидела твою Ильяну. Пожалуйста. Чтобы никогда!...
— А при чем здесь она? — сужаю взгляд, чувствуя, как в груди начинает циркулировать закипающая злость. — Ты из-за неё здесь?
— Просто сделай. Пожалуйста.
— Конечно, как скажешь. Отдыхай.
На негнущихся ногах иду в ординаторскую, а затем спускаюсь в кассу.
Покидаю больницу уже вечером. На пустынной стоянке моя машина расположена посередине, с открытым окном и работающей магнитолой. Так торопился, что просто бросил здесь.
Сев за руль, откидываю голову и прикрываю глаза.
Господи, спасибо!...
Спасибо, что живой…
Глава 24. Наташа
Спустя 2 месяца
— Божечки!... Какой ты прожорливый! — причитаю, наполняя миску Вжика.
Нетерпеливо кружа между моих ног, он набрасывается на корм, едва я отхожу. Меняю воду в поилке и наклоняюсь, чтобы погладить по холке.
Он растет не по дням, а по часам. С утра до обеда поглощает все, что я ему даю, до вечера дрыхнет, как убитый, а на ночь глядя, устраивает гонки по вертикали.