Иду к машине, чувствуя, как внутри всё бурлит. Сердце колотится, в висках стучит. Сажусь за руль, закрываю дверь и позволяю себе выдохнуть. Медленно восстанавливаю дыхание.
Сейчас поеду к Вику. Перестану строить из себя самостоятельную девочку и просто попрошу помощи. Это принципиальный вопрос, который я хочу решить поскорее, и я готова принять его поддержку. Просто пусть всё закончится побыстрее. Если он, конечно, в состоянии это сделать.
Вик открывает дверь, даже не успевает что-то спросить, как я, не разуваясь, влетаю в квартиру, и с порога выдыхаю, будто мне не хватало воздуха:
— Нас не развели. Представляешь? Женя специально тянул время до последнего, чтобы сказать, что развод будет через суд. Хочет себе половину салона. Вот только не знает, что он оформлен на Инну.
Он нахмуривается, подходит ближе:
— Ты в порядке?
— Как я могу быть в порядке? — я почти срываюсь. Голос дрожит, руки тоже. — Я дни считала! Я ждала этого, жила этим.
— А теперь разведёшься через суд, — отвечает он спокойно, но в голосе появляется жёсткость. — Это займёт больше времени, но результат будет.
— Он может и там затягивать процесс. С него станется. Он наслаждается этим, понимаешь? Как будто контролирует меня до сих пор.
— Может, конечно. Поэтому нужен хороший адвокат.
Я замолкаю, пытаюсь собраться. Мне сложно просить, довериться полностью мужчине. Смотрю ему в глаза:
— Ты знаешь такого?
— Конечно, — отвечает он без тени сомнения.
— Поможешь мне?
Он не говорит сразу. Подходит ближе, кладёт руки мне на плечи, потом целует в висок, а затем в губы:
— С удовольствием. Я рад, что ты доверяешь мне в таком вопросе. И не подведу, обещаю.
Я киваю, опуская голову. Горло перехватывает. Он не просто поддержал — он дал опору, которой у меня не было.
— Спасибо тебе, — выдыхаю, чувствуя, что обретаю уверенность в том, что правда будет на моей стороне.
48 Вик
Прижимаю к себе Сашу, а сам буквально зверею оттого, что этот урод мою девочку не отпустил. Сидит, как собака на сене, ни себе, ни другим. Тоже мне, султан чёртов. Одна беременная на коротком поводке, вторая жена, которую тоже отпускать не хочет.
Чувствует себя безнаказанно, иначе бы не козлил так активно. Ладно раньше, когда у неё никого не было. Но теперь-то должны были мозги включиться. Но это его проблемы, раньше надо было думать. Я в стороне точно не останусь. Будет всё: и адвокат, и развод, и моей потом станет.
Саша дрожит, прижимаясь ко мне плотнее. Я ощущаю, как в ней борется злость с болью. Провожу ладонью по её спине — успокаиваю, как могу. Её запах, тёплая кожа под пальцами — всё родное. Хочу защитить, оградить. Мне не нужно разрешения.
— Саш, ты присмотришь за Машей? Мне отойти надо.
Она поднимает глаза, и в них — доверие. И готовность.
— Конечно, посижу с ней. Мы ведь с тобой поладили, да, принцесса? — улыбается Машуле.
А та и рада с Сашей побольше времени провести, светится вся. Эта картина для меня много значит. Ведь у дочери не было нормальной матери почти с рождения. Где-то в возрасте года она свинтила строить новую жизнь, скинув на меня заботы о маленьком ребёнке.
У меня не было ни малейшего желания в тот момент искать кого-то другого. Сосредоточился на работе и на Маше. Случайные встречи не в счёт. Маша заслуживала стабильности, а я — времени, чтобы разобраться в себе.
Часто размышлял о том, что неплохо бы найти кого-то. Легко сказать. Сейчас же уверен в том, что всё сделал правильно. И любимая женщина встретилась мне тогда, когда это было нужно.
Маша уютно устраивается на диване рядом с Сашей, обнимает своего плюшевого кота, и я вижу, как она по-настоящему спокойна. Это дорогого стоит.
— Не скучайте, — целую обеих и выхожу из квартиры.
Проверяю телефон. Найти этого козла не составит труда. И пусть только попробует открывать рот в своём обычном стиле. Уж я найду, чем его заткнуть.
Считаю, что поговорить с этим придурком — самое меньшее, что я могу сделать. А там как пойдёт.
Вызываю лифт, и пока жду, мысленно прогоняю предстоящий разговор. Главное — не сорваться с места сразу. Но если он ещё хоть словом тронет Сашу, я забуду, что взрослый человек и бизнесмен. В таких вопросах у меня всё просто: тронул моих — пеняй на себя.
***
Подъезжаю к дому Баренцева. Это кирпичная девятиэтажка с облупившимися перилами, мусором в клумбах и тусклым фонарём. Воздух пахнет сигаретным дымом. Около подъезда на скамейке восседает бабуля в поношенном пальто и цветастом платке. Рядом авоська с капустой и банкой солёных огурцов.
— Мальчик, дверь придержишь? — смотрит пристально, будто сканирует, но голос мягкий.
— Конечно, — отвечаю и придерживаю тяжелую металлическую дверь. Входим вместе, она благодарно кивает.
Подъезд тёмный, лампочка над почтовыми ящиками мигает. Запах сигарет сменяется варёной капустой и старым линолеумом. Ступени обшарпанные, перила прохладные на ощупь. Поднимаюсь на нужный этаж, нахожу кнопку с выцветшей фамилией. Жму.
Из-за двери доносится неуверенный шаг. Скрип половиц. Щелчок замка.
Женя появляется в проёме. В одной руке — стакан с янтарной жидкостью, в другой — пульт от телевизора. Судя по помятой футболке и стеклянному взгляду, праздник идёт полным ходом.
— А-а, кто к нам пожаловал? — ухмыляется, делая глоток. — Ты чего здесь забыл?
— Напомнить, кого ты изводишь своими идиотскими методами. Мою женщину.
— Ммм, громко сказано, — кривит губы. — Хочешь, паспорт покажу? Всё по закону.
— Штамп в паспорте не делает тебя её мужчиной. Ты думаешь, он что-то значит?
— Ага. Значит. Иначе Саша бы не рыдала по углам. Ты-то с ней повозился пару месяцев, а я — муж. Законный. И суд будет долгим, очень долгим.
С каждым его словом во мне поднимается волна ярости. Горячая, тяжёлая. Он играет на боли Саши, делает это нарочно. Получает удовольствие от власти, которую сам себе вообразил.
Все попытки говорить мирно идут прахом. Он сам вычеркнул их этим самодовольным тоном и кривой ухмылкой.
Я не выдерживаю.
Кулак срывается сам. Прямо в нос. Хлопок — и его голова откидывается назад. Стакан вылетает из руки, разбиваясь у порога. Жидкость разбрызгивается по полу.
— Сука! — орёт он и бросается на меня.
Мы валимся в коридор. Удар. Блок. Я отталкиваю его, он врезается спиной в стену. Обои трещат, под ними видна старая штукатурка. Женя кидается снова, я ловлю его сбоку и врезаю кулаком в челюсть. Брызжет кровь.
Он цепляется за мою рубашку, дышит перегаром прямо в лицо. Я выворачиваюсь, чувствую, как по щеке течёт его слюна. Толкаю, он спотыкается об обувь в прихожей и чуть не падает, но успевает ухватиться за дверную ручку.
— Помогите! — раздаётся крик откуда-то сбоку. Дверь напротив открывается, в проёме — мужчина в майке. — Вызываю ментов!
Женя снова бросается, цепляется за меня с каким-то надрывом, как раненый зверь. Я отвечаю ударом коленом в живот. Он оседает, охает, скребёт пол пальцами.
Гул сирены приближается почти сразу. Через минуту нас разделяют двое в форме. Один резко отдёргивает меня, второй — поднимает Женю.
— Руки за спину! — слышу окрик.
— Он первый начал! — хрипит Женя, утирая кровь с подбородка.
— Да вы оба хороши, — бурчит один из полицейских, закручивая мне руки.
Никто не разбирается, никто не слушает. Всё по отработанному сценарию.
Нас сажают в разные машины и везут в отделение. Улыбка Жени уже давно слетела. И слава богу.
49 Вик
Если быть до конца честным, это далеко не первый мой визит в ментовку. Молодость у меня была бурная — драки, стычки, пара задержаний за хулиганство. Процедуру я знаю почти наизусть: протокол, пара часов в обезьяннике, потом, если без заявлений, отпустят. Но сейчас всё ощущается иначе — слишком много личного замешано.
Сижу на жесткой лавке в тесной камере, прислушиваюсь к шагам в коридоре и ловлю отголоски голосов. Знаю, что Женю определили в другую — так положено, чтобы мы снова не сцепились. И всё равно представляю, как он там сейчас, с опухшим носом, и от этого внутри будто теплее.
Многим ли такое задержание помогает встать на путь истинный? Сомневаюсь. Для таких, как я, это всего лишь неприятная пауза. Но для рафинированных типов вроде Евгения Баренцева, может, станет уроком. Хотя что-то мне подсказывает — он не из тех, кто делает выводы.
Я же рассматриваю это как шанс. Пусть и через решётку, но поговорить. Спокойно, без свидетелей, донести простую мысль: Саша теперь со мной. И за каждое своё слово и действие в её адрес он будет отвечать. Хоть здесь, хоть на свободе.
Когда нас, наконец, распределяют и двери камер захлопываются с гулким лязгом, я встаю, облокачиваюсь на холодные прутья и, повернув голову в сторону, откуда доносится его тяжёлое дыхание, лениво, почти насмешливо произношу:
— Ну что, теперь ты готов меня выслушать? А главное — услышать?
Сначала тишина, потом всё же отвечает:
— Я на тебя заяву накатаю. Посмотрим, как тогда заговоришь. Думаешь, ты тут самый умный?
Я усмехаюсь, качая головой:
— Думаю, тебе пора взглянуть на свои поступки. Ты же считаешь себя мужиком?
— Дурацкий вопрос, — ворчит он.
— Очень даже в тему. Давай по порядку. Ты своей жене изменил?
Пауза. Шорох ткани, будто он ёрзает на лавке.
— Да.
— Едем дальше. С жильём помог?
— С какого перепуга я должен ей помогать? Хотела бы нормально жить — вернулась бы в квартиру, а не строила из себя жертву.
— Значит, нет. Машину отдал?
— Отдал.
— А заяву на угон зачем написал?
Он отводит взгляд, и я слышу, как он глухо цокает языком, жуя губу. Молчу, давая паузе сделать своё дело.
— Недолго она по мне страдала, — выдыхает он наконец. — Пришла, надавила на жалость, мол, добираться сложно, машина бы пригодилась. Я повёлся. А потом? Нашла мужика и каждый день к нему гоняет. Я что, должен был молча это хавать? Нифига подобного.