— Тогда в чем было дело, Оля? — строго спрашивает Марк.
Машина заезжает во двор маминого дома и медленно двигается мимо подъездов, разгоняя мрачную тьму ярким светом фар.
— Разлюбила? — прямо спрашивает Марк, пристально и изучающе вглядываясь в глаза.
Меня пугает этот вопрос до мелкой холодной испарины на шее и дрожи в пальцах.
— Марк, я… — мой голос сбивается, — как ты можешь такое говорить…
— Юлишь, — усмехается, и мне от его ответа становится холодно где-то в груди над желудком. — Вопрос простой, но четко ответить ты на него не можешь.
— Марк…
— Достаточно, — он качает головой, — я ты все же ответила на мой вопрос.
Машина тормозит у маминого подъезда, но я не тороплюсь оставлять уставшего Марка, который вновь откидывается назад и на выдохе закрывает глаза.
Разлюбила?
Но как иначе все объяснить? Никогда любящая женщина не позволит мужчине забыть ее поцелуи, руки, шепот на ушко.
Неожиданно для самой себя я поддаюсь к Марку. Мои губы касаются его небритой щеки у скулы. Я чувствую, как он резко напрягается, будто от удара, и шепчу на ухо:
— Спокойной ночи.
И вот теперь я сбегаю. Благо Немой Ваня открывает дверь, и я вылетаю из салона машины всполошенной птицей и торопливо стучу каблуками к крыльцу.
— Оля! — слышу голос Марка за спиной.
Я останавливаюсь и оглядываюсь. Стоит у машины мрачной тенью и спрашивает:
— Какого хрена ты творишь?
Глава 45. Пур-пур
— К чему это все? — Марк обходит машину и неторопливо шагает ко мне, спрятав правую руку в карман брюк. Взгляда с меня не спускает. — Как мне все это расценивать, а?
— Никак не расценивай, — тихой заявляю я.
— Правда? — хмыкает он.
Ко мне движется бесшумными шагами не мужчина, а хищник, который просто так не позволит мне уйти после невинного поцелуя в щечку.
Это был бы тогда не Марк, но я же знала, что эту глупую провокацию мне не спустят.
— То есть, — он уже стоит передо мной, — если я сейчас сделаю вид, что мне фиолетово на твои странные чмоки в щеку и пожелания спокойной ночи, сяду в машину, прикачу к Фае и отымею ее, то тебя все устроит?
Я после слов «отымею Фаю» ничего больше не слышу. Меня изнутри за секунду испепеляет черная ярость, и я прихожу в себя только тогда, когда Марк перехватывает мою занесенную для пощечины руку за тонкое запястье.
— Не смей говорить мне подобные гадости, — цежу я сквозь зубы. — Проваливай к Фаечке, а меня оставь в покое.
— Я вел себя сегодня с тобой максимально корректно, Оля, — Марк резко подается в мою сторону и обнажает зубы то ли в улыбке, то ли в оскале неприязни, — а ты? Ты что устроила? Ты мне можешь объяснить спокойно и без этих своих бабских истерик и увиливаний? — он сжимает мое запястье крепче, — Ты меня то год динамишь, то потом сама лезешь, аж из трусов выпрыгиваешь.
Грубо, но честно, и обижаться нет смысла, ведь я, действительно, сама полезла к Марку с многообещающей провокацией.
— Я не в себе, Марк, — пытаюсь оправдаться. — Перенервничала.
— Опять юлишь, — усмехается, удерживая мою руку в стальных тисках пальцев. — А как же твои слова о том, что с мужиком надо быть честной и проговаривать…
— Это все бред! — я все же выдергиваю руку из его захвата. — Ты это хотел услышать?!
Мне все равно, что сейчас меня услышат все мамины соседи. Часть из них, наверное, уже стоят у окна, навострив уши. Чужие страсти, чужие трагедии, чужих скандалы куда интереснее своих семей, в которых накопились такие проблемы, которые не решить и за пару лет с семейным психологом.
— Все, что я говорила, было бредом! — кричу я на Марка, который в отличие от меня спокоен и собран. — Я говорила лишь то, что хотели услышать! Говорила лишь то, что делало меня особенной! Крутой! Я хотела, чтобы мне завидовали эти тупые курицы! И да, мне не нужна была правда о тебе! Или обо мне! Или о наших детях! Потому что в этой правде все плохо! Я не знала тебя годами! Десятилетиями! И не хотела узнавать, потому что меня устраивало то, что ты приносишь деньги в семью, содержишь нас, а откуда это все берется я и думать отказывалась!
Сглатываю, чтобы смочить горло, и продолжаю:
— Это очень удобно не думать о том, откуда берутся деньги в тумбочке! Но и тебя тоже все устраивало…
— До определенного момента, Оля, — усмехается Марк. — Я знал, что беру в жену не зубастую акулу, если что. Я был влюблен в твою глупость и наивность…
— Но я устала ею быть, — развожу руками в стороны. — Я захотела признания от других женщин. Я захотела… уважения, — горько смеюсь. — Восторгов, преклонения. Я хотела свою свиту! И я ее получила! Да, через вранье, унижение нашего брака, тебя и возвеличивание себя! И да! Это было приятно! Мне было приятно говорить о тебе, как о неудачнике, которого я спасла от нищеты, бутылки, наркотиков! Очень приятно! И я, похоже, в это даже сама поверила, Марк, раз я больше не хотела тебя касаться! Целовать! Обнимать!
— Но не мешало шубки да брюлики выпрашивать, — Марк хмыкает.
— И даже все это было не для меня! — делаю шаг к Марку. Стою вплотную и заглядываю в его высокомерные насмешливые глаза. — А для моих завистливых курочек, — улыбаюсь, как безумная, — все ради их вопросов, а за что меня муж в этот раз порадовал?
— А за что я тебя радовал?
— Да я такая кудесница под одеялом, Марк, — цежу в его лицо, — закачаешься, и ты особенно любишь, когда я тебе делаю пур-пур.
На лице Марка полное недоумение. Еще бы. Мужики не придумывают тупых названий оральным радостям. Такой фигней занимаются тетки!
— Что? — Марк все же решается уточнить. — Что за пур-пур я любил?
— Почитай в интернете, — щурюсь я. — Но поверь мне на слово, ты за пур-пур того соболя и купил.
— Надеюсь, хотя бы твои курицы своих мужиков пур-пурами и фыр-фырами радовали, — недовольно цыкает Марк и щурится на меня.
— Радовали, — честно отвечаю я. — По крайней мере, мои девочки шептались и хихикали об этом.
Курочки меня даже потом благодарили за «секретные техники», которые раскачивают мужиков на дорогие подарки. Может, тоже врали. Я уже ни в чем не уверена.
Женщины редко говорят друг другу правду. Редко делятся истинными откровениями, ведь они всегда об ошибках, боли, сомнениях, а мы хотим быть королевами, тигрицами, музами, а не тупыми бабами, которые скандалят с мужем, детьми и по жизни ничего не представляют из себя.
— Отлично, Оля, — Марк смеется, — чужие мужики кайфовали, а твой муж…
— Мой муж объелся груш, — кривлю губы, заглядывая в возмущенные глаза Марка. — Разлюбила ли я тебя? Да! — рявкаю я и толкаю его в грудь. — Разлюбила! Потому что я презираю неудачников, а я сделала тебя таким для самой себя! Ты это хотел услышать?!
Глава 46. Поговори с ним
— Я разлюбила тебя! — криком повторяю я и замолкаю, тяжело дыша.
Марк лишь немного щурится.
Я не знаю, чего от него ожидала после моего злого и отчаянного признания, но не этого издевательского прищура, которым он мне говорит «Что и требовалось доказать».
Слышу, как за моей спиной пищит домофон, скрипит дверь тугими петлями и воцаряется гнетущая тишина. Лишь ветер с шелестом пролетает над головой. Я медленно оборачиваюсь.
Я вижу сына.
Вижу его разочарованное лицо, которое заострилось под светом тусклого настенного фонаря над подъездной дверью. Я понимаю по его взгляду, что он все слышал, и мое сердце отбивает несколько быстрых ударов и замедляется в отчаянии.
Сын не должен слышать того, что мать разлюбила его отца. Особенно в таком нежном возрасте, когда можно убить всю веру в семью, девочек, любовь и в то, что человеку нужен человек.
Димка и так колючка, а теперь риск того, что он решит не жениться, ведь на его глазах разрушился крепкий брак его родителей, возрос критически.
— Дима… — моя ярость резко затухает. — Почему ты не спишь?
Господи, я не могла придумать более глупого вопроса. Попробую еще раз.
— Что ты тут делаешь?
— Я хочу домой, — он торопливо спускается по ступенькам крыльца и разъяренно шагает мимо меня.
Он в домашних футболке, штанах и тапочках. Спустился, видимо, чтобы подслушать наш разговор с Марком или предотвратить ссору.
— Вернись к бабушке, — Марк хватает его за плечо и мягким рывком разворачивает к себе. — Не бузи.
— Да что мне тут делать? — Дима отмахивается от него.
Нескладный, неуклюжий и злой. Я хочу кинуться к нему, обнять и прижать к себе, но ведь оттолкнет, огрызнется и убежит.
Я его окончательно разочаровала.
— У нас с тобой уговор, Дима, — Марк недобро щурится. — Через пару дней вернешься домой.
— Я не хочу быть тут, — шипит Дима. — Какая разница, сейчас вернусь домой или потом, а?
Я опять гениально подыграла Фаине. Теперь Димка вряд ли кинется с кулаками на ее сына и будет отстаивать свое лидерство над другим подростком, ведь его агрессия в сторону новой женщины отца и ее ребенка была подпитана надеждой, что у его мамы однажды включатся мозги.
Увы.
У его мамы нет мозгов.
И что я делаю?
Правильно! Я просто беру и ухожу. Плетусь прочь, признавая свое поражение, в котором я потеряла не только мужа, но и сына.
— Ты, мать твою, серьезно, Оля?! — гаркает на меня Марк. — ты куда поперла?
— К маме, — оглядываюсь. — Что ты от меня хочешь теперь?! — повышаю голос.
Марк переглядывается со злым Димкой, который фыркает и вновь предпринимает попытку отойти к машине.
Марк опять его хватает за плечо и грозно приказывает:
— Стопэ.
— Ему терять тут больше нечего, — киваю со слезами на Димку. — Зачему ему тут быть?! Пусть идет!
— То есть мне надо тебе объяснить, что тебе сейчас делать с твоим же сыном? — Марк крепко удерживает Димку, который пытается вырваться из его захвата с рыком. — Ты опять убегаешь? Опять просто тупо истеришь, как испуганная малолетка?!
— Да! — кричу я. Димка аж испуганно замирает. — Я не знаю, что с ним делать! — вскидываю руку в сторону сына. — Не знаю! Он здоровый лось! Он считает меня дурой! — набираю в легкие воздуха и рявкаю. — Кринжовой дурой! Он меня стесняется!