Меня неожиданно взяли под локти двое — один с фиолетовыми ресницами, другой с цепью на губе — и повели куда-то за занавес.
Гримерка была яркая, пропитанная духами и потом, с зеркалами во всю стену. Пара молодых парней наносили макияж. Ещё двое стояли у дальней стены, о чём-то тихо разговаривая.
— Ну что, лапка, — пропел один из моих сопровождающих. — Давай-ка превратим тебя в шикарную соску.
Я попытался что-то сказать, но он приложил мне свой наманикюренный палец к губам и мне тут же сунули в руки второй бокал.
— Выпей ещё, пупсик, ты слишком дёрганный. Рааасслаааабьсяяяяя.
Быстрые и умелые руки меня раздели. Напялили на меня чулки. Лифчик. Платье из чёрного гипюра. Парик — длинные кудри цвета пшеницы. Намазали мне лицо.
— Реснички — оп! Губки — мяу! Румянец — шик!
Я смотрел на себя в зеркало и боролся с подкатившей к горлу тошнотой. Мужик. С мешками под глазами… с сиськами… в парике.
— Готово? — Буров вошёл и хмыкнул. — Ну, ты просто бомба.
— Я так не пойду, — хрипло сказал я.
— Пойдёшь, Михаил. И не забудь, улыбайся. Ты сегодня — звезда. А звезды должны сиять.
Я встал и... мои ноги вдруг оказались ватными. Рот отказывался слушаться. Я начал заваливаться на бок. Один из тех, кто участвовал в переодевании, подхватил меня, не давая грохнуться на пол. Со второй стороны меня уже поддерживал один их тех, кто до этого стоял у стены.
— Тихо тихо, лапка, расслабься. Тебе всё понравится.
Я почувствовал, как мысли становятся лёгкими. Как будто всё — и этот ад, и прошедшие дни в страхе, и предстоящее — вдруг не имеют никакого значения. Губы расползлись в улыбке. Мне стало без причины... просто... хорошо.
— Что было в бокале? — попытался спросить я, но получилось что-то похожее на:
— Шшта ыыыы аааа?..
Мир начал размазываться и реальность прорывалась в моё сознание короткими яркими вспышками. Я как-то оказался в середине зала. Лица мелькали, как маски на карнавале безумия. Менялись губы — слюнявые, жадные, горячие губы. Меня хватали руки — грубые волосатые руки. Через ватную пелену ко мне прорывались звуки — музыка, разговоры, какой-то дикий вой, ржач, визг. Сальный смех над самым ухом. Пальцы скользили по моей шее, пальцы были на моих щеках, пальцы были везде. Горячее дыхание, запахи кожи, алкоголя, ароматизированного масла, чего-то сладкого и тухлого одновременно.
И я — тряпичная кукла, которая не в состоянии сопротивляться. И я улыбаюсь, потому что не могу не улыбаться. Ведь я больше не я. Я — никто. Времени нет. Меня нет. Есть только вспышки. И хриплый, грубый, незнакомый мне, басовитый голос, похохатывающий и повторяющий снова и снова:
— А, хорош, псина, ну, правда, звезда.
Глава 52
Машина затормозила у моего дома и я очнулся. За рулём сидел тот, кого Буров накануне назвал гурманом. Он не глушил мотор.
— Ну, что, Миша, — сказал он, не глядя, — а мы неплохо повеселились. Как думаешь? Повторим?
Я хотел молча выйти, но он удержал меня за плечо. Достал телефон, что-то нашёл и повернул экран ко мне.
— Глянь, дружок.
На видео был я в утробе этой чёртовой пиццерии. Желудок скрутило.
— Смотри, какой ты красавчик, — сказал мой провожатый с усмешкой. — Видос у меня не один, ты учти. Если ты вруг ты решишь выпендриться — ну, интервью там дать, в суд подать, адвоката нанять... Мало ли, что придёт в твою голову, когда проспишься.
Он повернулся ко мне:
— Кстати, — добавил он, осклабившись, — можешь звать меня Толиком. И обращаться, если что. И не переживай за обвинения в суде. Ну, за распространение. Если сядешь — на зоне свои есть. Мы тебя в обиду не дадим, Миша.
Он похлопал меня... Как хозяин пса, который принёс палку.
Я вышел. Стыд и злость клокотали внутри. В груди — пусто, в голове — гул.
Я поднялся по лестнице. Открыл дверь. И пошёл прямо на кухню. Достал бутылку — кажется, водки.
Отвинтил крышку. Глоток. Второй. Третий… Я пил, пока не вырубился.
Очнулся на холодном полу. Я открыл глаза, и первое, что увидел — ножку табуретки.
Я перекатился на спину. В висках стучало. Я сел и опёрся спиной о шкаф.
Перед глазами с отчетливой ясностью всплыла прошедшая ночь, во всех красках. Я помнил… Всё….
— Лучше бы ты сдох, Миша, — пробормотал я в пустоту.
Я попытался встать, держась за стол. Ноги подвели. Я сел обратно. Я сидел и смеялся. А потом почувствовал, как по лицу текут слёзы. В голове пульсировала мысль: они это покажут. Все узнают и не будет мне никаких выставок... Никаких баб, никакой рипутации, никаких контрактов... никаких контактов.
Я расхохотался. Зато, если меня загребут за распространение, меня теперь может прикрыть Толик… Толик… Толик знает Нестерова. Буров тоже знает Нестерова. А кто ещё крутится рядом с Нестеровым? Кто водится теперь с Захаровым? Вера. Вот всё и складывается. Эта стерва всё подстроила. Умная. Тихая. Не орёт, сучка. Подлая, тихая, продуманная мразь. И теперь — меня нет. Всё из за неё. Я слышал, что после моего визита в её квартире всё почистили. Только вот вроде бы сама она туда ещё не вернулась. Или уже вернулась? Я проверю. Посплю ещё и проверю. Если нужно, я подожду. А потом — разберусь с этой тварью.
Вера.
— Ребята, ну это невозможно, — Нестеров отложил вилку, глядя попеременно то на меня, то на Артёма. — Вы оба как привидения. Бледные, исхудавшие. После гриппа — невозможно смотреть на ваши кислые лица.
Мы и сидели в его уютной столовой, под мягким светом лампы, за горячей пастой с морепродуктами.
— Ничего, — тихо сказала я. — Пойдёт.
— А у меня есть идея лучше, Вера, — перебил он, покачав головой. — У меня пустует вилла. На берегу моря. Адриатика, лазурная вода, апельсины, виноград... И никто не знает, где вы. Сезон как раз начинается.
Я на секунду замерла. Море. Солнце. Отказаться было невозможно.
Я медленно перевела взгляд на Артёма.
Он смотрел на меня с лёгкой, почти мальчишеской улыбкой и, не моргнув, сказал:
— Я только за.
— Тогда решено, — сказал Нестеров и хлопнул ладонью по столу.
Через несколько дней я проснулась, вдыхая прохладный, солёный и влажный воздух. Он пробирался сквозь приоткрытую дверь на терассу, наполняя спальню терпким запахом моря.
Я лежала, ощущая щекой прохладную подушку, и слушала, как за стеной бьются волны. Потолок был высокий, с деревянными балками.
Я повернула голову — рядом, на широкой кровати, в полумраке спал Артём. Его лицо было спокойным, чуть тронутым мягкой синевой предутреннего света. Тень от его ресниц ложилась на щеку. Он дышал ровно, грудь мерно поднималась и опускалась в ритм. Осторожно, чтобы не разбудить, я выбралась из-под простыни, накинула лёгкий халат и босиком прошла к дверям, ведущим на веранду.
Небо было ещё темным, но над линией горизонта уже пробивалась тонкая, едва уловимая полоска света — намёк на утро. Веранда была выложена грубым камнем, кое-где в швах пробивался дикий тимьян. Над перилами вился старый виноград — ветви сплетались, образуя полукруглый навес. Я села на широкую подушку в плетёном кресле, подогнув ноги, и обняла себя за колени. Далеко внизу глухо шумел прибой — волны накатывали на камни. Я сидела, укутанная в своё молчание, и смотрела, как небо постепенно становится серебристо-розовым. Минут через десять за моей спиной послышались шаги. Артём вышел ко мне и опустился со мной рядом.
— Тебе не спится? — спросил он, и голос его был хриплым ото сна.
Я улыбнулась и кивнула в сторону горизонта:
— Посмотри.
Солнце медленно поднималось. Сначала это была тонкая багровая полоска на границе с водой. Потом появился край золотистого диска, и с каждым мгновением небо становилось светлее. Лучи пронзили облака, и всё вокруг окрасилось в тёплое розовое золото. На тёмной глади моря дрожащей лентой проступила солнечная дорожка. Мы укрылись пледом и сидели, прильнув друг к другу, плечом к плечу.
— Мне кажется, я абсолютно и безнадёжно счастлив. — тихо сказал он, глядя вперёд.
Я прижалась к нему теснее, уткнувшись носом в его плечо. Он наклонился ближе, коснулся губами моих волос и сказал негромко:
— Я хочу каждый рассвет встречать с тобой.
Он добавил, шепча мне в висок:
— И я очень тебя люблю.
Я только обняла его крепче, как будто боялась, что если скажу хоть слово — всё исчезнет. Этот рассвет, это мгновение, это чувство… Но он и так всё понял. Его губы нашли мои. Он подхватил меня на руки. Плед соскользнул и остался лежать на плетёном кресле. Белоснежные шторы колыхались от лёгкого ветра, виноградные листья за окном отбрасывали на потолок мягкие тени, похожие на кружево. Артём опустил меня на постель. Я провела ладонью по его лицу, по шее, чувствуя дрожь и тепло. Он улыбнулся и наклонился ко мне. Снаружи море продолжало свой вечный, неспешный рассказ, а утреннее солнце растекалось по стенам, по простыням, по нашим телам. И всё, чего мне хотелось, это повторять это утро и этот момент снова и снова.
Глава 53
Две недели пролетели, как один длинный, упоительный вечер, наполненный солнцем, теплом и его объятиями. Мы летели домой. В иллюминаторе под нами стелились облака, белые и пушистые, как крем на торте, и я смотрела в них, стараясь не думать о том, что всё заканчивается. Рядом дремал Артём. Его рука лежала на моей — тёплая, тяжёлая, надёжная. Я сжала его пальцы и улыбнулась. В носу ещё стоял запах итальянского кофе и лимонов. Где-то глубоко в лёгких жила солоноватая влага Адриатики, и даже кожа — покрытая ровным, медовым загаром — всё ещё пахла солнцем.
Я вспомнила, как возвращалась в Москву зимой.
Серый аэропорт, тяжёлый чемодан, холод, который будто сразу залез под кожу. Неуверенные шаги. Слова, к которым я подбиралась — развод, свобода, одиночество. Тогда я шла навстречу неизвестности. А теперь — я возвращалась не одна. Возвращалась с человеком, который смотрел на меня, как будто я сокровище.
Артём открыл глаза и посмотрел на меня.