— Что?
— Мои парни влезли, —цыкает Марк. — Очень оскорбились за то, что ты решила избавиться от моего подарка.
Господи, я опозорилась перед парнями Марка. Они и так, наверное, не особо жалуют меня за то, что я за столько лет не поняла, кто они, а теперь точно убедились в моей тупости.
— Хотя признаюсь, мне эти серьги не особо и нравились, — продолжает Марк. — Это ты, как сорока, любишь, чтобы все сверкало и сияло… Ладно, Оля, — пауза, — что-то еще?
— Возьми меня к барону! — решительно заявляю я.
Ну, лозунг «слабоумие и отвага» явно про меня, и да, я хочу посмотреть на этого козла, который крышует цыганок-вымогательниц, и спросить у него, как ему спится по ночам?
Ладно меня обманули, но они ведь и бабулек пенсии отбирают. Никакой совести!
— Что? — кажется, Марк даже поперхнулся.
Глава 37. Возьми меня!
— Объясни мне, Оля, что ты потеряла в цыганском таборе? — уточняет Марк. — Или хочешь проиграть в жизни сюжет, где муж отдает жену цыганскому барону… за что там у тебя мужья жен отдают другим мужикам?
Раздуваю ноздри, уловив в голосе Марка насмешку, но все же отвечаю:
— Обычно за долги.
— Обычно? А если необычно? — Марк тихо и бархатно посмеивается.
— А что у вас такого не практикуется?! — рявкаю я. — У вас же ни стыда, ни совести. И чужими женами не побрезгуете!
— Не практикуется, Оля, — Марк становится серьезным. — По крайней мере, мне ни разу не поступало предложения взять чужую жену за долги, и сам я тоже не предлагал. Да и у другие предпочтут все же выбить долг, а с женщинами… ну, знаешь, обычно нет дефицита в женщинах.
— То есть все это сказки для дур? Ты это хочешь сказать? — я почти кричу.
Я-то и сама понимаю, что все эти книги, которые я читала, не описываю реальную жизнь. Это сказки для взрослых девочек.
Кому нужны чужие жены, которые полкниги стесняются, убегают, сопротивляются, рыдают, орут оскорбления и ничего не умеют в постели, если есть красивые, молодые и умелые эскортницы? Да и в принципе у мужика при власти, деньгах, авторитете есть варианты поинтереснее, чем зашуганные серые мышки, в которых раз и с первого взгляда втрескался какой-нибудь Розарио.
Чертов Розарио. Поскрипываю зубами. Марк бы этому тупому Розарию зубы выбил, собрал в мешочек и повесил ему на шею, а после похлопал по плечу и заглянул в глаза со словами «Розочка, какой же ты озабоченный чмошник»
И ведь не поспоришь. Не мафиози, а подросток в пубертате и с пушкой в руках.
— Определенно сказки, Оля, — самодовольно хмыкает Марк. — Но мы что-то отвлеклись от главного вопроса. Зачем тебе в табор-то?
Поглаживаю пальцами лоб в попытке собраться с мыслями. Я-то ляпнула, а теперь сама понимаю, что мое требование было глупым, но неужели я откажусь от своих же слов и решения посмотреть в глаза бессовестному барону?
Нет! Ни за что! Тогда я опять буду трусливой дурой.
— Посмотрит на ту, которую нагло обворовали, Марк, — стараюсь говорить твердо. — И я посмотрю на тех, кто на гадалках делает бизнес.
— Не только на гадалках, — цыкает Марк. — На попрошайках, на беспризорниках, на инвалидах, на кражах, на угонах машин, на наркотиках, на проституции и на… на конском навозе. Дачники только у них и закупаются по весне. И самое смешное, что только конское дерьмецо у них, если выражаться метафорично, чистое и честное, пусть и пованивает.
— Марк, ты возьмешь меня.
Молчание, и я медленно краснею. Я аж чувствую, как румянец заливает жаром нижнюю часть лица, а после поднимает к висками и лбу.
— Возьмешь меня с собой к цыганам, — торопливо проговариваю я, потому что молчание начало слишком затягиваться. — И не в роли невинной жены, которую ты отдашь за долги барону.
— Да? — усмехается Марк.
— Ты же ему ничего не должен?
— С цыганами я вообще дел не имею.
— И правильно, — вздыхаю я и опять замолкаю.
Это что еще было? Я одобряю то, что у Марка есть какие-то свои бандитские принципы? Одобряю, понимаю и принимаю?
И ведь с каким тоном сказала! Будто сама какая-то прожжённая бандитка, у которой стрелки, «деловые» разборки с партнерами и «дружеские» встречи с генералами-майорами.
— Ладно, я за тобой заеду, — наконец, спокойно отвечает Марк, будто не услышал от меня ничего удивительного и странного.
— Правда? — вновь возвращается наивная тупая Оленька с удивленным голоском.
— Правда.
— Вот черт, — не могу в себе сдержать растерянное ругательство.
Марк смеется, и в изумлении прикрываю рот пальцами.
Я вдруг понимаю, что давно не слышала, как он смеется. Расслабленно и с той мужской мягкостью, которая сигнализирует женщине, что мужика тронула ее наивность и испуг.
Я аж замираю, вслушиваясь в вибрации его смеха, и неосознанно прикладываю ладонь к низу живота. Под ней растекается жар, а по рукам, плечам, груди скользит волна слабости.
Это что еще такое?
Сижу с круглыми глазами и боюсь дышать, словно Марк через километры, что нас разделяют, поймет, что я размякла от его смеха.
— Раз так яростно напросилась, Оля, — Марк хмыкает, — то, конечно, я тебя возьму, — очень долгая провокационная пауза, и он продолжает, — с собой к цыганам.
Глава 38. Мафиозница
— Куда ты собралась?
— К цыганам, — решительно отвечаю маме и резко к ней разворачиваюсь.
Упираю руки в боки и вскидываю подбородок. Вот какая я сильная, бесстрашная и решительная.
— Господи, Оля… — мама хмурится. —Ты же мне еще в детстве угрожала, что уйдешь жить с цыганами. Повторяешься?
— Нет, — выдыхаю, — мы с Марком на разборки к ним едем.
У мамы брови ползут на лоб. Выше, выше и еще выше.
— С Марком? — недоверчиво уточняет мама.
— Да!
Отворачиваюсь к зеркалу и аккуратно продеваю в мочку золотую серьгу-колечко. Хмурюсь.
Страшно.
Мне очень страшно. Во-первых, приедет Марк. Во-вторых, все эти разборки очень опасны: вдруг будет перестрелка?
Поэтому я должна быть красивой. Если меня мертвую потащат закапывать в конский навоз, то пусть тащат и вздыхают «какая красивая женщина, жаль мертвая».
Вдеваю вторую серьгу в ухо и придирчиво разглядываю свое отражение. Собираю волосы, распускаю, снова собираю на затылке.
— Наверное, лучше с собранными. Так я строже выгляжу, — удерживая волосы на затылке одной рукой, второй тянусь к шпилькам-неведимкам. — Они должны увидеть меня и… понять, что зря ко мне полезли.
Брови мамы ползут еще выше. В комнату заглядывает напряженный и сердитый Димка.
Пытается контроллировать ситуацию: если женщины собрались в одной комнате, то надо их проведать и убедиться, что они не скандалят, не дерутся и не рыдают.
— Что у вас тут? — спрашивает он, и я слышу в его голосе интонации Марка.
Я даже удивленно оглядываюсь.
Он уже совсем не малыш.
Высокий и крепкий подросток, у которого начал мужать голос. Я будто сейчас смотрю на своего сына не как мать, а как посторонняя женщина, и эта женщина удивляется низкому тембру, цепкому внимательному взгляду, широким плечам и высокому росту.
Димка выше меня и мамы, и это я понимаю только сейчас.
— Чего, мам? — спрашивает он, недоумевая моему удивленному взгляду.
Я моргаю несколько раз, будто хочу прогнать морок и вновь увидеть своего сладкого мальчика, который очень боится жуков, но передо мной так и стоит здоровый шестнадцатилетний подросток. Жуков он не боится, и в драке спокойно держится против троих парней постарше.
Он скоро будет мужчиной.
— Ты такой взрослый, — говорю я с восхищением. — Обалдеть.
— Мам, ты головой ударилась? — кривится Дима.
Я настолько удивлена тем, что мой сына больше не малышок, что игнорирую неловкую и смущенную грубость сына.
— А девушка у тебя уже есть? — спрашиваю я.
Ведь должна быть. Кто-то точно обязательно влюблен в Димку. Он же вон какой у меня суровый красавчик.
Димка переглядывается с мамой, которая, кажется, так и не моргает с моего заявления, что я еду к цыганам на разборки.
— Ладно, я пошел, — Димка фыркает и выходит.
А я за ним:
— Дима! Если есть подружка, то надо нас познакомить!
— Мама, блин! — разворачивается ко мне. — Что с тобой?!
— Ей папа звонил, — отвечает мама и выходит из комнаты за мной, — к цыганам зовет.
— Я сама напросилась, — цыкаю.
— К каким цыганам, блин? — Димка тоже поднимает брови.
— К таким, которые умыкнули у твоей мамы деньги, — заявляю я и закалываю волосы шпильками, глядя на сына исподлобья. — Твой папа везет меня на разборки с цыганским бароном.
— Он с цыганами дел не ведет, — неуверенно заявляет Димка.
— А я говорила про дело? — втыкаю последнюю шпильку в пучок и распрямляюсь. — Я говорила про разборки.
Дима медленно моргает, и я отвожу плечи назад и приподнимаю подбородок, чтобы выглядеть уверенной и отважной.
— Да ты это придумала, — Димка не верит мне, — ты и разборки с цыганами? Что за бред?
— Ну, может, не разборки, — моя воинственность слабеет, — но серьезный разговор будет. Вскидываю руку. — Шастают по улицам и обкрадывают людей! Нагло! Среди бела дня! Скоро начнут красть людей в рабство? Или что?
Димка молчит. Озадаченно чешет щеку:
— То есть вы с папой будете?
— Да.
— Ты, папа и цыгане? — уточняет Димка.
— Да, — пожимаю плечами, и решительности во мне уже почти нет. — Но ты не соскакивай с темы. У тебя подружка есть?
— Отстань, мам, — исчезает за дверью своей подростковой келье. — Достала.
За его агрессией я чую смущение. Не признается. А, может, сам влюбился в какую-нибудь отличницу и страдает от неразделенной любви, ведь отличницы до определенного возраста влюблены только в пятерки и учебники.
— Столько фыркала, что Марк бандитская сволочь, а теперь сама на разборки напросилась, — мимо проплывает мама. Пусть она сейчас и возмущается, но я больше не слышу в ее словах презрительной жалости.