— Ага.
— Ты мне всю жизнь испортил, — вою в его пиджак. — Я тебе лучшие годы отдала…
— Так я тебе свои тоже.
— Теперь вот уже ноги ломаешь…
— Какой изверг. Ужас.
Поднимается по лестнице, шагает по коридору, и я сквозь слезы у двери спальни шепчу:
— Нет, не входи.
— Ты там труп прячешь?
— Я не хочу чтобы ты входил.
— Почему?
— Мы в разводе.
— Да ты меня достала, — он буквально пинает дверь. — Как я с тобой прожил-то столько лет?
— Вот и вали!
— Свалю, а ты еще что-нибудь себе сломаешь, — глухо рычит он. — Шею, например. На зло, чтобы уж точно уродом меня выставить. Заткнись, Маша.
Я сердито выдыхаю и замолкаю. Усаживает на кровать, зло щурится на меня и шагает к гардеробной:
— Вот и молодец. Вот и молчи.
Морщусь, всхлипываю когда ногу опять дергает болью.
— Я не понял, — доносится голос Виктора из гардеробной, — куда ты трусики переложила? — молчание, слышу, как он выдвигает ящики, и затем говорит. — Тут лежали мои галстуки, Маша!
— А теперь не лежат! Все ящики теперь мои!
Выглядывает из гардеробной и кидает в меня красными кружевными трусиками:
— Мне эти понравились! — попадает в лицо.
— Да хорош, блин! — откидываю тонкие кружева.
Скрывается в гардеробной, и через минуту выходит с платьем цвета бордо. Глубокое декольте, узкая юбка.
— Ты издеваешься?
— Что не так?
— Это платье на свиданки!
— Теперь понятно, почему на нем бирочка. Свиданок, видимо, не случилось.
— Как же я тебя ненавижу, — клокочу в отчаянии и гневе. — Надо было тогда ту ручку с розовым заячьим хвостом тебе в жопу засунуть! Да поглубже!
— Я тебя либо в этих трусах и платье повезу, либо такой, какая ты сейчас есть.
Глава 43. Все, Маш, спокойно
— Вить, — вздыхает на заднем сидении Маша. — Это все очень весело и задорно, но ты сейчас вернешь меня домой, потом привезешь девочек и уедешь.
Вывих ей вправили, тугую повязку наложили и порекомендовали покой без лишних движений.
Но я знаю свою бывшую жену. Она устроит скачки на одной ноге и начхает на рекомендации травматолога. Обязательно навернется, и здравствуй вторая вывихнутая стопа.
— Что ты молчишь?
— Ты отвлекаешь меня от дороги.
— Ты меня услышал?
Я готов приковать ее к кровати.
— Я нашел в одном из ящиков наручники, Маш, — кидаю взгляд на светофор, а затем в зеркало заднего вида.
Сидит злая, красная и с широко распахнутыми глазами.
— Они бонусом к платью прилагались?
Моя бывшая женушка планировала найти какого-то извращенца? Хотела пригласить его в дом и сыграла бы с ним в увлекательные ролевые игры?
Мне кажется, что у меня сейчас пар из ушей пойдет.
А еще пять лет назад она заприметила молодого горячего аниматора.
— Так наручники откуда?
— Надо было их выкинуть, — шипит себе под нос и отворачивается.
— Не понял.
— Что ты не понял? — повышает Маша голос. — Эти наручники не к платью! Эти наручники были приготовлены для ужина, но ты в тот день признался в любви к другой! Почему не выкинула? Не знаю! Я о них вообще забыла, блин!
Я молчу, сжимаю руль и смотрю на дорогу.
Сейчас наручники меня очень заинтересовали, а тогда?
Тогда бы они вызвали, наверное, глухое раздражение. Я все еще помню то состояние, в котором мне казалось, что я ушел по уши в черную густую жижу липкой тоски.
— Козлина, — шипит Маша. — Я тогда еще чулки в крупную сеточку купила. Шлюшьи такие!
Сглатываю.
— И знаешь, как на меня смотрели, когда я просила сеточку побольше? М? — буравит меня злобным взглядом. — Это хорошо, что у меня мозгов хватило не купить лакированные ботфорты на высоких каблуках! — замолкает и взвизгивает. — Моего размера не было!
Вот сейчас точно пар из ушей со свистом пойдет.
— Красные такие, — с пунцовым лицом сипит Маша. — Чтобы вот типичная проститутка с трассы получилась.
— Прекрати.
— Нет! Не прекращу, Витя! — рявкает Маша. — И большое тебе спасибо, что ты, сволочуга, пришел пораньше! Ты же мог мне все это сказать, когда бы я к тебе вышла в сетчатых чулках и красных сапогах!
— Ты же их не купила, — делаю тихое и напряженное замечание.
— Неважно! Важен посыл! Только представь эту картину! Я в чулках, с наручниками на пальце, в сапожищах по жопу, а ты мне говоришь…
— Не буду!
— Почему? — зло спрашивает.
— Потому что тебе потом придется стирать мои трусы! — повышаю голос.
Замолкает, переваривая мои громкие угрозы, и шепчет:
— Ты совсем охамел?
— А ты мне не устраивай тут горячие рассказики, когда я за рулем, — поскрипываю зубами. — И чулки, кстати, я не нашел.
— Наверное, как и кожаный комплект белья, — сердито усмехается. — Они в нижнем ящике комода в спальне.
— И где логика? — возмущенно спрашиваю я. — Где твой хваленый порядок, а? Наручники отдельно, кожаные трусы отдельно?
— А вот такой у меня порядок теперь.
— Знаешь, а я, может быть, ничего бы тебе и не сказал тогда, будь ты в красных сапогах! — низко и глухо рычу в ответ.
— Ага! А потом бы лежал и печально вздыхал, страдалец чертов! — бьет по переднему сидению. — И это, вот, кстати, вся мужицкая суть! Своего вы не упустите, да? О красные сапожки потретесь, чулочки порвете, а потом лежите и страдаете, как вам все надоело! Как все наскучило! Еще эта жена не дает нормально поговорить, да? То наручники, то сапожки, то пробочки с хвостиками! Вот стерва-то такая! Отвлекает мужика от глубоких и умных мыслей о мужском бытии!
— Вот ты сейчас и отвлекаешь!
— Да чтоб твой огурец больше ни на одну бабу не стоял!
— Так отдуваться будешь ты, Машуль! И сапоги-то даже не понадобятся!
— Пошел ты!
— Сама пошла!
Вместе выдыхаем и молчим на перекрестке, дожидаясь, когда красный свет сменится зеленым.
— Это глупо, — Маша откидываемся назад. — Бессмысленно сейчас ругаться, выяснять отношения и как двум макакам друг на друг друга орать с соседних веток. Все это должно было быть до развода, в зале суда с растерянными адвокатами, уставшим судьей… А сейчас? Что мы пытаемся сейчас друг другу доказать, Вить? Что зря развелись?
— Возможно.
— Да сучий ты потрох! — Маша опять переходит на крик. — Зря?! Ты меня через все круги ада зря провел?!
— Такие круги ада, что страдала ты в чужой футболке?! И плакала ты, поди, не о прекрасном Витеньке!
— О молодости своей! Растраченной на козла! О своих мечтах!
— Короче, о себе любимой страдала!
— Да! О себе любимой!
— Что и требовалось доказать! Эгоистичная ты дрянь!
— Хватит! — взвизгивает Маша. — Заткнулись! И ты, и я! Мы взрослые люди! Все! — вскидывает руку в мою сторону и грозит пальцем. — Молчим, Вить, — переходит на шепот. — Вить, мы с тобой в отношениях больше двадцати лет, и сраться мы с тобой можем теперь столько же.
— Согласен.
— Я же начну припоминать, как ты меня бесил, когда грыз карандаши на контрольных, — медленно выдыхает Маша. — Мои красивые новенькие карандаши.
— Все, Маш, спокойно, — сдеражанно говорю я. — Я молчу, и ты молчи.
— Вот нафига ты так делал?
— Что?
— Грыз карандаши.
— Да я помню, что ли?
— Ладно, — Маша прикладывает ладони к щекам, закрывает глаза и начинает мантру. — Мне ничего от бывшего мужа не надо. Мы развелись, и я полна умиротворения и благодарности. Мы прощаем его и отпускаем. На все четыре стороны.
— И что? Помогает?
Глава 44. Была, есть и будешь
Мы никогда не скандалили.
Тем более вот так, как сейчас. Мы припоминаем друг другу каждые мелочи, что когда-то царапали нас, а мы решали молчать, потому что не случилось ничего такого из-за чего можно повысить голос.
Зато сейчас никак не можем остановиться.
И я вот не хочу в этом потоке возмущений укусить побольнее, унизить или добиться извинений от Виктора. Нет.
Просто дамбу прорвало.
И никакие уговоры быть серьезным и взрослым человеком не помогут, и мы отпускаем себя.
Виктор с возмущениями на повышенных тонах вытаскивает меня из машины, и я ему не отвечаю молчанием.
Скандалим, пока он несет меня к крыльцу на руках. Вещает что-то о моих кастрюлях, за которыми несколько дней катались, а потом я купила другие.
В прихожей продолжаем. Он помогает мне разоблачится из пальто и берета, и я ему выговариваю, что он настолько педант, что может шнурки выбирать часами в тон брюк и получаю:
— Это чтобы ты была довольной! Я же должен быть во всем великолепии! Ты бы и к шнуркам докопалась!
— Да будь твоя воля ты бы ходил в трениках, кроссовках и кепочке-плевке! Знаю я тебя! Это ты такой красивый и стильный сейчас, потому что я выжрала все тебе мозги, что серьезный человек должен выглядеть серьезно!
И продолжаем дальше.
И никто не накидывается друг на друга на пике агрессии, потому что не все сказано. У меня уже голос, как и у Виктора, охрип, но претензии льются и льются.
Я всегда старалась мягко подводить Виктора к решению проблемы, прямотой не отличалась, юлила и подводила к желаемому без криков. Виктор на такое по большей части молчал.
Теперь оба не молчим.
У меня уже лицо и язык болит, но остановиться не могу. Да никто из нас не может. И ужас, сколько мы замалчивали, тушили, прятали и скрывали. И сами того не замечали.
Мы оба резко замолкаем и очухиваемся друг перед другом в креслах в гостиной. Вместе откидываемся назад, выдыхаем и молчим.
Нога под тугой повязкой ноет. Я приглаживаю волосы, смотрю на люстру, затем на Виктора, который задумчиво постукивает пальцами по подлокотнику.
— Вить, — сипло шепчу я. — Слушай, ну фигня же какая-то творится.
— Да.
— С бывшими обычно так и происходит.
— А у тебя были бывшие?
— Я читала про них, — вздыхаю. — Мы не особенные. Через некоторое время бывших мужей и жен накрывает, Вить.
Говорю, и сама себе не верю. Мне стыдно, но во мне еще теплится надежда, что у нас с Виктором может все вернутся, но… Я осознаю, что все это ловушка.