Ты тот человек, который может откупиться от ребенка деньгами и жить спокойно?
Глеб смотрит мне в глаза.
— Я не знаю.
— Ситуацию просто швах, Глеб, — коротко смеюсь, делаю выдох и отстраненно продолжаю. — Допустим, я принимаю решение сыграть в эту гадкую и отвратительную игру, но где гарантия, что это не вскроется?
Меня сейчас вывернет на грудь Глеба курицей и чечевичным супом. Я сама не верю в то, что мне приходится говорить такие мерзкие вещи.
— Ладно. Предположим, что ты откупаешься деньгами, не чувствуешь угрызений совести и тебе действительно все равно на ребенка, — делаю паузу, что дождаться, когда приступ тошноты и омерзения затихнет, — но студенточка?
— Нин, — Глеб усмехается, — все имеет свою цену.
— И ты согласишься на пожизненный шантаж от малолетки? — вскидываю бровь. — Серьезно?
Молчит. Я тянусь к стакану с водой, а затем его опустошаю крупными глотками.
— Знаешь, что я думаю?
— Что? — серьезно спрашивает Глеб.
Надо абстрагироваться от того, что он мой муж. Я должна сейчас посмотреть на него, как на родственника, друга и партнера, который облажался. И не жена с ним сейчас должна говорить.
Жена может кричать, крушить все вокруг, падать в обморок и рыдать, но все это безумие ни мне, ни моим детям не помогут.
— Я думаю, что у тебя, во-первых, не выйдет быть просто кошельком. Будь в тебе столько циничности и мерзости, то ты бы… наверное, решил бы вопрос со студенткой так же мерзко и жестоко. Сейчас этот ребенок лишь в животе, а когда родиться, ты будешь думать о нем, возвращаться мыслями к нему.
Делаю передышку и отставляю стакан. Тяжело быть разумным человеком, когда потерял опору под ногами. Я лечу в бездну, и в полете, вся переломанная и окровавленная, веду диалог с тем, кто толкнул меня с обрыва.
— Во-вторых, вестись на шантаж малолетки? Ты ведь человек бизнеса, Глеб, и должен понимать, что такой сценарий… — хмыкаю. — Провален? Не поэтому ли ты все вывалил на меня? М? Если бы был уверен, что заткнешь ее и получится дитятку скрыть, то ты бы промолчал.
— Я должен был быть честным с тобой.
— Это лишь красивые слова, — качаю головой. — Хотел бы быть честным, то тогда бы все и рассказал. В ту ночь.
— Да, должен был.
— И ты считаешь, что я должна жить в таких условиях с тобой? — щурюсь. — И ждать, когда рванет? — поддаюсь к нему. — И ведь рванет, Глеб. Я очень хочу, мой милый, сделать вид, что нет твоей студентки и не будет твоего ребенка, но жизнь… накажет. И накажет нас через наших детей. Ты это понимаешь?
Все он прекрасно понимает и в своем гениальном плане затолкать Цыбиной Надежде в глотку деньги он не уверен. И поэтому он все мне рассказал. Я ведь не раз, такая умная, мудрая и сдержанная направляла его, когда он был в недоумении и расстерянности.
— Нин, я в жопе.
— Мы в жопе, — с горькой усмешкой шепчу, — мы. Я, ты и наши дети тоже в жопе, Глеб. И самое отвратное, что я чувствую ответственность за то, чтобы хоть как-то тебе помочь. Ты ведь мой муж. Мы столько прошли вместе. И это должны. Но должны пройти иначе, чем ты представил в своих тупых мужских мозгах.
Я встаю и отхожу к окну. Выглядываю в сад, а там Аленка на качелях с книжкой качается. Притворяется, что учиться. С умным видом переворачивает страничку, поднимает взгляд и машет мне рукой.
Я с улыбкой поднимаю ладонь, а затем задергиваю штору. Разворачиваюсь к Глебу.
— Будет шантаж за шантажом. Если ты, конечно, не лжешь насчет того, что твоя студентка исчезла на три месяца после вашего перепихона. И не ты ее отымел, а она тебя, — смеюсь. — Но я не позволю иметь меня, моих детей и втягивать их в шантаж хитрой мрази, Глеб.
Да, всем будет больно, но нельзя зашивать гнойную рану.
— Нина, — Глеб поднимается на ноги. — Я не лгу, — голос звенит сталью. — У меня не было систематических измен. Один, мать твою, раз, и…
— Для начала, Глебушка, — говорю холодно и отстраненно, — я хочу встретиться с ней. Я хочу оценить ситуацию с двух сторон.
Глаза Глеба темнеют.
— Обещаю, — подплываю к нему, — в обморок не падать.
Глава 7. Спасибо тебе
— Чего ждешь от этой встречи? — Глеб смотрит на дорогу и постукивает пальцами по баранке руля.
— А ты?
Глеб медленно выдыхает.
— Знаешь, я хочу выпрыгнуть из машины на полном ходу, потом с криками бежать от тебя, — хмыкаю я. — А на встречу с твоей малолетней шалавой я еду, потому что я та, от которой она решила тебя отбить. Пусть посмотрит мне в глаза и расскажет, согласна ли она на твой план воспитывать ребенка одна. И мне, как аналитику, который каждый день работает с потоками информации, мало вводных данных, чтобы осознать происходящее.
— Я тебе все сказал.
— Что ты мне сказал? Что ты нажрался и отымел студентку? — цежу сквозь зубы. — Вот так просто она тебе подвернулась под руку? А, может, ты ее сразу приметил, выделил среди остальных…
— Выделил, — коротко отвечает Глеб. Молчит, а затем продолжает. — По ее старательности, активности, Нин, и целеустремленности. Она показалась мне перспективной девочкой.
— Как звучит, — смеюсь я. — Перспективная девочка.
— Ты же поняла о чем я.
— Останови машину, — шепчу я.
— Зачем?
— Останови.
Машина резко сворачивает на обочину перед пустырем, заросшим густым кустарником.
— Подожди меня в машине.
Выскакиваю на улицу под прохладный апрельский ветер. Делаю глубокий вдох и спускаюсь к кустам, которые вот-вот взворвуться зеленью. Поправляю берет на макушке и кричу.
Ненавижу! Ненавижу свою жизнь, в которой мне нельзя быть слабой испуганной женщиной. Нет. Я — кто угодно сейчас, но не женщина.
Вновь набираю полной грудью воздух и в моей глотке опять вибрирует острый гнев.
Кричу и кричу.
И лишь когда вместо криков и визга начинают выходит болезные сиплые стоны, я замолкаю. Смотрю на редкие облака над головой и оглядываюсь, почувствовав на спине тяжелый взор.
Глеб стоит на ветру, спрятав руки в карманы брюк и смотрит на меня. Высокий, широкоплечий и с прямой осанкой.
Любовь способна выдержать подобное испытание?
Нам же вечно твердят, что любовь — это та сила, которая помогает преодолеть все трудности и вызовы, которые подкидывает жизнь, но…
Красивые слова — лишь слова. Реальность может быть такой отвратительной, безнадежной, что любовь истончается и рвется.
— Знаешь, — поднимаюсь по склону на обочину к молчаливому Глебу. Голос у меня сиплый, — это так несправедливо. Я выходила за тебя замуж, чтобы быть счастливой и любимой, а не для того, чтобы решать дилемму, как быть всем нам после твоей меткой и очень продуктивной измены. Да, я знала, что нас могут ожидать трудности Глеб, — сглатываю и повышаю голос, — но не такие! Не такие! И самое обидное, что это именно мне придется выгребать при любом сценарии. Понимаешь? Мне!
Приподнимаюсь на носочках, чтобы внимательнее заглянуть в его глаза:
— И от меня, как от матери, столько сейчас зависит, Глеб.
— Я знаю это, — взгляда не отводит.
— И я даже возмутиться не могу тому, что ты хочешь меня прогнуть под обстоятельства, потому что я вижу в этом “молчи и терпи” целесообразность. Поэтому я еду на встречу с твоей шалавой. Чтобы оценить ее, как врага, и понять, чего она действительно хочет от тебя. Ты, мерзавец ты этакий, любимый отец моих детей, и твоя Наденька, по сути, решила украсть тебя у них.
Выдыхаю, отворачиваюсь и массирую переносицу. Он меня не поймет. Да и все эти претензии не помогут мне выбрать правильную стратегию.
Он молча сгребает меня в охапку и прижимает к себе. Его щека у моего виска, и жесткая короткая щетина колет кожу.
— Нина… — шепчет он.
Я закусываю губы. Я слышу в его голосе отчаяние, которое вторит моему. И мы сейчас не муж и жена, которые должны скандалить, а два человека в ловушке. И любой выход из нее принесет свою боль.
Мы будем либо жить во лжи, либо утянем наших детей за собой в пропасть. Да, тут уже речь не о любви между мужчиной и женщиной, а об ответственности перед теми, кого мы привели в этот мир.
Все дети достойны полной и счастливой семьи. Мамы и папы.
— Я хочу ее убить, Нина…
— Очень по-мужски, — выворачиваюсь из его объятий и поднимаю взгляд. — Может, стоило? Но это при условии, что ты бы промолчал, честный ты мой. Сейчас уже поздно.
Ныряю в салон машины:
— Поехали.
Он медлит, и я выглядываю, приоткрыв дверцу:
— Ну, сам тогда иди и тоже покричи, блин!
Оборачивается. И ведь у меня растет два пацана, и эти два пацана похожи на отца. И они, вероятно, тоже будут лажать и обижать женщин.
Глеб приглаживает волосы, обходит машину и садится за руль.
— Спасибо, — неожиданно говорит он.
— Что?
Переводит на меня взгляд:
— Спасибо, Нин.
— За что?
— За то, что ты есть, — слабо улыбается. — Ты никогда не была для меня просто женой.
— Я знаю, — пристегиваю ремень безопасности. — Возможно, в этом и есть моя главная проблема.
Глава 8. Свободна
— Моя жена, — холодно говорит Глеб. — Нина.
У Наденьки большие глаза, как у испуганной Лани. Белая кожа, острый носик, темные и густые волосы до плеч.
И ожидала она в углу кафешечки только Глеба, и была дезориентирована тем, что за ним в двери вошла я.
И она меня сразу узнала. Я не зря пропустила Глеба вперед на несколько шагов. Меня бы можно было принять как за еще одну посетительницу кафе, однако Наденька сразу побледнела, увидев меня.
То есть в представлении Глеба я не нуждалась. Эта миленькая девочка с глазами, как у трепетной лани, была осведомлена обо мне.
— Здрасьте… — пищит бледная Наденька.
Глеб, как истинный джентльмен, помогает мне снять плащ. И этот жест, что у меня и что у него, уже вошел в привычку за столько лет, поэтому я не сопротивляюсь.
Наденька с круглыми глазами наблюдает за нами.
Глеб накидывает мой плащ на крючок вешалки, что стоит рядом со столиком, а после отодвигает стул, чтобы я села.