— Оля, это ты? — удивленно спрашиваю я.
****
Приглашаю в гости к Черновым!
«После развода. Мы стали чужими в 50» https:// /shrt/raqW
— Господи, Лера, да сопли ты уже свои подбери! — раздраженно гаркает на меня Ярослав.
Даже пол вибрирует от его приказа. Сердце сжимается.
— У тебя другая женщина… — сипло отзываюсь я и закрываю лицо руками, забиваясь в бессилии в угол дивана.
— Да, любимая женщина, — четко проговаривает.
— А я? — мои ладони соскальзывают с мокрого от слез лица.
— А ты, — презрительно отрезает, — привычка, от которой пора отказаться.
Я ищу загнанным взглядом поддержку у дочери, которая в ответ лишь пожимает плечами:
— Вот теперь и ты знаешь, кем ты стала для отца за все эти годы.
https:// /shrt/raqW
Глава 35. Быть взрослой
— О, замечательно, теперь я виновата? — мама смеется и разводит руки в стороны. — Оля, ты очаровательна в своей наглости!
— А кто меня такой воспитал?! — в отчаянии спрашиваю я.
Да, мои претензии маме, что я уродилась такой тупой клушей, возмутительно глупы, но я не могу заткнуться.
Из меня прет та агрессия, которую я должна была обрушить на оценщика в ломбарде или на цыганку, что умыкнула мои деньги, но я лучше покричу на маму.
И обвиню ее во всех грехах.
Опять сниму с себя ответственность. Это у меня получается на отлично. Я в любой ситуации найду кого обвинить в своей глупости и беспомощности.
— Ты такой меня воспитала! Вот!
— Оля, тебе пятьдесят лет! — мама продолжает смеяться. — Пятьдесят! Ты сама уже давно мать! У тебя уже внук появился! Оля! — щелкает перед моим лицом узловатыми пальцами. — Ау! Ты совсем охамела?!
— Ты была деспотичной!
— Что еще скажешь? — мама хмыкает и скрещивает руки на груди. Вскидывает бровь. — Продолжай, доча. Это у тебя манера такая, да? Поливать грязью тех, с кем ты живешь? Как удобно так жить, Оля, да? Все вокруг виноваты, но не ты. Ты — Принцесска, — усмехается и повышает голос, — старовата ты для тупой принцесски, ясно? В этом возрасте, дорогуша, женщина становится либо королевой, либо дурой! Поздравляю, ты — дура! Наглая, бессовестная, — делает ко мне шаг, — и приживалка! Живешь со мной, жрешь мои завтраки, обеды и ужины, и палец о палец за все эти дни не ударила! Даже твой сын мне посуду моет, а ты? Приехала, опять села на шею и ножки свесила!
Я отступаю и шумно выдыхаю возглас возмущения, но больше ничего против не могу сказать.
Я, правда, за эти дни ни разу не предложила помощи маме. За продуктами гоняет Димка, посуду он же моет, а я?
Я страдаю.
— Мам, я…
— Что ты? — рявкает мама и краснеет от злости. — Я все эти дни смотрю на тебя, смотрю… и понимаю, что у меня к тебе кроме разочарования и жалости нет! Знаешь, даже если ты выручишь за свои брюлики и шубы деньги, то ты их просрешь! Цыганка — это только начало! Ты же влезешь в эту новомодную крипту, поверишь мошенникам, скинешь бабки подставным брокерам, окажешься в сетевухе или вляпаешься в пирамиду! Ты просто вот такая! Ни мозгов, ни ответственности и ни желания взрослеть! Я виновата?! Очаровательно, Оля! Чем еще удивишь?
Я отворачиваюсь от мамы и прижимаю ладони к лицу.
Мне резко становится стыдно.
Неужели не могла взять на себя ужины и уборку квартиры? Даже у моего сына, которого я обвинила в эгоизме, больше ответственности и благодарности перед пожилой бабушкой. После ужина он без возмущений встает к раковине, а я, печальная амеба, плыву страдать и негодовать на несправедливость этой жизни.
Почему я так поступаю?
Потому что я жертва. Жертвы не моют посуду, не пылесосят, не моют полы, не готовят обеды-ужины.
Что же я за дочь такая?
Опять, по сути, живу за чужой счет и вновь пытаюсь перевернуть так, что в моих бедах уже виновата семидесятилетняя мать.
Если я сама веду себя эгоистичным и скандальным ребенком, то чего я жду тогда от своих детей?
Я торопливо выхожу из кухни по тяжелый вздох мамы. Прячусь в спальне, приваливаюсь к двери и медленно оседаю на пол. Я провалила все свои роли: жены, матери и дочери.
Утыкаюсь лбом в колени и закрываю руками голову.
Я должна как-то повзрослеть. А с чего начать взрослеть пятидесятилетней женщине на пороге развода?
Я должна поговорить с Марком.
Разбежались мы с ним с криками, угрозами, страхом и презрением, но мы ведь прожили вместе тридцать лет.
Взрослые женщины не игнорируют такой серьезный срок семьи, и я должна понимать, что у нас с Марком трое детей, один из которых несовершеннолетний.
И все они тянутся не ко мне, а к отцу, и дело не только в деньгах. Я могу потерять детей, если мне не удастся наладить сейчас с Марком теплые отношения, в которых он выступит не агрессором, а защитником.
Он должен увидеть во мне не жалкую неудачницу, с которой противно даже говорить, а слабую женщину, которая учится жить и к которой есть уважение за ее мягкость.
Я должна признаться, что продала его подарок. Признаться, что меня обманули. Признаться, что с Димкой у меня не ладится и что без его отцовского авторитета я потеряю нашего сына.
Быть взрослой — не кричать, плакать и топать ножками.
Вытираю слезы и ползу на четвереньках к кровати, на которой я оставила телефон. Ойкаю, когда колени похрустывают болью. Хватаю смартфон, сажусь на коврик и аккуратно вытягиваю ноги.
Щелчок в коленях.
Всхлипываю. Да, не шестнадцать лет. Решительно ищу в книге контактов номер Марка. Сердце учащает бег, и я почти готова швырнуть телефон в стену, но палец сам касается строчки с именем моего почти бывшего мужа.
Рука дрожит. Прикладываю телефон к уху и зажмуриваюсь, напряженно внимая гудкам.
— Внимательно слушаю, — раздается низкий и уставший голос Марка в динамике.
Глава 36. Не удивлен
— Внимательно слушаю.
Мир замедляется, когда я слышу хриплый вибрирующий баритон Марк, и меня будто накрывает теплый мягкий плед, под которым можно спрятаться от всех невзгод и опасностей.
Это голос мужчины, который ничего не боится и который никогда не суетится. Не сомневается, и для него мир — арена, на которой он давно победил, а если появится тот, кто захочет оспорить силу и власть Марка, то он горько пожалеет.
Ловлю себя на мысли, что хочу сейчас сидеть рядышком с Марком, чтобы вновь почувствовать ту его мужскую уверенность и силу, которая позволяла мне быть глупой девочкой даже в пятьдесят лет.
Что бы я ни натворила, я всегда знала — за моей спиной Марк. Муж, отец, глава семьи и сильный хозяин дома, в котором я могу дурить, истерить и баловаться.
Да, именно баловаться, как подросток, который просит дорогие цацки, карманные деньги и требует оплатить все хотелки, а взамен может подарить тупые тапки с оленьими рогами, будто с намеком, что Марк — олень.
Я не могу сдержать жалобный всхлип.
Мне стыдно.
Кем я была в нашем доме?!
Если мой наглый мальчишка вырос за эти годы в уверенного мужчину, у которого под началом работают другие опасные мужики, авторитетного отца и терпеливого мужа, то я в кого выросла?
Я не выросла.
Да, детей родила, дошло до отметки пятидесяти лет, но возраста своего, зрелости, ответственности перед собой, детьми, престарелой матерью, мужем я не чувствую.
Только детскую обиду, при которой хочется кричать и топать ножками, но я уже давно взрослая тетка, которую можно только брезгливо пожалеть со словами «столько лет, а ума не нажила».
— Оля, это ты? — с легким удивлением спрашивает Марк.
От его тихого низкого голоса по задней стороне шеи бежит волна мурашек, а затем они расходятся по плечам и спине.
Задерживаю дыхание.
Я забыла, что вот так со мной бывает от его голоса. Меня будто погладили теплой мягкой замшей по уху и щеке. Мне даже показалось, что я почувствовала на коже утомленный вздох Марка.
Сглатываю и провожу ладонью по шее.
— Да, это я, — тихо отвечаю, и сердце вздрагивает бабочкой в груди.
До боли закусываю губы и со страхом жду того, что Марк цыкнет и скажет какую-нибудь грубость. Или заявит, что ему некогда и его ждут кексики Фаины.
Как я могла допустить, что мои кексики перестали быть только моими? Вот так просто чужую женщину посвятила в секреты того десерта, от которого тащился мой муж.
Теперь в них никакой ценности.
Ни для кого. Ни для Марка, ни для моего сына и дочерей, ни для моей мамы, ни для меня.
— Что случилось? — спрашивает Марк, и я слышу в его голосе хмурое ожидание.
Хочу сбросить звонок, отбросить телефон и опять спрятаться под одеяло с мыслями о том, какой он урод и козел и какая я бедная и несчастная, но я не поддаюсь этой истеричной слабости.
Крепче сжимаю телефон.
Если нам с Марком больше не быть мужем и женой, то мы все равно должны наладить общение как бывшие муж и жена.
— Марк, я… — прижимаю пальцы к переносице.
Я не хочу быть для Марка той дурой, от которой он будет рад избавиться и с которой он станет разговаривать только через адвокатов.
Все к этому идет.
Сейчас он все еще отвечает на мои звонки, а потом будет лениво сбрасывать и игнорировать.
— Помнишь те серьги, которые я у тебя просила в подарок, — тараторю я, — в подарок за то, какая я замечательная жена… — делаю паузу и торопливо продолжаю, — я сдала их в ломбард, а после… — сдавливаю переносицу, — отдала деньги цыганке.
Зачем я ему признаюсь в своем провале? Хочу, чтобы он побежал и наказал ломбард и нехорошую цыганку?
Или хочу признать свою слабость перед реальностью, в которой я могу потеряться без его поддержки и помощи?
— Я знаю, — заявляет он.
— Знаешь?
— Да. Мои парни были свидетелями того, как ты мило пообщалась с цыганкой, — говорит он спокойно. — Я не удивлен.
Прикрываю лицо рукой.
— Я думаю, меня на днях ждет встреча с цыганским бароном, — усмехается, — эти ребята не очень любят, когда кто-то уже у их девочек-гадалок отжимает деньги.