Вместо этого Каен ждал, даже не понимая, чего именно.
— Вы попали в период благословения, мой мальчик, — шептал ему учитель магического плетения нир Санхар.
Если бы Каен не ненавидел Теофаса так сильно, то согласился бы. Первый год принц метался по дворцу, как раненый дракон по разграбленной сокровищнице, и напоминал буйнопомешанного. Императрица молилась сутками, а когда умер император, чуть не прописалась в храме, отстегивая храмовникам целые состояния и выпрашивая у богов ответа.
Когда Теофас улетел в Ленхард и остался за магической завесой, двор вздохнул счастливо. По дворцу больше не летали копья и мечи, не горел сад, не бегали по плацу изможденные рыцари. Императрице пришлось вернуться, и двор, затаившийся в ужасе, выдохнул.
— Что значит выдохнул? — уточнила я у брата.
И ту же ласково погладила его по щеке, как ребенка, чтобы тот не заподозрил отсутствие у меня адекватной реакции. Я должна плакать от радости встречи, смеяться, что мы выжили, закидывать расспросами про его жизнь, про Инес, про императрицу, может, даже про Тео.
Но смысла в этом не было. Новости о жизни брата я получала через Кайне, об Инес разузнать не смогла, но клан Хааш доносил слух, что ее оставили при дворе.
— Она, наконец-то взялась за вопрос антов, который переносили из года в год по прихоти принца… то есть, императора. Уладила вопрос с налогами на северных землях, достойно сопроводила в последний путь вторую наяру почившего императора… Все улеглось, наконец-то, понимаешь?
Да. Еще как понимаю.
— И как она решила вопрос антов?
— Что?
Каен взглянул на меня с недоумением.
— Как императрица решил вопрос с антами? — повторила я терпеливо.
Брат пятерней зачесал волосы назад и тут же снова разворошил их на затылке.
— Ну, Люче, вечно ты загадываешь загадки, — задумчиво дернул меня за косу. — Отросли волосы у тебя, прямо как у королевны из сказки… Ах, да, про антов. Они угомонились, а значит что-то мать-императрица решила.
В переводе с политического на повседневный, десяток антов показательно казнили, сотни две сослали в Ленахрд, выжившие, конечно, угомонились. Угомонить драконов вообще можно только двумя способами: златом и угрозами, а выгод анты, судя по прибавлению в Ленхарде, не получили. В нашем крыле пушечное мясо не переводилось.
— А что с налогами на северные земли?
— Увеличили налог на пушнину и запретили стрелять тонкорогих. Ну, сама понимаешь, тонкорогие — редкость.
Редкость… В столице. А на Северной границе, тонкорогие — это рагу. Хочет, хочет императрица прибрать к красивым ручкам Северного дракона, душит его налогами.
Про почившую наяру почившего императора, которая славилась крепкой психикой и идеальным здоровьем, спрашивать не стала. Императрица расчищала путь к трону своему сыну, чей авторитет пошатнулся в последние годы, судя по слухам, долетавшим до Ленхарда.
Не зря притащил меня в Семидворье Рейнхард, не зря.
Зреет буря…
Дорогие читатели, большое спасибо за ваши комментарии, звездочки и награды! Это очень поддерживает меня ))
20. Другая правда
— Зачем ты ее сюда притащил?
Теофас разворошил солнечную копну волос, с ненавистью глядя в зеркало. Зеркало пришлось поставить, когда он настолько сроднился с тьмой, что перестал ее чувствовать. Злость, ярость, приступы агрессии казались его собственными, но вот зеркало… зеркало всегда показывало правду: черную радужку глаз, искалеченные нити магических жил под кожей.
Но сейчас он видел только собственное лицо, вызывавшее в нем прилив паники и бессилия. Мать была права, он родился на беду.
— Твоя красота — лишь редкий камень в коллекции достойной драниры. В лучшем случае. В худшем случае она принесет Империи беду, а сын императора должен нести благо, Теофас.
Его мать никогда не читала нотаций. Не жаловалась, не просила, не приказывала. Она просто давала инструкции. Быть быстрее, сильнее, лучше, еще лучше, лучше, чем первые из первых.
И он соответствовал. Бился на мечах достойно имени Таш, проигрывая только лишь опытным рыцарям, превосходящих его возрастом, владел тремя базовыми языками, и к семи годам достиг уровня Академии, всем нравился, но ни с кем не был близок, как предписывал этикет. Ему поочередно покорились придворные науки, и его детское мнение, случалось, принимали в расчет убеленные сединами советники.
Но мать была недовольна. Даже когда ликующий нир Шелен выявил в нем редчайший двойной дар.
— Это не достижения, — именно в день, когда был обозначен его дар, она впервые позволила раздражению вырваться наружу. — Это стартовый капитал. Это норма для любого императора! Все, чего ты добился до этой секунды, это лишь с трудом дополз до нулевой отметки, но пора уже сделать шаг в будущее и заработать что-то собственным трудом.
Это было больно, но справедливо. Сын императора не мог позволить себе наслаждаться преимуществом, которые дали ему древние драконьи гены.
Теофас понял раздражение матери правильно. Он должен был покорить магию и подчинить потоки, бегущие по его телу. Нир Шелен мягко, но твердо запретил ему применять магию до десятилетнего возраста, но впервые Теофас его ослушался. Тайными ходами пробирался он в отцовскую библиотеку и читал, пробовал, жег ладони потоком, пока тот не сделался в его руках послушным, как воск.
Отец, когда узнал, сначала высек его за то, что тот рисковал жизнью, а после взялся показывать каждому министру, словно Теофас и впрямь был самым драгоценным камнем в его сокровищнице. Его пламя было таким же редким и солнечным, как его волосы.
А мать расстроилась. Впервые за все семь лет его жизни, она посадила Теофаса рядом и, опустившись на колени, мягко сказала:
— Ты очень глупо рисковал, малыш. Нет смысла стремиться к недостижимому, тебе не хватает… чего-то.
Теофас не знал, чего ему не хватает, но, когда на празднике зимы появилась Эльене, он вдруг отчетливо понял, что не хватает именно ее.
К сожалению, мать не разделяла его мнения.
— Слабая, — обронила она однажды. — К тому же иномирянка. Знаешь же, какие слухи ходят о них, темная магия дается им легче легкого. Ритуалисты быстро задурят ей голову, а через нее доберутся и до тебя. Эта девочка — лишний балласт, постарайся не привязываться к ней.
Впервые в жизни он возразил матери, заикаясь от собственной смелости.
— Но ей всего семь… Взять иномирянку в семью почетно и правильно, отец говорил…
— Трусиха и сладкоежка, возится с котами, как безродная вея, ревет ночами, не справляется с нагрузкой, — тут же взвилась мать. С каждым годом она все меньше ладила с отцом, и оспаривала любое его слово. — Девчонка потянет тебя на дно, Теофас! Очнись, я подберу для тебя чистокровную дракониру с достойным пламенем!
Он видел Эльене другой. Внимательной, одаренной, воздушной, как ее любимый кремовый десерт, с добрым и веселым нравом. Даже не будь она ему истинной, его взгляд не прошел бы мимо.
Теофас мучался целый месяц, прежде чем решился спросить совета отца, прекрасно понимая, как разозлиться мать. К сожалению, риск не оправдал себя, отец посмеялся и сказал, что значение истинной связи преувеличено.
— Это низшая, животная связь, — бессвязно шептал отец, пытаясь устроить Теофаса на колене, как ребенка, хотя ему было уже почти восемь. — И без нее можно жить, мой мальчик…
Приходилось отворачиваться от слюнявых поцелуев и винного амбре, от которого пьянел даже хищный дворцовый кот. Отец каждый вечер уходил из дворца и пил, и знался с порочными женщинами, проигрывал в вист драконьи сокровища, добытые золотой кровью дракониров их рода.
После того дня мать не разговаривала с ним полгода, и Теофасу дорого обошлось примирение. Тогда еще рядом был Клавис, придумавший на пару с Рейнхардом забраться в гномьи владения за редким камнем, который за чистоту называли слезой дракона.
Слеза так восхитила мать, что та впервые в жизни разделила с ним ужин и ласково сказала:
— Есть один способ сделать из гадкого капризного мальчишки достойного драконира, который сможет получить и венец, и любимую… Но, если снова проболтаешься отцу, и думать забудь называть меня матерью.
Вот тогда-то его жизнь и превратилось в ад.
Самое странное, что половина дней, прошедших в пытке стать «достойным дракониром» выпала из памяти, хотя, казалось, их выжгли у него на спине кнутом, свитым из драконьего потока. А то, что сохранилось, возвращалось к нему ночь за ночью, выворачивая грудь в сухом крике. Много раз он собирался все бросить и вернуться в прошлую жизнь без боли, но…
Мать приняла Эльене. Малышку Люче, как называли ее родители и брат. Помогала ей в делах, лично подбирала обучение, приглашала на вечерние чаепития — честь, которой его самого не удостоили ни разу.
Вот только Люче росла и менялась, и через несколько лет их отношения безнадежно запутались. Иногда он ловил на себе брезгливые взгляды Истинной, которая со скучным лицом прислуживала ему за столом, а после бежала к Целесу со своими детскими жалобами. Любовь и ненависть к ней смешались в суп, он хлебал его за обедом, пил до дна вместе со стаканом воды на тренировке, нырял в него с головой, как в лесное озеро. Но подойти не мог. Около Люче вечно суетились фрейлины с насмешливыми лицами, внимательно провожая его взглядами. Им не давали остаться наедине, контролируя каждое сказанное слово, каждый взгляд.
— Какой стыд, Ваше высочество! Она же совсем юная, вы должны подождать… — говорили она каждый раз, когда он приближался к ее покоям, придавая его приходу какой-то иной, грязный смысл. — Ах, дайте ее магии повзрослеть, а для вас… есть иные забавы.
Он бесился, сжимал кулаки и уходил, пока эти иные забавы не зажали его в темном углу.
Отец пил и отмахивался. Мать поджимала губы, в ее взгляде читалось «я тебя предупреждала». К тому моменту она неожиданно обратила свое внимание на младшую дочь, которую до этой секунды от козявки не отличала.