Когда из открытого окна доносится приглушенный звук мотора и мягкое шуршание шин, я оседаю на пол.
Ушел.
И мне теперь сделать хотя бы короткий вздох. Всего один короткий вздох, чтобы пробиться сквозь бетонную плиту отчаяния.
И я делаю этот вздох, который обжигает легкие, закрываю лицо руками и реву навзрыд.
Глава 8. Это блажь
— Девочки накормлены, уложены, спят, а я, — Валентина показывает баночку газировки, — культурно отдыхаю на веранде. Машенька, тут так хорошо, а какой воздух… Влажный, плотный, — прикрывает веки, — и все мои морщины напитались этой влагой и солью, — обеспокоенно смотрит в камеру. — А ты чего такая бледная… бледная… опухшая… Маш?
— Вы хотите сказать, что не знаете?
— Чего не знаю? — отставляет баночку в сторону и садится прямо. — Маш?
Я ищу в ее глазах ложь, но вижу только недоумение и тревогу. Так Валентина не в сговоре с Виктором, и она не в курсе его новой любви?
— Маш… Где Витя?
— Ушел, — сдавленно отвечаю я.
— Куда? — Валентина медленно приподнимает бровь.
— В новую любовь, — голос у меня дрожит, — к другой женщине.
По щеке катится слеза, обжигает кожу, и я отворачиваюсь, прижав ладонь ко рту, чтобы не разреветься.
— Что? — Валентина переходит на шепот, который слышится криком. — Маш…
Я крепко зажмуриваюсь. Плечи вздрагивают от отчаянного всхлипа.
— Господи…
И Валентина тоже замолкает. Слышу, как стрекочут цикады.
— Так, я сейчас ему позвоню…
— А что это изменит? — всматриваюсь в бледное лицо Валентины. — Это конец, Валь.
— Боже…
Валентина встает, потом опять садится и вновь встает.
— Маш… Это как так-то?
— Вот так, — шмыгаю и вытираю слезы тыльной стороной ладони. — Разлюбил. Говорит, что не может так больше.
— Может, перебесится, а? — едва слышно отзывается Валентина. — Вы чего, Маш… Вы же так давно вместе… Маша…
— Это конец, — опускаю взгляд и медленно выдыхаю. — И девочкам пока ничего не говори, Валь. Они ждали этого отдыха.
— Да они же все в сорокет начинают фигней страдать… Маш, милая моя… Взбрыкнул мужик…
Я молча смотрю в камеру, и Валентина закусывает губы.
Виктор — для нее сын. И он останется им при любом сценарии. И не воспылает она к нему яростным гневом. Не будет она его ненавидеть, обкладывать оскорблениями и вычеркивать из жизни.
Он — ее сын. И как бы она меня ни любила, как бы ни уважала, как бы ни переживала, но она окончательно не встанет на мою сторону. Я это понимаю, потому что сама мать.
— Маш…
— Отдыхайте.
— Да как тут отдыхать теперь?
— Я не знаю, — пожимаю плечами, — и звонить Виктору бессмысленно, Валь. Мы расходимся. Разве я имею права его не отпускать?
— Да блажь это! — Валентина повышает голос и прижимает ладонь к губам, а потом бубнит, повторяя, — мужицкая блажь.
— Как он сказал, — делаю глубокий вздох, — пусть будет так.
— Ну… я не знаю, — Валентина начинает паниковать, — ну… возьмите передышку… разбегитесь на время… черт… Маш… да дурак он… Господи, — смотрит обескураженным взглядом в даль, — да что ж их так накрывает?!
— Валь, эти вопросы ничего не изменят.
Смотрит на меня, хмурится и поджимает губы. Как женщина, она понимает меня, но как мать и как свекровь, она не желает, чтобы все было так. Она хочет зачитать мне лекцию о том, что надо быть умной и мудрой, однако осознает, что я на дне и я умираю.
— Маш, ты же мне как дочка…
— Вот… А для Виктора я… — горько усмехаюсь, — как сестра.
— Так… может… Маш, — Валентина нервно расхаживает по веранде, — его… не знаю… ну, встряхнуть?! А? Освежить отношения? Поперся он на сторону, а ты…
— Не поможет. Да и не хочу.
— Елки-палки, Маш, — сердито шепчет Валентина, — ну что ты как маленькая?
— Я не буду его возвращать, встряхивать, соблазнять… Это глупо и унизительно.
— Сейчас тебе надо передохнуть, Машуль, — шепчет Валентина. — Никто и не просит сейчас натягивать на себя секси платье…
— Валь… — закрываю глаза. — Прошу. Мне и так тошно.
Валентина с тяжелым и отчаянным вздохом замолкает. Голова раскалывается, и мне хочется выкопать себе в лесу маленькую темную норку, а потом забиться в нее раненой лисицей и свернуться в клубочек.
— Маш… — блекло отзывается Валентина. — Я ведь… тебе не стану врагом?
Глава 9. Мир, война и шпинат
— Сколько раз ты разводился?
— Три раза, — Юра вытягивает ноги и растекается в кожаном кресле.
Перед ним стоит стакан с какой-то зеленой жижей.
— Там шпинат, сельдерей, огурец и петрушка, — говорит Юра, заметив мой взгляд на стакане. — Дрянь редкостная, но, — похлопывает себя по животу, — худею.
Смузи? В баре? Как он развел бармена на смузи из петрушки и сельдерея? Конечно, похудеть этому борову не мешало, но смузи в пафосном полумраке среди дерева и кожи смотрится нелепо.
— А причины развода?
Пастухов Юрий — один из моих партнеров. Сошлись в нескольких крупных сделках лет пять назад. Его мало, кто любит. Для многих он — неприятный, хамоватый мужик, который может прямо послать без лишних расшаркиваний ножками, но у нас как-то все сложилось так, что можем иногда встретиться в баре и выпить.
Нет, не друзья, но знакомые, которым при встрече комфортно сидеть за одним столом. Без напряжения и настороженности. Это странно, конечно, но как есть.
— Причины? Надоели, — пожимает плечами, и его круглое лицо сминается в ехидную улыбку. — Ждешь совета от бывалого ходока?
— И как разошлись? С миром?
— Ты, что, сказок перечитал, Вить? Какой мир? — вскидывает бровь. — Это мужик надеется на мир при разводе, а бабы устраивают вакханалию. Первая женушка после развода бегала по гадалкам и порчу наводила… — задумывается. — Блин, может, я поэтому жирный? Хотя нет… Я уже с ней был с пузом, — печально вздыхает. — Вторая пыталась убить. Третья обвиняла в изнасилованиях, избиениях. И каждой я оставил по дому, по внушительному счету, машине… Был очень культурным, но… — подается в мою сторону и шепчет, — так ты еще больший козел. Логики никакой, но вот так.
Подхватывает стакан и решительно присасывается к нему. Крупными глотками выпивает зеленую жижу, кривит лицо и прижимает кулак ко рту. На глазах выступают слезы:
— Отвратительно, Вить. Вот подумываю, может, в четвертый раз развестись? Это просто невозможно. Мне ни пожрать нормально, ни выпить. Моя нынешняя зазноба не теряет надежды слепить из меня Аполлона.
Медленно выдыхает и откидывается назад:
— Не, четвертый раз не выгребу. Это будет мой личный ад со смузи и отрубями в кашах. Господи, — смыкает веки. — Это мне за мои грехи, — открывает глаза. — А чо ты о разводах заговорил?
А затем переводит взгляд на чемодан, что стоит рядом, и тянет:
— Оу… Так ты не в отпуск? — смотрит на меня с ухмылкой.
— Нет.
— Очень информативно, Вить, — недовольно и громко цыкает. — Говори. Я жадно заглотил крючок. Отвлеки меня от этого привкуса отчаяния в моем рту.
— Я развожусь.
— Ага? — Юра в любопытстве вскидывает бровь. — А дальше? Почему? Сходил налево?
— Нет.
— Да ежкин кот! — рявкает Юра и бьет по подлокотнику дивана пухлым кулаком. — Я сейчас плоскогубцы достану и буду тебя пытать.
— Не изменял, но..
— Но что?!
— Другую бабу захотел! Аж в глазах темнеет! Мозги кипят! Ночами не сплю! С ней хочу быть. Не с женой
Замолкаю и поскрипываю зубами.
Может, и нет во мне сейчас воодушевления, но я будто пробил в себе нарыв. Этот год я не жил.
Я вскрыл себя перед женой. И другого выхода у меня не было. Я в мыслях находился не рядом с Машей.
И это меня убивало. Как такое могло произойти, что к женщине, которую я слепо любил с четырнадцати лет, пропал трепет? Незаметно стерся и размылся.
— А жена?
— А ты как думаешь?
— Надоела?
— Дышать рядом с ней не могу. Понимаешь? Вот я и пришел и все рассказал. Иначе бы… все было куда отвратительнее, чем сейчас есть.
— Сколько вы вместе?
— С девятого класса.
— И за все это время…
— Нет, Юр, — откидываюсь назад. — Даже поцелуя на стороне не было.
Юра неопределенно причмокивает, поглаживает свою толстую щеку, глядя на меня, как на экзотическое животное.
— Ну, ёма, ты умеешь удивлять, — тянет он. — Нет. С таким я не сталкивался. Мужики сначала скачут по бабам, потом уж голову пеплом посыпают, а ты у нас… Вить, — прикладывает ладонь к щеке, — ну ты меня прямо в тупик поставил. И жена-то, поди, там беснуется.
— Не то слово.
— И ты хочешь вырулить из всего этого с миром?
— Да.
— Чтобы потом вернуться? Ну, если вдруг там что-то с новой бабцой не задалось.
— Нет.
— Витя, — опять тянет Юра и уже к другой щеке прикладывает ладонь, — ты чего творишь? И если что, я сейчас не насмехаюсь, а искренне удивляюсь. Давай, добей меня. Ты ведь не все сказал?
Молчу и перевожу взгляд на сонного бармена, который за стойкой лениво натирает стакан.
— Да говори уже.
— Та женщина… Лариса, — постукиваю пальцами по подлокотнику, — даже не в курсе.
— В смысле?
— Ну в том смысле, — перевожу взгляд, — что между нами вообще ничего не было. Понимаешь? Меня как начало клинить на ней, я попросил ее уволиться. Не было ни флирта, ни каких-либо встреч, ни взглядов…
— Ты издеваешься?
— Нет.
— Подожди, — Юра касается указательным пальцем своего подбородка, — ты хочешь сказать, что разводишься из-за фантазии?
— Я на грани, и если бы моя фантазия стала явью, то это было бы нечестно по отношению к жене. И эта фантазия… просто кроет, Юр.
— Подожди, — Юра медленно выдыхает, моргает и чешет то одну щеку, то вторую, а потом говорит, — это просто феерия, Вить. Ты занимаешь в моем клубе козлов почетное место. Почетное место Святого Козла.
— Что?
— Серьезно, — Юра смеется, — я готов заказать твой портрет с нимбом и повесить его на стену, чтобы другие козлы тебе поклонялись. И надо сказать, что у тебя очень фактурная внешность. Портрет получится бомбическим.