косячат с бюджетами.
— Иди домой и жди меня. Я отвезу Кристину, потом вернусь. Поговорим. Заканчиваем с выступлением перед соседями. Всё.
И прежде чем я успеваю хоть слово вставить, он с невозмутимым лицом шлёпает меня по попе. Будто у нас всё в порядке. Будто это милый, игривый жест, а не издевательская точка в этом фарсе.
От неожиданности я застываю. А потом медленно поворачиваюсь, чувствуя, как по щекам начинает подниматься жар. Но не от смущения. От злости.
В какой момент мы свернули не туда? Это сейчас вообще что было?
Ну нет. Я может и была в браке десять лет, но тряпкой так и не стала.
3 Саша
Захожу домой и ставлю сумку с вещами у небольшого комода сразу у входа. Разберу потом, сейчас совсем не до того. Стены родной квартиры встречают меня гулкой тишиной, которая давит на уши сильнее, чем все разговоры в палате. Тишина, в которой вдруг слышно слишком многое — предательство, одиночество, разочарование.
Если честно, я ведь по наивности надеялась: приду домой, наберу горячую ванну с пеной, включу плейлист с джазом, закажу роллы, потом завернусь в плед… Сделаю вид, что всё хорошо. Что не было этих стен, пахнущих больничным антисептиком, не было взглядов, полных сочувствия, не было разговоров про то, кто сколько пытался забеременеть и чем это кончилось.
Особенно тяжело было слушать двух девушек с выкидышами. Их горе витало в воздухе, цеплялось за постельное бельё, за тумбочки, за скомканные салфетки, спрятанные под подушкой. А третья, такая же как я, с диагнозом "непонятно почему не получается", была как моё отражение. Мы с ней даже особо не разговаривали — слишком хорошо понимали друг друга и без слов.
Не в последнюю очередь из-за этого я и решила сбежать оттуда пораньше. Хоть немного сохранить здравомыслие.
Нет, соседки были чудесные. Просто каждый раз, когда открывался рот, из него вылетала боль. Не шутка, не сплетня, не обсуждение какого-нибудь фильма — только боль. Как будто мы были не в палате, а в клубе по интересам "Потерянные надежды".
А теперь… Честно, не знаю, с чего начать. Собирать Женины вещи и швырнуть ему чемодан под ноги? Или вымыть всю спальню с хлоркой, чтобы выветрить из простыней запах дешёвых духов его Кристины?
Мерзость. Просто мерзость.
И ведь что бесит — он, небось, даже не считает себя виноватым. У него, видите ли, потребности. Секс нужен, как воздух. Я-то в больнице, но это ведь не повод переставать заниматься сексом, правда? С кем — да неважно. Главное, чтобы ему было хорошо. Наверное, он думал, что имеет право.
Да плевать мне, как у них, мужчин, там устроено. Почему, когда у женщины нет секса в браке, никто не говорит: "Ой, бедняжка, найди себе любовника, твоё здоровье дороже!"? Потому что это звучит дико. А у мужчин — пожалуйста. У них, значит, физиология. У нас, выходит, терпение и смирение.
Что это вообще за двойные стандарты? Очень удобно, конечно. Это не он — кобель. Это его гормоны. Это не он предал. Это его инстинкты. Хочется взять и прописать по физиономии всем кто оправдывается таким образом.
Я иду в спальню и на мгновение замираю у двери. Комната встречает меня всё той же картинкой: нейтральный свет, зашторенные окна, привычный запах нашего белья и немного Жениного одеколона. Постель заправлена. Не слишком аккуратно, но я особо и не ожидала от Жени, что не будет ни складочки на покрывале. Подхожу и снимаю его. Не знаю, что ищу... Просто методично осматриваю всё: подушки, одеяла, простыни. Поднимаю матрасный угол, заглядываю между щелями у изголовья. Машинальные движения. Не дай бог, конечно, что-то найти. Но и не найти — тоже невыносимо.
И вдруг — там, у самой кромки кровати, где обычно лежит моя подушка, торчит что-то белое. Придвигаюсь ближе, достаю. Салфетка. Скомканная и сухая, но с явным пятном от помады. Пахнет чужим парфюмом. У меня такого нет. Узнаю теперь из тысячи его. Терпкий, сладковатый, приторный — запах дешёвого соблазна.
Сжимаю эту салфетку в кулаке так, что побелели костяшки пальцев. Хотела бы выкинуть. Или порвать. Или сжечь. Но пока просто стою и смотрю на неё, как на улику. Неопровержимое доказательство Жениной измены, забытое в спешке.
Не просто догадка, не просто случайно подсмотренный поцелуй. А факт, материальный, мерзкий и откровенный. Он привёл её сюда. В нашу спальню. На нашу постель. Пока я лежала в больнице.
Меня трясёт. Каждая клеточка внутри сопротивляется — то ли истерике, то ли ярости. Но слёзы не идут.
Я скидываю подушки, одеяла, срываю простынь с кровати, кидаю всё на пол и просто топчусь на этом, давая выход эмоциям. Бессмысленно, по-детски, но иначе я просто взорвусь. Механически, с яростью, будто хочу раздавить всё, что осталось от их близости.
После этого обессиленно опускаюсь на край кровати. В груди глухо гудит. Такая вдруг слабость накатила... Даже страшно. Только что казалось — ещё секунда, и разнесу весь дом, а теперь вот — полное бессилие. Пустота.
А мне ведь ещё с Женей говорить.
Дрожащими пальцами набираю номер Инны.
— Ты дома? — голос у меня будто чужой, глухой и надтреснутый.
— Дома. Ты уже приехала? Всё в порядке?
— Инн, приходи ко мне с ночёвкой… Пожалуйста.
Она замолкает на пару секунд.
— Ты же только выписалась… У вас должен был быть семейный вечер.
— Ой... Инн… Тут такое, — нервно хихикаю. Смех выходит сорванный, хриплый, почти истеричный.
Инна мгновенно всё понимает:
— Я Ваньку оставлю Денису, как он с работы придёт. Часам к шести буду.
Я киваю, хотя она этого не видит, и отключаюсь. Потом медленно собираю всё с пола, загружаю в стиральную машину. Пока та бодро крутит барабан, я мою полы в спальне с большим количеством специального средства с сильным запахом лимона, потом прохожусь по шкафам, протираю пыль на полках. Движения становятся ритмичными, почти медитативными. Перехожу в гостиную, потом на кухню. Протираю каждую ручку, каждый угол, как будто вместе с грязью могу стереть то, что случилось.
Домывая прихожую, пячусь назад и вдруг упираюсь спиной во что-то твёрдое и тёплое. Оборачиваюсь — и прямо передо мной Женя. Он стоит, глядя на меня сверху вниз. И всё, что я успеваю заметить — это как недвусмысленно напряжено всё в районе его ширинки. То самое, что мне так хочется оторвать к чертовой бабушке.
4 Саша
— Сашуля, я конечно знал, что ты у меня огонь! Вот так встреча, каждый раз бы так, — голос Жени звучит с наигранной теплотой, пока его глаза жадно скользят по моим ягодицам, и он позволяет себе наглую вольность — сминает их ладонями, как будто мы не на грани развода, а играем в страстную семейную ролевую игру.
Я отскакиваю в сторону. Тряпка, которой только что вытирала пол, с размаху шлёпает его по рукам.
— Ты чего, тряпкой в меня?! Совсем с ума сошла? — Женя смотрит на свои ладони с видом, будто я облила их кислотой.
Встряхивает руками брезгливо.
— Руки убрал! — рявкаю я, сдерживая желание двинуть чем-нибудь потяжелее.
— Не остыла ещё? Ну сколько можно дуться, — он изображает усталое разочарование и театрально разводит руками, будто я истерю на ровном месте.
— У тебя мозги в трусы что ли утекли, Баренцев? Я и не собираюсь остывать! Сейчас уберу тут всё и вещи тебе в чемодан сложу. Или, если хочешь, сам давай. И поскорее с моих глаз к своей Каролине топай!
— Она Кристина, — поправляет он, но уже тише, понимая, что нарывается.
— Да хоть королева Виктория!
Он фыркает, разворачивается на каблуках начищенных мной ботинок и идёт в ванную. Я слышу, как включается вода, и понимаю — начался ритуал очищения. Женя всегда был помешан на чистоте. Словно не человек, а реклама антисептика: руки моет по двадцать раз на дню, при этом закатывая глаза на всех, кто позволяет себе прикоснуться к лицу без предварительной дезинфекции. Касание грязной тряпки для него сродни контакту с радиоактивным веществом.
Его даже ковид не застал врасплох: пока другие скупали гречку, у Жени уже были стратегические запасы масок, перчаток и санитайзеров. Наверное, он мечтал, чтобы мир навсегда остался в изоляции, где не надо прикасаться к людям. Особенно к тем, кто способен дать ему тряпкой по рукам.
Когда он возвращается из ванной, с вымытыми до скрипа руками, лицо его снова светится уверенностью. Жене в принципе не свойственно долго чувствовать вину. Да что там, он вообще не считает себя виноватым в абсолютном большинстве ситуаций.
— Послушай, — говорит он, усаживаясь в кресло и скрещивая ноги. — С Кристиной всё не так, как ты думаешь. Её руководство навязало. Понимаешь? У нас начались частые встречи, клиентов стало больше, я зашивался. Два раза путал время. Владлен Анатольич психанул: "Либо берешь секретаря, либо ищи себе другое место!" Что мне было делать? Отказываться? Ты представляешь, сколько я приношу компании? Сколько приношу нам в семью?
Он разводит руками, глядя на меня так, будто говорит очевидные вещи.
— Мы стабильно два раза в год ездим отдыхать. Не абы куда, а туда, куда хотим. Ни в чем себе не отказываем. Отели — пятёрки, не меньше. Не то что раньше — Египет и три звезды, зато по скидке. А сейчас? Ты вспомни, как мы жили. Моя зарплата позволяет тебе не думать о ценах. Ты же не хочешь обратно в общагу с тараканами?
Я молчу. Потому что да, он прав. Финансово с ним было хорошо. Комфортно. Моя зарплата парикмахера позволяла бы оплачивать только коммуналку да раз в месяц маникюр, поскольку работала я не больше трех часов в день. Всё старалась больше времени уделять семье. Всё остальное — его вклад.
Но высокий доход не выдает индульгенцию на измены. Не делает тебя автоматически хорошим мужем. Не обнуляет предательство.
— Ты серьёзно сейчас? — я хмыкаю. — То есть ты мне предлагаешь закрыть глаза на всё, только потому, что мы летаем бизнес-классом?
Он фыркает:
— Да ты сама не знаешь, чего хочешь. Ладно, хватит истерик. Хочешь — ищи доказательства, мне скрывать нечего.