Не шлюха моя виновата.
Нет, конечно, у Ларисы тоже парфюм сладкий и сомнительный, но не она меня пометила, чтобы Маша так злилась.
А она злилась.
Я мог, конечно, мешочек вытащить, но не стал. Я же не обязан перед ней оправдываться.
Она мне — бывшая жена.
В тапочках, халате и шапке, которую я хотел сорвать с ее головы, а потом бы я схватил за волосы и…
— Довольно, — кидаю мешочек с восковыми кубиками обратно в карман.
Вибрирует телефон. Пару секунд пялюсь в экран. Еще Юры сейчас не хватало.
— Слушай, меня жена выгнала, — говорит он, когда я отвечаю. — Ну, как выгнала… Я сам ушел, пока она там бесится.
— Не понял.
— Чего тут непонятного, — вздыхает Юра. — Меня застукали посреди ночи с жирной котлетой. Ну и понеслось. Задолбала она меня. Ну вот. Какие планы?
— Три часа ночи?
— Ну и что?
— Вулкан буду лепить для дочерей.
— Я с тобой.
— Нет.
— Окстись, мне негде переночевать.
— Да неужели? — выхожу из машины и захлопываю дверь.
— А еще поплакаться в жилетку, — вздыхает Юра, но я не слышу в его голосе печали. — Вить, не выеживайся. Обсудим жен.
— Я уже в разводе.
— Бывших жен куда приятнее обсуждать, чем нынешних.
— Да нечего мне обсуждать.
— Значит, будешь слушать! — рявкает Юра. — У меня куча друзей, но ты один единственный в разводе!
— Да вашу ж мать, — сжимаю переносицу. — Юр, серьезно, отвали ты от меня. У меня день сегодня дерьмовый. Дочери истерят, бывшая вулканы пинает, а та, из-за которой все это я заварил, мозги лижет.
— Лижет?
— Пока ложкой ковырятся ей в моих мозгах не положено, — цежу я сквозь зубы. — Вот и извращается.
— А говоришь обсуждать нечего, — Юра вздыхает. — Мне вот жена сегодня ничего не лизала. Сразу нож в мозг по рукоять.
— Если ты приедешь, то ты со мной будешь лепить вулкан.
— Пальцы у меня толстые, конечно, но ловкие, — молчание и шепот. — Двусмысленно прозвучало, да?
— Прекращай.
— Ты не шутник, да?
— Нет.
— Я же говорю, ты у меня особенный. И именно ты мне сейчас нужен, Вить. Ты, твой вулкан и твое занудство. Я серьезно, Вить. Я кричу о помощи. С остальными-то мои шутки перевешивают, я за них прячусь, а с тобой не пошутишь. Ты, вообще, страшный человек, Вить. Вот страшный человек мне и нужен сейчас. Я рядом с тобой как-то себя сразу в руки беру. Приосаниваюсь, чтобы не разочаровать тебя.
— Что ты несешь?
— Все-то меня всегда слушают, я советы раздаю, а тебе советы не раздать, — Юра цыкает. — На одном месте ты вертел чужой жизненный опыт. — Нет. Ты сам с усами. Ты мой бриллиант среди остальных.
— Ты либо прекращаешь поясничать, либо пошел далеко и надолго.
— Понял, — шепчет Юра. — Согласен. Я перебарщиваю часто. Вить, говори адрес. И ты не поверишь, только о тебе я не знаю таких подробностей.
— Чего? — хмурюсь я.
— С тобой я нос свой не сую в твои дела. Вот как так?
— Это должно меня впечатлить?
— Да.
Массирую переносицу. Один я вряд ли успею вулкан слепить. И дела даже не в вулкане, а в крохотных деревцах, на которые уйдет уйма времени.
Диктую адрес, и Юра расслабленно выдыхает:
— А у тебя есть, что пожрать? А то котлету у меня забрали.
— Не забирала ведь у тебя жена котлету?
— Нет, — недовольно отвечает Юра. — Я просто что-то подустал. Я задержался на встрече. Будет скандал. Я ведь вызверюсь на жену. Не буду сегодня терпеть ее недовольство. Вот прям вызверюсь. И даже если будет милой и хорошей, получит по первое число.
— За что?
— Просто так. Ты же должен меня понять, нет? Надо переключиться. Хотя бы на твой вулкан дурацкий. И про пожрать ты мне не ответил.
— Есть. Не котлеты. Креветки, паста, чечевичный суп…
— Все, еду. Больше ни слова.
Глава 30. Вот как с таким жить?
Юра открывает мешочек с восковыми кубиками, принюхивается и достает один, а затем кидает его в рот.
Зря я выложил эту вонючку на стол.
Юра жует и бубнит:
— Говенная какая-то конфета, Вить, — кривится. — Раньше ведь нормальные делали ириски.
— Это не ириска, — кладу на стол картонку.
— А что это? — продолжает жевать. — Какая-нибудь новомодная херня с марципаном?
Поднимаю взгляд и говорю:
— Это соевый воск, Юр. Ароматизатор для шкафов.
Юра медленно моргает, выдергивает из нагрудного кармана платок, встряхивает, уничижительно глядя на меня, и выплевывает в платок разжеванный воск.
— Ну и козел же ты, — сворачивает платок и откладывает в сторону. — Я апплодирую твоему козлячеству стоя.
— Ты в следующий раз спрашивай, что ты собираешься сожрать, Юр, — взгляда не отвожу.
— Справедливо.
Кладу перед ним мешок с небольшими тонкими веточками и бутылочку клея:
— Сделай из этого десять деревьев. Сантиметров по десять.
Затем поднимаю с пола пакет с глиной.
— Мы сейчас реально будем заниматься детской поделкой?
— Ага.
— А поговорить?
— Ну, говори, — закатываю рукава рубашки и вываливаю на картонку влажную глину. — Говори и делай деревья.
— Серьезно?
— Да, Юра, — вновь поднимаю взгляд. — Я очень серьезен. Палочку к палочке приклеивай. Потом покрасить вату и прилепить к веточкам. Все охренеть как серьезно.
— Понял, — Юра высыпает веточки на стол. — Господи, Вить, у меня аж сердце куда-то в трусы закатилось и не выкатывается обратно. Злющий, как черт.
— Это я еще не злой.
— То есть у меня есть шанс сегодня найти смерть в твоей квартире, если не справлюсь с заданием?
— Тормози со своими шутками.
— Ясно, — Юра обиженно шмыгает и подхватывает две веточки. — А вообще, как дела, Вить?
— Кота, подумываю завести.
— Чего?
— У сильного независимого мужика должен быть кот, — разминаю глину.
— Ясно… Ну а кроме кота… как дела? Как там новая любовь? Лямур-тужур? — делает паузу. — Отымел ты ее нет?
— А почему тебя так волнует этот вопрос, — сминаю глину в пласт и поднимаю взгляд.
— Ну а о чем говорить мужикам еще? О бабах.
— Нет, я ее не отымел, — спокойно отвечаю я.
Юра откладывает веточки, откручивает крышечку от бутылька с клеем, подозрительно на меня поглядывая, а потом задает вопрос:
— А что так?
— Любишь ты копаться в грязном белье, Пастух, — хмыкаю я. — Своего нет?
— Мое знакомое и родное. Все пятна знаю.
— Думаешь, у меня грязные трусы повкуснее?
— Определенно, Вить, — выливает немного клея в крышечку, макает одну веточку и прикладывает ее к веточке потолще. — Ты другой. Знаешь, раньше было модно называть некоторых детей индиго, — переводит на меня взгляд. — Ты у нас мужик-индиго.
Леплю конус и приклеиваю его к картонке.
— Ты мне так и не ответишь?
— Не увидел целесообразности в соитии с лямур-тужур, — подхватываю пакет с песком. — Что тут непонятного?
— Что?
— Что слышал, — засыпаю песок в вулкан через узкое отверстие. — Лень одолела после бокала красного.
— Не понял.
— В воспоминания ушел, — откладываю остатки песка и лезу под стол за красным порошком.
Состав простой. Краситель, сода, лимонная кислота.
— В какие воспоминания?
— В такие, где жирные чебуреки из ларька, — перевожу взгляд на Юру, — были куда вкуснее сраной фуагры с черной икрой, а квас из ржавой бочки раскрывался таким букетом, который не раскроется в бутылке с Монтраше.
— С этим согласен, — Юра кивает. — Только я не чебуреки любил. А пирожки с картошкой. Так и не могу найти тех самых. И никто приготовить не может, Вить. Да я за эти пирожки бентли бы отдал. Господи… да что там! Я бы сердце свое вынул и вложил в эти руки, если бы…
Он замолкает и смотрит на меня, не моргая:
— Вить, да я после этого пирожка и компота с песочком был бы готов умереть.
— Слушай, Пастух, ты нищим никогда не был, — щурюсь я. — Я в курсе, кто и что ты.
— Да что ты будешь с тобой делать, — возмущенно хлопает по столу.
— Ты свои бабки, карьеры от отца унаследовал, — прищуриваюсь. — Ты фуагра, поди, на завтрак жрал и запивал все это кровью единорогов.
— Ну, допустим, — Юра склеивает веточки. — Но пирожки в моей жизни были. Целую неделю моего смелого побега из дома. Потом были дикие тумаки от отца, но о них не скучаю… — отвлекается от веточек и задумчиво смотрит перед собой, — хотя нет, скучаю. Я тогда был полон решимости уделать его. Никого не хочу сейчас так до кровавых соплей отмудохать. Никого. Как-то все, — смотрит на меня, — вяленько теперь. Только для порядка, только, чтобы не наглели… А того чувства порвать на части нету. Как и пирожков с компотом. Но… — он моргает, — кое-что меня сегодня удивило.
— Что?
— Твои ириски, которые не ириски. Я бы и вторую сожрал, — медленно кивает, — чтобы убедиться, что херня твои конфетки… Но давай вернемся к фугара и Монтраше.
— А ты сам к жене чего не поехал? — прищуриваюсь.
— Я же сказал. Не в настроении я сейчас перед ней оправдываться. Любимые женщины утомляют, — Юра цыкает. — Держать себя в руках рядом с любимыми тяжело. Держишься, держишься, а потом раз и сожрал.
— Завтра орать будет еще громче, — невесело отзываюсь я.
— Я опять к тебе вернусь, если опять крышечка засвистит.
— Да нахрена ты мне тут?
— Мы еще чего-нибудь в школу для твоих дочек налепим, — приступает к очередному деревцу. — Смастерим, — опять смотрит на меня. — Продинамил ты, короче, любовь свою. Ей, наверное, обидно.
— Нудная она.
— А ты прям весельчак.
— И прям вся из трусов рвется.
— А тебе подавай неприступных.
— Не в этом дело, Юр, — пожимаю плечами. — Инициативу пытается каждый раз перехватить, и лезет в личное.
— Прям как я, — Юра щерится в улыбке.
— Но ты при этом в спине не выгибаешься, глазками не стреляешь, не хитришь, не юлишь и томно не улыбаешься.
— Какой ты капризный.
— В стороне она была другой, — макаю кисть в клей и касаюсь картонки. —