— Привет, — говорит Виткор, когда я покидаю салон.
— Привет? — вскидываю бровь и повышаю голос. — Привет?!
А потом выдыхаю, прикрыв веки. В груди опять начинает кровоточить, касаюсь дрожащими и холодными пальцами переносицы.
— А что я должен сказать? — спрашивает Виктор.
Его голос гвоздями входит в мои барабанные перепонки, и я перевожу на него взгляд:
— От своей шмары приехал?
И ведь не поймешь по его виду, от Лариски он ко мне такой строгий и мрачный приехал. Страстных засосов не вижу. Губы не искусаны. Царапин на лице и шее нет.
С другой стороны, может, Лариса не из диких дам и близость с ней полна нежности, ласки, любви и мягких прелюдий.
Стискиваю зубы.
— Я не буду это обсуждать с тобой, — холодно отзывается Виктор.
— Ты это обсудишь с нашими дочерьми, — цежу я сквозь зубы.
— Ты лучше скажи, какого черта моя мать сорвалась с ними сюда? — вскидывает руку в сторону нашего дома.
— А ты мне рот не заткнешь, — делаю к нему шаг. — Ясно? Я не просила Валентину приезжать, но молчать о том, что ты ускакал к другой бабе, не стала. И ты себе как это представлял? Я проглочу язык на две недели?
Поскрипывает калитка, и из нее выходит Валентина. Она скрещивает руки на груди, молча смотрит на Виктора и поджимает губы.
Виктор медленно выдыхает, приглаживает волосы, отворачивается и проводит ладонью по лицу.
— Вить, это правда? — спрашивает Валентина.
— Да, — он резко разворачивается к ней. — Да, это правда.
— Ты ополоумел?
— Вероятно, — усмехается он, всплеснув руками. — Мам, ты не должна была…
— Слушай, Вить, — Валентина едва заметно прищуривается, — я тебя люблю, я тебе жопу мыла, сопли вытирала… И я тебе люблю и буду любить. Этого ничего не изменит, но мне за Машу очень обидно. Очень обидно. она хорошая женщина.
— Я знаю, мам, — Виктор хмыкает.
Острые когти проходят по моим свежим ранам, и я судорожно выдыхаю
— Ты рушишь семью, Вить.
— Он уже ее разрушил, — тихо говорю я.
— Я вас двоих помню зелеными подростками, — Валентина переводит взгляд с Виктора на меня и вновь смотрит на него. — Я помню, как давала тебе на школьные обеды чуть больше, чем требовалось, чтобы ты мог сводить Машу в кино и угостить ее мороженым.
— Я тоже это помню, — Виктор пожимает плечами. — И это ничего не меняет.
— Там в разгромленном доме сидят ваши дочери, — тоскливо смотрит на нас. — И сегодняшний день они запомнят на всю свою жизнь.
— Вперед, — прищуриваюсь на Виктора, чьи глаза вспыхивают черным гневом и отчаянием. — Иди, милый, на разговор. Я тебя прикрывать не буду. Не теперь, Виктор. Давай, скажи, как ты их любишь и что у тебя теперь есть новая женщина, которую ты любишь. Так любишь, что отказываешься от их мамы, с который ты, мерзавец такой, отправлял в аэропорту на отдых.
— А мы выпьем кофе, — Валентина решительно шагает ко мне, а затем оглядывается на бледного и разъяренного Виктора. — Давай, сына. За любовь в таком возрасте надо платить.
Мой запал тухнет. Оставить дочерей с Виктором? Я должна проконтролировать ситуацию, защитить, закрыть грудью…
— Пусть, — Валентина берет меня за руку и заглядывает в глаза. — Маш, он отец. И это его решение. Пусть донесет это до девочек.
— Но…
— Вези меня пить кофе, — Валентина открывает дверцу машины и буквально запихивает меня в салон. — Сама сказала, что не будешь прикрывать. Это тактическое отступление, Маш, — наклоняется ко мне и зло шепчет в лицо. — Я едва себя держу в руках, и сама сейчас кинусь своего сыночку-корзиночку спасать из ямы дерьмища. Так что, немедленно вези меня пить кофе.
Глава 13. Говори!
Как не пляши на углях, а ожогам быть.
В доме полный хаос с порога.
Маша хорошо повеселилась в мое отсутствие и не ограничилась только гостиной.
Может, мне не стоило оставлять ее в безумстве, но… мне тогда бы пришлось связать ее, чтобы она не устроила апокалипсис.
Если бы я мог, то я бы забрал гнев Маши себе, чтобы ее так не штормило.
Мне действительно жаль, что все вышло именно так.
И у меня не было стремления этим годом усугубить ситуацию.
Я хотел все исправить.
Я верил в то, что у меня получится.
Но эти полгода не привнесли в мою жизнь яркой новизны
Я покупал цветы без трепета, а с холодным сердцем и со знанием того, что Маша любит красные лилии. Несколько бутонов обязательно должны быть нераскрытыми.
Я не стоял в цветочных и не гадал, что ее может удивить. Когда продавщица вручала мне букет, я искал в душе волнение, а его не было.
И я упрямо ждал его, ковырял сердце и пытался из него вытащить хотя бы ниточки тех чувств, что обрушились на меня, когда я, например, в первый раз поцеловал Машу “по-взрослому”.
Я помню ее румянец, круглые глаза, сбитые дыхание, но это просто картинка, а тогда я чуть не помер и опять ее поцеловал, зажав в углу.
— Пап, где мама? — шепотом спрашивает Лиза.
А дочек уже тронул загар. Сидят на диване, тихие и напуганные. Вокруг дивана — хаос.
— Пап… — Надя сглатывает.
— Ты ее убил? — Даша всхлипывает, и получает тычок от Лизы.
Я сажусь в кресло.
За все надо платить.
А за свободу плата самая высокая.
— Пап, где мама? — повышает голос Надя.
— Я тут! — раздается крик Маши, хлопает входная дверь.
А у меня горло схватило болезненным спазмом.
— Я тут! — в гостиную врывается Маша. — Живая, девочки… Живая… — выдыхает и приваливается к стене. — Тут я… Господи…
— Нас ограбили? — Даша ежится.
— Что ты молчишь, а? — Маша усмехается. — Ну, говори, Виктор… Давай, — она истерично смеется. — Что ты язык проглотил?!
— Маш, — слышу голос матери.
— Какое тут кофе! — рявкает Маша. — К черту ваш кофе! Я буду здесь! Виктор! Ну, давай, говори!
Разжать зубы, отлепить язык от неба и сказать хотя бы несколько слов. Но я не могу.
Требовательный крик Маши режет барабанные перепонки, вонзается в мозг острой раскаленной спицей.
Позволил бы тот Виктор, который переносил через лужи Машу, так поступить с ней и своими дочерьми.
— Говори!
Девочки переглядываются, жмутся друг к другу и держаться за руки.
— Мы разводимся, — выдыхаю я из себя не углекислый газ, а ядовитый прокопченный гарью отчаяния пар.
— А дальше?!
Девочки распахивают глаза и не моргают. И в их зрачках только страх.
— Ваш папа больше меня не любит, — Маша опять хрипло смеется. — И быть со мной больше не хочет. Он любит другую! — смех переходит в клекот разъяренной орлицы. — Но! Важное уточнение! Не любит он только меня! А вас любит. Да, вот так.
— Люблю…
И я сам понимаю, как я сейчас нелеп в своем ответе.
— И он от вас не отказывается! Нет! Нет! Нет! — голос Маши острый и истеричный. — Что вы! Он вас любит!
— Маш, — тихо говорит мама.
— Замолчи! — взвизгивает Маша. — Валь, это наша жизнь! Не лезь! Я просила тебя не приезжать! Просила! Но раз приехала, то помолчи! Да, это твой сын! Но он мой муж! И теперь будет бывшим!
Девочки в ужасе смотрят на Машу. До них еще не дошло, что происходит.
— Мы разводимся, — Маша выдыхает и уходит с крика в наигранно спокойный тон. — Вопрос алиментов, опеки, участия в вашем воспитании мы уже будем обсуждать с адвокатами. А теперь…
Она подходит к креслу, щурится на меня и шипит:
— Пошел прочь! — вскидывает руку.
— Так не пойдет, Маша, — поднимаю взгляд. — Я не буду убегать по твоему приказу. И ты влезла в мой разговор с дочерьми.
****
У меня вышла горячая новиночка “Милая, у нас не будет развода”. Приглашаю в гости!
https:// /ru/reader/milaya-u-nas-ne-budet-razvoda-b459085?c=5317587
— Я хочу другую женщину.
Я поворачиваю лицо к Егору, и мне кажется, что в гнетущей тишине слышен хруст моих шейных позвонков.
— Что? — мой голос скрипит тихим недоумением.
— Хорошо, Инга, я повторю, — Егор медленно выдыхает через нос, глядя черными глазами на дорогу. — Я хочу другую женщину.
Глава 14. Оставь их
— Пошел прочь!
Мой крик оглушает меня саму, а затем будто невидимая теплая рука хватает меня за шкирку и рывком вытягивает из черного безумия и отчаяния.
Я вижу своих дочерей.
Бледных, испуганных, с широко распахнутыми глазами. Держатся за руки.
Я вижу свекровь. Молчаливую и печальную.
Я вижу Виктора.
Я вижу его глаза.
Усталые. С тонкими морщинками в уголках век.
Вижу редкие и единичные седые волоски в его висках.
Я отступаю и сажусь, вглядываясь в его лицо, будто в первый раз его вижу.
Я его помню мальчиком, подростком, юношей, молодым и энергичным мужчиной.
А теперь запомню зрелым мужчиной с усталыми глазами.
Злость и обида расползается на лоскуты под откровением, что мой мальчик, который списывал у меня контрольные, стал дядькой.
А я стала теткой.
— Маша?
И голос его стал другим. Более глубоким, но в то же время он звучит тише.
— Ты прав, Виктор, — шепчу я. Молчу минуту, разглядывая его лицо будто чужое и тихо говорю, — Я должна тебя отпустить.
У меня не дрожат руки, и сердце больше не колотится раненой птицей о ребра в желании вырваться на свободу.
— Мы любили, — шепчу я. — Так любили. Самозабвенно, дико и отчаянно. Каждая минута с тобой была радостью, Виктор. Я была с тобой девочкой, девушкой и женщиной. И я была счастливой. Даже тогда, когда ела пустые макароны в съемной комнате. И ты любил меня. Все эти годы любил, — перевожу взгляд на девочек, — ты подарил мне дочерей. Красивых, здоровых, умных девочек, — ласково улыбаюсь и вновь смотрю на Виктора, — И если бы я вернулась назад на двадцать четыре года, я бы все повторила.
Закрываю глаза.
— Повторила, — киваю и вновь вглядываюсь в его глаза. — Ты мне сделал больно. Очень больно, Виктор… Но… правда в том, что я не хотела бы, чтобы ты был несчастлив со мной после всех этих светлых и теплых лет.