— Хорошие отзывы? — шепчет Виктор. — Правда? Да я тебе столько отзывово накатаю через ботоферму, что ты охренеешь! Еще не открылась, а уже весь город с ноготочками ходит! И все довольные! Никогда таких ногтей ни у кого не было! Самые лучшие ногти во всем мире!
— Не ори…
— Дура!
Резко отшатывается, смотрит перед собой и медленно выдыхает, поскрипывая зубами.
Пастухов на крыльце кому-то звонит, и я шепчу:
— Твой друг что-то мутит…
— Это уже не твоя забота, — опять выдыхает.
— Ты ему доверяешь?
— Ну, он насиловать меня не будет! — опять повышает голос и в ярости смотрит на меня. — Ясно? Ароматизатор для шкафа сожрет! Это да! Это он может! И я тебя с ним, если понадобится, то спокойно оставлю!
— Хватит на меня орать! Ты на меня в браке не орал! И сейчас тем более не смей!
— А стоило, похоже, орать! И ведь мне часто так хотелось орать на тебя! Орать и все ломать! Потому что ты иногда невыносима!
— Да ты что? Ты у нас что ли выносимый?!
— Да что там иногда! Ты часто сукой была!
— Я — сукой? — возмущенно охаю я. — Обалдел?!
— Ласковой, мягкой, — тихо отзывается он и затем рявкает, — но сукой!
Я его сейчас убью. Меня начинает трясти от злобы к его бледной харе, окровавленным рукам и к этому сладкому запаху Ларисы, которым провоняла вся машина.
Глава 34. Домой, Машуль
— Ты зря приехал! Пусть бы меня даже убили!
Конечно, я не соображаю, что сейчас несу под волной бурлящей ненависти. Я бью его.
Удары получаются слабыми, неуклюжими, зато мои крики громкие. Такие громкие, что меня саму оглушают.
— Козел! Это моя жизнь! Без тебя! Ты гордо свалил из нее!
— Будто ты бы меня в ней оставила!
— Заткнись!
Царапаю его рожу в желании содрать кожу, добраться до костей, но он перехватывает мои руки, рывком привлекает к себе и стискивает в объятиях.
— Пусти, козлина! — сквозь рыдания вою я.
Но не отпускает.
Я хочу принять его объятия, отдать ему свой страх, отчаяние и слезы, но не могу. Мы в разводе.
И мне мало его родных объятий. Мало того, что он для меня сейчас только близкий человек.
Он был моим мужчиной, а теперь я должна осознать, что Виктор — бывший муж и защитил он меня не как любимый и любящий, а как родственник.
— Отвали! — я выворачиваюсь из его объятий и зло толкаю в грудь. — Отвали! Тут все провоняло твоей Ларисой! Ты ее тут отымел?!
Виктор отворачивается, смотрит перед собой и поднимает брови. Затем снисходительно надувает щеки и выпускает воздух.
— Отымел ее тут и меня затащил сюда? Ты, что, извращенец?
— Ну, для кого-то мы оба были бы извращенцами после некоторых моментов нашей жизни, — пожимает плечами.
Замолкаю на несколько секунд, переваривая слова Виктора, а затем возмущенно распахиваю глаза.
Это что еще такое?
Да как он вздумалсейчас говорить о нашей близости, в которой мы были смелыми, открытыми и очень любопытными.
— Да как ты смеешь…
Виктор молча покидает салон и оставляет меня с открытым ртом, из которого я планировала вылить на него порцию оскорблений и возмущения. Хлопает дверца, я вздрагиваю и сама выскакиваю на улицу.
— Это так по-мужски, Вить! Взять и уйти!
Шагает к крыльцу, на котором пастухов торопливо прячет телефон в карман.
— Хотя это теперь твое кредо жизни! Если что-то не нравится, то ты уходишь.
— Ириску сюда давай, — громко и в командном тоне говорит Виктор Пастухову, который лезет в карман пиджака.
— Я ее хотел оставить на десерт после пирожка, — фыркает тот. — Какой ты жадный.
Виктор игнорирует меня, и я, кое-как поправив разорванную по шву юбку, иду к своей машине.
— Твоя бывшая убегает.
Понимаю, что я потерялась в пространстве, и шагаю не к моей белой ласточке, а к чужой.
Мне надо в другую сторону.
Ноги заплетаются, тошнит и руки дрожат.
Адреналиновый откат?
— Маша!
Меня опять за загривок касается холодная рука страха.
Я могла сегодня быть убитой и изнасилованной. Почему моя новая жизнь привела к какому-то липкому ужасу? Где мой успех гордой и независимой, свобода, перспективы?
— Маша!
— Вот теперь точно убегает, — до меня долетает смешок Юры.
Я хочу скрыться, но от Виктора, а от своей жизни и от самой себя.
Я не хочу жить вот эту жизнь.
Я хочу другую. В которой я счастливая, воодушевленная и влюбленная. И не разведенная тетка, которой почти сорок лет и которая потратила больше двадцати лет на одного единственного.
— Да стой же ты!
Вспыхивает новый осколок воспоминаний. Я с хохотом и красными щеками бегу от Виктора по снегу. Перед этим залепила ему снежком в его лицо. Он нагоняет меня, кидает в сугроб, а затем сам падает в него, чтобы потом притянуть меня к себе и поцеловать.
— Маша!
Сейчас сугробов нет.
И Виктор не кидает меня в снег, а прижимает к фонарному столбу и сует под нос прозрачный пакетик из органзы. Внутри — белый кубик.
— Вот!
— Что?!
— Нюхай!
Недоуменное молчание. Полная женщина в стороне останавливается и подозрительно щурится на Виктора, который зло гаркает:
— Идите, куда шли! Это моя жена!
— Бывшая! — взвизгиваю я и делаю вдох.
Нос забивает сладкий и приторный запах, который я приписала Ларисе. Я отмахиваюсь от Виктора, который прячет пакетик в карман пальто.
— Фу! — меня аж передергивает. — Блин! Фу!
А затем мы с Виктором смотрим друг на друга в напряженном молчании.
— Что это за вонючка? — Кривлю губы.
— У дочки моей секретарши новое хобби. Свечки варит и всякую фигню.
— Она же вроде рисовала? — хмурюсь я.
— Рисовала она тоже так себе. А до этого вышивала.
— Да, точно, — сглатываю я и сдуваю локон.
— А теперь пошли, — Виктор тяжело вздыхает. — Серьезно, пошли.
— Я не хочу к твоей маме, — качаю головой. — Хватит ей девочек. Нет.
— Поехали тогда домой.
У меня пальцы вздрагивают. Домой? Наш дом так и остался для него нашим домом?
— Пошли, — он приобнимает меня за плечи и ведет мимо машин. — Не стоит тебе сейчас куда-то бежать. Новых приключений на пятую точку найдешь.
Я не сопротивляюсь и едва ноги передвигаю.
— Домой, — сипло и тихо говорю я.
— Да, домой, Машуль.
Я останавливаюсь и поднимаю на него взгляд.
— Что?
— Машуля? — спрашиваю я.
В глазах Виктора недоумение. Он не понимает, что из нашей жизни “Машуля” исчезла перед разводом и вновь появилась сейчас. Она скрылась под тоской, под разочарованием в жизни и опять вынырнула.
— Идем, — тихо отзывается он. — А то я правда свяжу тебя, и ты ведь в курсе, что это умею.
Глава 35. Спасибо
— Ты привез меня, — прохожу в гостиную. — Спасибо. Можешь идти.
Сажусь на диван, откидываюсь назад, запрокинув голову. Закрываю глаза.
— Я заварю тебе чая.
— Не нужен мне чай.
— А чего ты хочешь?
Смотрю на Виктора и горько так усмехаюсь.
Я сдулась. Страх ушел. Желание спрятаться развеялось, недоумение от “Машульки” стерлось. Сердце в груди не бухает, а тихо отсчитывает удары.
— Вить, ты бы себе задал этот вопрос.
Хотя я должна сказать, что он в последний год нашего брака ничего не хотел.
Вот так.
И это я понимаю только сейчас.
Он всегда был энергичным и любопытным мужиком.
В супермаркете мог схватить какую-нибудь подозрительную фигню со словами “хочу попробовать”. Например, попкорн со вкусом соленых огурцов или банку с маринованной бамией. Зеленые стручки, похожи на фасоль, но в разрезе выходят звездочками.
Наша семья многое с его легкой руки всякую ерунду попробовала.
Он мог неожиданно решить зайти в случайную кофейню, потому что “хочу кофе” или “хочу круассан”. Потом он мог плеваться, высказывать недовольство, что кофе плохой, а круассан черствый или пересушен, но это не останавливало его от “экспериментов”.
Его “хочу” касались и наших ужинов.
В такие дни его “хочушек” он не требовал от меня странных изысков. Мы либо заказывали что-то загадочное, либо он выгонял меня из кухни со словами “лучшие повара — мужчины”.
Незаметно все эти “хочу” и “надо попробовать” исчезли. Они сразу не пропали. Со временем, и вот сижу я на диване и понимаю, что мы те самые лягушки в кипящей воде, которую постепенно довели до кипения.
Правда, я бы метафору изменила. Мы медленно, но верно ушли на дно.
— Я устала, — шепчу я.
— Вот я тебе и заварю чай, — шагает мимо.
— Это ведь ничего не изменит, Вить.
— А я не говорю о каких-то изменениях, Маш, — оглядывается и цедит по слогам. — Я просто заварю тебе чай, а себе кофе.
— Твоего любимого нет.
Замолкаю.
А любимый кофе перестал быть для него любимым. Выпить чашечку кофе по утрам для него было ритуалом, но он извратился в “заварить-налить-выпить”. Без смакования, неторопливости и основательности.
— Заварю какой есть.
— Есть только растворимый.
Жду его реакции. Он ненавидит растворимый кофе. Он его не воспринимает, и купила я эту банку в знак своей свободы от занудного ценителя. Банка так и стоит не открытой.
— У меня нет сейчас возможности выбирать, — говорит он и уходит.
Прямой как жердь.
У меня не выйдет его выгнать. Пойду на хитрость.
— Слушай, Вить, — повышаю голос. — Ты мне там дверь разбил…
Ежусь и тянусь к пледу, который накидываю на ноги.
— Юра разберется!
— И ты ему будешь должен! Такие люди долги всегда спрашивают!
— Нет, не спросит! Ему сейчас надо хоть чем-то заняться! И это я ему в каком-то роде делаю услугу!
— В смысле?
— В смысле, что у него сейчас настроение отрезать всяким мудакам яйца, а не мужем быть!
— Он женат? — удивленно спрашиваю я.
— Пока еще женат, — долетает мрачный голос Виктора.
Подтягиваю плед к груди.
Я должна дистанцироваться.
Виктор всегда был ко мне участливым, внимательным и заботливым, и этот паттерн стал его второй натурой.