никой лицо дочери.
У неё глаза были на пол лица, а в них стояли слезы.
— Черт возьми, лекарства, — крикнула Роза, и по кафелю застучали шаги.
Что-то упало.
Я слышала левой стороной, что что-то грохнулось с такой силой, что дрогнул пол.
— Мам, мам, пожалуйста. Мам!
Роза вернулась, упала на колени передо мной, наклонилась.
— Мама, открой рот. Мама! — пыталась просунуть мне таблетку, но мне казалось, меня всю свело спазмом, таким сильным, что любое прикосновение отзывалось режущей внутри болью. — Твою мать, твою мать орала в истерике.
Роза перегибалась через меня, старалась поднять.
— Черт возьми. Мам. Мам, мам, пожалуйста. Мам, мам, я тебя умоляю. Мам, не закрывай глаза. Мам, я тебя прошу, не закрывай глаза. Скорая, скорая! Помогите, пожалуйста. Помогите. Мам, смотри на меня, я тебя умоляю. Смотри на меня, не прекращай смотреть на меня. Мам, ты меня видишь?
Роза бессвязно говорила, кричала, хваталась за телефон, старалась вызвонить диспетчера скорой помощи, а я даже от боли внутри не могла ничего произнести.
— Мама, мама, пожалуйста. Мам, мам, мам, не уходи. Мам, мам, я тебя прошу, мама!
Глава 20
— Мамочка, мамуля, пожалуйста, пожалуйста, мам, смотри на меня, — тихо шептала Роза, проводя ладонью меня по щеке, стараясь, чтобы я хоть как-то отреагировала, а мне моргать было невыносимо больно.
Я не понимала, что со мной происходило. При сердечном приступе человек не мог быть настолько беспомощным или у меня наложилось все вместе: выкидыш, сердечный приступ.
Я не понимала, но я очень хотела хоть как-то дочери намекнуть, что все хорошо, и поэтому ледяной ладонью я старалась поймать её руку, чтобы сжать, чтобы она почувствовала, что я её слышу, я рядом.
И вот ведь издёвка судьбы: есть один ребёнок взрослый, живой, безумно любящий тебя, есть другой ребёнок, который умирал.
И матери, у которой сердце разбито, хотелось разорваться на две части, одной частью остаться со своим старшим ребёнком, выдать её замуж, поправлять ей на волосах фату, шнуровать платье. Смотреть, как на свадебных фотках она будет улыбаться и подставлять мужу щеку под поцелуй.
А второй частью хотелось просто беспомощно закрыть глаза и пойти вслед за тем малышом, которого в этом мире увидеть было невозможно.
Я только сглотнула и поняла, что слюни стекают куда-то по гортани, и невозможно ни прокашляться, ни отдышаться, а только с каждой попыткой совладать с телом, побороться с телом, получается боль.
И это было ни с чем не сравнимое чувство беспомощности, когда ты всю жизнь контролируешь своё тело, отправляешь рецепторами из мозга сигналы, что надо поднять руку, надо поднять ногу. А сейчас даже мысли путались.
— Мамочка, родная, пожалуйста, мамуль, мамуль, ну посмотри на меня, я тебя умоляю, мамуль, — Роза плакала, и в слезах своих она была безумно искренней, такой, что я изо всех сил старалась показать, что со мной все в порядке, но со мной не было ничего в порядке.
Я понимала, что у меня отбирают ребёнка, ещё не рождённого, но уже проявившего желание прийти в этот мир. Это сложно быть матерью, это тяжело быть женщиной, которая теряет детей, которая не может забеременеть, которая бьётся в одни и те же ворота, разбивая в кровь лоб, стирая кожу на костяшках пальцев.
Это тяжело, это неправильно.
И тот, кто никогда не терял ребёнка, он никогда не окажется перед этими воротами. Он никогда не услышит шёпота, который всегда доносится в спину…
— Больная. Наверное, зря, зря, конечно, Виктор женился.
— Ну как так можно столько лет. Другие бы уже давно взяли ребёнка из детского дома, если так хотели.
— А что станет с ней после эко? Её же разнесёт, станет как бочка с медовухой.
И тот, кто никогда не терял ребёнка, никогда не поймёт, что это, когда просто не можешь ощущать себя стопроцентной женщиной, когда любой взгляд на младенца будет причинять боль, потому что право обладания не наступает.
— Мамочка родная, любимая, мамочка моя, господи, слава богу, вы пришли, — всхлипнула Роза, и я, почти отключившись, какой-то частью себя ощущала, что меня коснулись чужие руки.
— Что с ней? — голос холодный, резкий, лишённый эмоций.
— Я не знаю. Я пришла. Она… Она в таком состоянии. Я не знаю. Нам сказали, что по кардиологии что-то, мне кажется это приступ. Помогите, пожалуйста, помогите, — всхлипывала Роза, а до меня доходило, что приехала скорая и с дочерью разговаривал фельдшер. — Я вас молю, пожалуйста, помогите, — ещё раз, зачем-то повторила дочь, видимо, стараясь достучаться до врача.
А мне оставалось только прислушиваться и заглядывать внутрь себя, там, где должно быть большое яркое солнце, сейчас у меня был увядающий росток, слабый, хилый, с тонкими ниточками корнями молочного цвета.
Сейчас этот росток погибал от нехватки жизни.
Сознание забилось в истерике, мне кажется, внутри я кричала так, что сорвала давно голос, но только это никак не изменило ситуацию.
— Помогите ей, пожалуйста.
— Девушка, успокойтесь, успокойтесь.
Я ощутила как до моего запястья дотронулись жёсткие пальцы.
— Она беременна. Мама беременна, — тихо прошептала Роза, давясь паникой.
— Черт. — Выдохнул фельдшер, и я поняла, что дело плохо.
Дело на самом деле хуже некуда. И чтобы хоть как-то абстрагироваться от ситуации, я почему-то вспомнила молитву, которую читала бабушка.
Царица небесная, матушка заступница, береги моих детей, дай им здоровья, дай им сил. Царица небесная матушка, заступница. Сбереги моего предателя мужа, чтобы у него нашлись силы не оставить нашего ребёнка. Царица небесная, матушка заступница найди силы, чтобы сохранить маленькую, едва зародившуюся жизнь. Царица небесная…
— Что ты звонишь? Что ты звонишь? — Кричала где-то рядом Роза. — Нет, маме плохо, маме плохо, у неё что-то с сердцем.
С кем она говорила?
Это Виктор?
Зачем он звонил? Узнать что мне нужно было или девка его что-то наплела?
Сознание заметалось внутри. Я изо всех сил постаралась дернуться с сторону, но проклятое тело предавало.
Заскрипели зубы.
Не надо сейчас звонить и строить из себя доброго самаритянина. Наверно по голове свою пассию погладил, что она так вывернула ситуацию и написала на меня заяву, типа я к нему прибегу, буду молить все решить…
Кровь забурлила в венах.
Хотелось соскочить, вырвать мобильник и как высказать все Виктору. Но я…
— Нет, нет, да если ты ничего не понимаешь, — всхлипывала Роза, — лучше не звони. Даже нет, ты не понимаешь ничего. Ей плохо с сердцем плохо. Пап, папа, папа, она беременна, пап!
Глава 21
Виктор
Это был какой-то цирк.
Мне всегда казалось, что у меня безумно уравновешенная семья, красавица, умница, дочь, замечательная супруга, но сейчас в них, словно бес вселился.
Я не понимал, как в двух маленьких женщинах умудряется родиться столько злобы и агрессии, я не хотел ничего менять. И вся эта ситуация меня безумно раздражала, но вместе с тем мне почему-то именно сейчас стало казаться, как будто бы я очень важен в своей семье.
Я не понимал, с чем это связано, но если раньше все упиралось в то, что я глава семьи, то сейчас, потеряв этот статус, я стал осознавать нечто другое, что помимо того что я добытчик, я хозяин в доме, я ещё, оказывается, в один момент вдруг стал предателем со всех сторон.
Нет, я не ныл. Я понимал, что это закономерно.
Я просто не понимал фатального желания моих женщин разрушить все до основания.
Какой они реакции от меня хотели, чтобы я, наплевав на всякое мужество, ползал у обоих в ногах и рассказывал о том, что никого лучше у меня в жизни никогда не было. Да, я не считаю, что поход налево это прям какой-то доблестный и гениальный поступок. Нет, это, скорее всего, продиктовано какой-то неудовлетворённостью. Причём я не понимал, в чем я был неудовлетворён. Для меня это до сих пор оставалось загадкой. Мне казалось, что какие-то поступки я совершал чисто на автоматизме: прошло пару лет, надо поменять машину. Прошло пару месяцев, надо поменять костюмы. Прошло пять лет, значит, мы берём новую недвижку. И что-то, видимо, произошло, что истекло какое-то время и появилась любовница.
Я не гордился этим, но вместе с тем и расшибать лоб об пол я тоже не собирался.
Не надо, это было слишком, я был готов по любым фронтам признать свою вину, я был готов на то, что наша жизнь все равно потерпит изменения, но я не готов был расставаться со своей семьёй, и дело было не в том, что мне нужна была кухарка, уборщица и так далее, я это все прекрасно могу нанять, оплатить и вообще не париться на этот счёт. Да, господи, даже секс возможно оплатить в этом мире. Но мне нужна семья моя, мои девочки вредные, капризные, избалованные, и каждый раз, когда я набирал номер телефона жены либо дочери, меня скручивало лютой болью, которая заставляла каждую клеточку организма орать о том, что все плохо, шеф, все пропало.
Я не понимал, откуда появлялось это безумное чувство, что все пропало, но с каждым прожитым днём оно крепло, и теперь, во время звонка, я уже думал не о том, чтобы продавить какую-то ситуацию, а я молился лишь о том, чтобы мне вообще ответили, и Роза говорила со мной сквозь зубы. Вот это вот вообще унижало больше всего.
— Нет, пап, все хорошо, —сказала она через пару дней после того, как я с Зоей съездил в больницу.
Меня реально очень сильно травмировало непонимание кто беременный.
Я жопой чуял, кто-то беременный.
Но если честно, я так задрался за столько лет питать беспочвенные надежды на то, что у нас с Зоей получится родить ещё одного ребёнка, что просто гнал от себя эту мысль.
Да, я действительно ворчал, бурчал, но мне было бы намного проще принять тот факт, что беременна Роза, это было бы намного комфортнее, потому что в отношении Зои…
Да, черт возьми, кого я обманываю!
Да, я хотел ребёнка, но не той ценой, которую платила за это Зоя.