— А если я хочу довести тебя? — делаю к нему шаг. — Что тогда?
Глава 56. Я полна сюрпризов
Я сам не понимаю, какого черта приперся к Фаине за Олей. После ее признаний, криков на дочку я планировал закрыться в кабинете и выпить чего-нибудь горького и крепкого.
На рассвете я был уже готов выбрать в домашнем баре бутылку и налить себе парочку стаканчиков, но мне позвонила моя очаровательно наглая теща, которая испуганным шепотом и со слезами поведала мне:
— Маркуша, что творится, что творится… Оленька, дура такая, поехала к Фаине… Я ее отговаривала… Маркуша, натворит же бед!
Я свекровь недослушал, смартфон выключил и дальше не особо понимаю, что было.
Я поехал за Олей.
Зачем?
Бессмысленно задавать такие глупые вопросы взбешенному мужику, которому неплохо так встряхнули мозги.
— А если я хочу довести тебя?! — взвизгивает Оля упрямо и зло. — Что тогда?!
Я не понимаю эту дурную и чокнутую бабу, в которой совершенно не узнаю прежнюю жену.
Меня от Оли сейчас рвет мозги и то, что ниже пояса. Я с трудом держусь, и в лифте ее спасло лишь то, что мою голову будто прострелили разрывающей болью, которая меня чуть не отправила в нокаут.
Но какими сладкими и мягкими были ее губы, как нежный клубничный мармелад.
Что она со мной делает?
Я не испытывал подобного даже в первые месяцы наших отношений. По сравнению с сегодняшним безумием то время и те объятия с поцелуями — детские игры.
Я могу Олю убить, но она не понимает, что ходит сейчас по тонкой натянутой пружине, которая может в любой момент лопнуть, и ей хана.
Она совсем не чует того, что я могу сорваться и что не буду в силах сдерживать себя?
Или Оля сейчас серьезна и честна в своих словах, что ей нравится выводить меня на новые витки агрессии, злости и возбуждение?
Может, мне и не сдерживаться?
Сколько можно позволять Оле ее капризы, истерики и глупости? Я ей многое прощал, когда она меня любила, когда насыщала своей лаской и близостью и когда радовала вкусными кексами и игривыми поцелуями, а сейчас ее за что терпеть?
За что позволять эти крики и провокации, в которых я теряюсь, как подбитый голодный зверь?
За нелюбовь?
За эту насмешку, с которой она сейчас смотрит на меня, измазанная моей кровью?
За то, что она предпочла мне книжных мужиков?
За то, что она нагло нарушила мой запрет на бабские разборки, в которых вынюхала подробности моей связи с Фаиной?
Эта женщина не будет прислушиваться ко мне и подчиняться моим правилам, потому что учуяла женской чуйкой: я хочу ее, меня прет от нее, как подростка в жестком пубертате, и поэтому она продолжит сбивать меня издевательскими провокациями и напоминать, что в ней нет любви.
Только женское высокомерие и насмешка над тем, что я мечусь перед ней как дурак.
Как идиот.
Переклинивает. Что-то в голове щелкает, выключая во мне все мысли, и я делаю резкий быстрый шаг к Оле, которая поджимает губы, а после шлепает меня ладонью прямо по носу.
Мне словно череп раскраивают топором надвое. Боль раскрашивает мозг, и у меня перед глазами темнеет. Я забываю свое имя, и теряюсь в пространстве и времени.
Я, кажется, опять слышу хруст хрящей
Меня ведет в сторону.
— Держу-держу, — Оля подныривает мне под руку, — я тут… Идем… Потихонечку и помаленечку.
Я слышу ее голос будто через толстое стекло. Меня мутит, подъезд покачивается и расплывается перед глазами. По телу прокатывается сначала озноб, потом жар.
Весь подбородок в крови. Я ее пытаюсь сплюнуть.
— Соседи подумают, что в подъезде была драка, — вздыхает Оля, — осторожно тут две ступеньки.
— Тебе, похоже, нравятся мужики в крови, — хрипло отзываюсь я и провожу рукой по холодной стене в поисках опоры.
— Да, есть в этом что-то, — насмешливо соглашается Оля, а после задумчиво тянет. — А я думала, что я боюсь крови. А я не боюсь.
— Вот это да, — хмыкаю я.
— Да я полна сюрпризов.
Раздается писк домофона, а после скрипят петли подъездной двери, и я слышу старческий недовольный голос:
— А не рановато ли нажрался, соколик? Уже и морду расквасили!
— С дороги, бабка, — шипит Оля. — Это тебя надо спросить, откуда ты пришла в семь часов утра. Уж не с трассы?
— Хамка!
— Пошла в жопу, — огрызается Оля и выводит меня на улицу. — Господи, а я раньше так ни с кем не разговаривала.
— Понравилось? — через боль спрашиваю я, и из носа льется новая порция крови со сгустками.
— Ваня! — меня оглушает командный и строгий голос Оли, и я не могу сдержать низкий стон боли. — дуй сюда! Помоги, блин! Он же тяжелый, как слоняра! Как бешеная слоняра!
Я слышу приближающееся удивленное мычание, в котором я угадываю растерянный вопрос Вани:
— За что вы так босса, Ольга?
Я издаю короткий смешок, когда она отвечает:
— Он сам напросился. И, вообще, мне надо с вами со всем провести воспитательную беседу. Ты что, Ваня, не видел, что он не в себе? Что у него вся рожа посинела? Опухла?
Ваня закидывает мою руку к себе на плечо и извиняюще мычит.
— Видел и повез? Не туда повез, Ваня! Надо было в больницу! Ему, похоже, наш сын отбил последние мозги.
Ваня согласно вздыхает и тащит меня к машине. Чувствую его обескураженность, как у котенка, которого потыкали в лужицу и погрозили перед мордочкой пальцем со словами, что так нельзя.
— Ты поедешь со мной, — цежу я сквозь зубы и оборачиваюсь на Олю, чья размытая фигура шагает в противоположную сторону, громко постукивая каблуками.
— У меня встреча с адвокатом, Марк, — презрительно кидает она мне.
— Вот же стерва, — клокочу я, и меня опять охватывает темное желание к безбашенной вертихвостке. — Ох, зря ты так, Оленька… Ох, зря…
Глава 57. Нифига не понимаю
— Зачем ты сказала папе, что ты его не любишь?! — меня с порога встречает Лена. — Ты сдурела, мам?!
— Еще на одну истеричку в этом доме больше, — доносится недовольный голос Димки из кухни.
Скидываю туфли.
— Чья эта кровь? — спрашивает Лена, когда замечает на моем лице засохшие бурые разводы.
— Твоего папочки, — хмыкаю я и повышаю голос, — это твой брат постарался! Слышишь, Дима? Отца в больницу увезли!
Напряженное испуганное молчание, и к нам с Леной выскакивает моя всполошенная мама:
— Как увезли? Что случилось? — Хорошо ему Димка лбом дал, — вздыхаю я и шагаю на в ванную комнату. — Силы же как уже как у взрослого мужика.
— А на тебе-то откуда папина кровь? — недоуменно спрашивает Лена. Пауза и вновь меня тихо окликает. — Мам?
Я останавливаюсь.
Кажется, я спалилась.
— Ну-ка, посмотри на нас, — тянет подозрительно мама.
Вот казалось бы: мне пятьдесят лет и я родила трех детей, а сейчас стою и краснею от требования мамы оглянуться и посмотреть на нее, ведь по следам крови на моем лице она поймет, что я целовалась с Марком.
Я смущена, как старшеклассница, которую поймали на том, что она ночью сбежала на свиданку с хулиганом, и как же мне сейчас… хорошо.
Я живая.
Сердце громко стучит, губы растягиваются в улыбку, щеки горят от румянца, кровь быстро бежит по венам, разгоняя по телу жар.
Я хочу запереться в комнате, обнять подушку и с мечтательно-смущенной улыбкой покружит по комнате, а после упасть на кровать и похихикать в ладони, вспоминая разъяренный и голодный поцелуй в лифте.
Вот чего мне не хватало в браке.
Вот этой наивной живости, этой дикой эмоциональности, в которых вся кипишь и этих грубых и опасных провокаций, которые могут подарить и боль, и сладость.
Я живая, и мне совершенно не хочется прятаться в книжках с выдуманными мужиками. Не хочется красоваться перед тупыми одинокими курицами и лгать им о том, как правильно соблазнять мужика, чтобы он потом подарил шубку.
Я в крови Марка и я — живая.
Упрямая, дурная тетка, которая только сейчас начинает понимать и узнавать саму себя.
— Что? — я оглядываюсь на маму и Лену.
А пусть видят следы нашего с Марком отчаяния и растерянности перед новой страстью и безумием, которое могут познать лишь мужчина и женщина после пятидесяти перед разводом.
— Итить-колотить, Оля, — шепчет мама, — да ты сейчас прям вампирша. Жуть какая.
По ее глазам понимаю, что она обо всем догадалась, и совсем не осуждает, потому что за ее плечами десятилетия прожитых лет. Если два человека хотя. Поцеловаться, то пусть целуются, а остальное — неважно.
— Мам, какого черта?
А вот Лена не может уловить логики между моими словами о нелюбви к ее отцу и нашим поцелуем, о котором ей рассказали пятна крови на моих щеках, губах и подбородке.
Если не любишь, то зачем целуешь?
А кто говорил о любви?
То, что мы проживаем сейчас с Марком не любовь, а более глубокая и сложная метаморфоза, в которой нас захлестывает и злость, и обида, и желание, и стремление познать наши темные стороны, ведь столько лет мы были друг для друга незнакомцами, пусть и думали, что любили.
Вот такая ирония. Только сейчас после измен, после агрессии, страха, боли и унижений мы сблизились и увидели друг в друге не красивые картинки, а реальность.
Он не воздушная, не светлая, не приличная и не сияет праведностью, но ложь и игра с масками погубили наш брак в итоге.
Мало, кто поймет наши отношения с Марком и многие распустят сплетни с ехидным осуждением, но я так долго оглядывалась на мнение других. И что?
Где все эти другие, чье одобрение и восхищение я завоевывала годами? Да они первые порадовались новости о нашем разводе, но очень расстроились, что не получили грязных подробностей из моих уст.
— Возьми Димку и езжай к отцу в больницу, — командую я.
— Да пошел он! — летит из кухни.
Топаю к сыну, который сердито пьет ряженку из бутылки у холодильника. Фыркает, когда я захожу на кухню и вытирает губы тыльной стороной ладони, закатывая глаза.
— Ты нос родному отцу сломал, — за секунду оказываюсь рядом с сыном и хватаю его за ухо, — бессовестный! Ты поедешь к отцу и извинишься перед ним! Совсем припух!