Я не целую Виктора, потому что понимаю, что он забьет все мысли учащенным пульсом и гулкими ударами сердца.
Я касаюсь его лица кончиками пальцев.
Виктор поддается в мою сторону с шумным и влажным выдохом, и я шепчу:
— Нет.
— Почему?
— Потому что я хочу посмотреть на тебя.
В глазах Виктора недоумение, и я слабо улыбаюсь:
— И ты на меня посмотри.
За прожитыми вместе годами, за множеством вызовов, за счастьем и, как оказалось, привычками мы не заметили самого главного.
Мы изменились.
И он, и я.
Предо мной сидит мужчина. Зрелый, красивый.
Черты лица Виктора заострились, появились тонкие морщинки и редкие седые волоски в шевелюре.
А еще у него на виске у правой брови появилась новая родинка.
И когда она появилась? Я ее заметила только сейчас.
Касаюсь родинки, и ресницы Виктора вздрагивают.
— У тебя тут родинка, — шепчу я. — Ты знал?
— Нет, — его зрачки расширяются.
— А она у тебя есть. Раньше не было, Вить, — прищуриваюсь. — Когда она могла появиться?
— Без понятия.
Замираю, когда он проводит пальцами по линии моей челюсти. Приподнимаю лицо, чтобы он получше меня рассмотрел.
Я знаю, что и меня затронули годы.
Я больше не юная девочка с двумя косичками.
— Маш, что ты творишь? — Виктор с тихой хрипотцой выдыхает.
Мы никогда не стеснялись физической близости. Мы ее изучали, наслаждались ею, но то, что происходит сейчас куда интимнее и острее, чем любые игры.
Мы одеты, но обнажены.
И я понимаю, что в последние года два мне было страшно видеть не только в Викторе изменения, но и в себе.
Посмотреть на них и принять их — осознать, что мы подошли к очень важному рубежу нашей жизни.
У молодых все просто. У них все впереди.
У зрелых уже все иначе. Даже на гормональном уровне. Мы свои всплески и крутые виражи пережили и очень не хочется с этим прощаться.
— Ты красивая, — тихо отзывается Виктор.
— Но другая.
— Другая, да, — он кивает и вновь всматривается в мое лицо. — И я другой?
— Да, — улыбаюсь я. — Другой, Вить.
— Какой?
— Красивый и тебе почти сорок, — шепчу я. — Зрелый мужчина, у которого в уголках глаз углубляются тонкие морщинки, когда он щурится. И от этого у тебя взгляд, Вить, стал еще пронзительнее, чем был.
Он щурится, и правый уголок его губ приподнимается в хитрой ухмылке:
— Правда?
— Правда, — касаюсь его подбородка. — Я думаю, что теперь ты можешь просто взглядом выпытывать секреты.
— А что насчет твоих секретов?
— Ты думаешь они у меня есть?
— Юлишь?
— Да.
Он щурится сильнее, и я с улыбкой закусываю нижнюю губу, чтобы сдержать смех.
— Говори.
— Да вряд ли можно это назвать секретом.
Виктор приподнимает в ожидании бровь, и его родинка тоже ползет вверх.
— Когда девочки у тебя, я два раза в неделю кроме страдашек по бывшему мужу, заказываю себе большую пиццу и сама ее съедаю за раз. И это такой кайф, — мечтательно вздыхаю. — Никого нет дома, я сижу на полу в старой футболке и ем пиццу.
— Интересно.
— К секрету мы только подошли, а ты и не заметил.
— Подожди.
— Мой секрет — это футболка для пиццы. Страшная, дырявая, застиранная… — делаю паузу и шепотом добавляю. — С зеленым попугаем. Только там от попугая почти ничего не осталось.
Виктор хмурится, а я мило улыбаюсь.
— С зеленым попугаем? — уточняет он.
— Да.
Крылья носа вздрагивают, и Виктор зло шепчет:
— Ты ее не выкинула?
— Нет.
— Я же сказал тебе ее выкинуть. И ты ее даже выкинула. При мне.
— Я тебя обманула.
— Да ты издеваешься…
Однажды на отдыхе я уговорила Виктора пойти на вечернее шоу, которое началось с пляшущих парней. Их кульбиты перешли к тому, что они сорвали себя штаны и сняли футболки.
Эти футболки полетели в зал к визжащим гостьям. Я не визжала, руками не махала, но блондинистый танцор с четкими кубиками на прессе целенаправленно кинул в меня футболкой.
— Ты врешь, Маша.
И какое тогда было лицо у Виктора! Он был готов кинуться на сцену к молодым аниматорам и показать, кто тут Альфа-самец, но мне удалось уговорами увести его в номер. По пути я якобы футболку выкинула, но прибегла к “ловкость рук и никакого обмана”.
Не знаю, почему я тогда решила футболку оставить. Наверное, хотела повредничать.
— Я тебе не верю, — Виктор сглатывает.
Я лезу рукой в щель между спинкой дивана и подушками и медленно вытягиваю футболку, которую через секунд десять встряхиваю и растягиваю перед охреневшим Виктором.
— Пять лет я ее от тебя скрывала, — закусываю кончик языка. — Прятала.
— Зачем? — Виктор медленно моргает.
— Мне не понравилось, что ты тогда весь раскомандовался. Это был мой бунт.
Виктор хочет вырвать из моих рук футболку, которую я прячу за спину:
— Нет! Мое! Не отдам! Если я мужа не послушалась, то бывшего тем более не буду!
— Так тебе тот сопляк запал в душу?
— Нет.
— Да ладно! — Виктор встает. — Ты его футболку пять лет хранишь!
— Ну и что?
— Ну и что?!
— Да. Ну и что?
— Я вот лифчики ничьи не хранил! — повышает голос. — Ты ее хоть стирала?!
Глава 40. Ты неправильно страдала!
— Ты ее стирала? Я тебя спрашиваю!
— Стирала, конечно, — невозмутимо складываю футболку на коленях. Поднимаю взгляд. — Она же вонючая была. Эти молодые и горячие очень сильно пахнут.
Глаза Виктора сейчас выскочат из глазниц.
— Маша, ты в своем уме?
— Что ты так завелся? Мне понравился попугай.
— Попугай?
— Да.
— Ты притащила с отпуска футболку стриптизера!
— Аниматора, — фыркаю я. — Это были не стриптизеры. Они же каждый вечер там плясали, прыгали и даже по канатам ходили. И не только мальчики. И девочки тоже.
— Девочки там ни в кого своими трусами не кидались!
— Так и мальчики трусами не кидались. Только футболками. Не знаю, — пожимаю плечами. — Было прикольно.
— Прикольно? — выдыхает Виктор.
— Да.
— Ты можешь мне нормально объяснить, какого черта ты хранила футболку какого-то ссыкуна?!
— Попугай понравился.
— Попугай в его трусах?!
— Что ты орешь?
— Ты, мать твою, нормальная?! Может, ты там успела с этим аниматором уединиться?!
— Нет.
— Почему он в тебя футболкой кинул?
— Потому что мы сидели в первом ряду, наверное. Близко к сцене.
— Вот оно что! — охает Виктор. — Вот почему ты лезла прямо к сцене!
— Почему ты так завелся?
— Ты сейчас серьезно спрашиваешь?
— Да, — взгляда не отвожу. — Мы с тобой в разводе.
— Но тогда не были! Мы не были тогда в разводе! — рычит Виктор, сжигая меня взглядом. — И теперь мне понятно, почему ты такие купальники себе купила!
— Какие такие? — с интересом уточняю я.
— Да у тебя что спереди, что сзади все было почти наружу!
— Но они же тебе нравились.
— И, видимо, — он в ярости усмехается и опять повышает голос, — всем аниматорам в округе тоже!
— Вить, — сдержанно улыбаюсь я. — Я повторюсь, мы в разводе. Харе орать на меня.
— Да я бы с тобой еще пять лет назад развелся, если бы эту футболку нашел!
— Но ты ее не нашел.
Виктор замолкает. Его глаза сейчас точно выстрелят из глазниц прямо в меня.
Может, для этого момента я спрятала и сохранила футболку с попугаем? Я правда не могу объяснить свой поступок.
— Как часто ты ее надевала и носила?
— При уборке, — честно отвечаю я. — Или когда копалась в цветах.
— Зачем ты ее надевала?
— Она удобная и веселая.
— А потом ты ее прятала?
— Да.
— Пять лет прятала?
— Да. Этому секретику пять лет.
— Может, ты еще чьи-нибудь носки хранишь? М?
— Нет.
Виктор отворачивается от меня и сжимает переносицу. Напряженно массирует ее:
— Пошли, говорит, Витя, посмотрим вечернее шоу, — зло передразнивает мой голос. — А то мы с тобой как пенсионеры то на пляже, то в номере, — убирает руку от лица и в черном гневе смотрит на меня. — А пенсионерочка-то у нас на молодое тело запала.
— Если бы запала, то одна пошла, — откидываюсь назад. — Вот был бы ты мне там нужен. Я столько сил потратила, чтобы тебя затащить на это шоу, а потом еще больше, чтобы утащить психованного.
— Да ты у меня под носом мужиков соблазняла, а я уши развесил, как лох педальный!
— Успокойся, Вить. Все это больше не имеет значения.
— Пять лет ты хранила дешевую вонючую футболку, — Виктор медленно моргает. — У меня нет слов, Маша. Я думал ты не та женщина, которая будет, как малолетка, хранить футболку какого-то танцора.
Закидываю ногу на ногу и приподнимаю бровь:
— А почему нет-то?
— Если бы я мог, то я бы с тобой второй раз развелся! И в суд бы в этот раз лично пришел!
— Увы, — хмыкаю я, а затем тяну. — Кстати… Надо бы мне, наверное, в отпуск. Девочек на тебя и Валю оставлю? Я тут поняла, что я дико устала. Отложу открытие студии. Никто не помрет.
— Ты обалдела?
— В смысле?
— Ты одна собралась в отпуск?
— Да.
— Вот я и спрашиваю. Ты обалдела?! — секунда оторопи, и Виктор заявляет. — Ты никуда не поедешь. Ни в какой отпуск. Одна!
— Я свободная женщина, Вить, — встаю, подхватив футболку, и подхожу к нему. — Пострадала и хватит. Надоело сопли на кулак наматывать.
Демонстративно встряхиваю футболкой, которую затем нагло натягиваю на себя. Выходит неуклюже. Я путаюсь в проймах и горловине, но мне все же удается надеть на себя мой трофей. Сдуваю локон:
— Свободен, Вить. И ты теперь без зазрения совести можешь хранить хоть вагон чужих лифаков. Можешь алтарь даже соорудить для особого бюстгальтера Ларочки. Ты же, наверное, о нем так мечтал.
— Сними эту мерзкую футболку, — цедит сквозь зубы Виктор.
— Нет.
Щуримся друг на друга. Да, я провоцирую Виктора, потому что имею полное право дергать его сейчас за усы за прожитый ужас и отчаяние, в котором он меня утопил.