6. Командир орудия сержант Павел Чернов.
7. Заряжающий рядовой Никита Долгоруков.
8. Разведчик-наблюдатель ефрейтор Егор Размахов.
9. Повар рядовой Муса Ахметов.
10. Старшина батареи Сидор Вершинин. Кровью своею расписались...»
Следы подписей едва угадывались, и Одинцов с трудом прочитал их. Он положил письмо на стол, не в силах что-либо сказать. От пожелтевших листков веяло чем-то страшным: девять человек, поклявшихся держать оружие, погибли, лежат где-то в земле, обугленной и продымленной. Десятый — Рыбалко — сидел перед ним. Он — это они, которые поклялись, он — это они... Даже почудилось Одинцову: сейчас дрогнет дверь, и все девять войдут в казарму во фронтовых шинелях, перетянутые ремнями, неумытые и уставшие в непрерывном бою, и шумно заговорят, рассказывая старшине каждый о своем и все об одном и том же — держим клятву!
Но многое Одинцов не мог понять, не мог потому, что войну он не видел, знает о ней по обелискам, из книг и рассказов, и потому, что война давным-давно отгремела.
И все же Одинцов спросил:
— Все девять погибли?
— Да. Конечно, не в одном бою.
— А он, Мюллер?
— Его труп нашли в окопе, при нем это письмо...
Рыбалко спрятал письмо, молча посмотрел на опустевшие койки, на пустую пирамиду, показавшуюся ему скелетом какого-то древнего животного, молча открыл дверь и вышел из казармы.
Через незавешенное окно луч солнца освещал лицо спящего лейтенанта. Стояла жара: за окном термометр, прикрепленный к крестовине, показывал тридцать пять градусов.
Лейтенант спал. Он лежал на спине, и, казалось, сейчас никакая сила — ни жара, ни холод, ни ураган — не разбудят его.
И все же Узлов проснулся. Он проснулся не потому, что в комнате было слишком жарко и душно, — скорее всего, по привычке подниматься в одно и то же время. Открыв глаза, он увидел: настенные часы показывают два часа московского времени, а он мог спать дольше, ибо сегодня выходной день, и еще вчера, ложась в постель, он дал себе слово отоспаться за все прошедшие суматошные рабочие сутки: днем плановые занятия, вечером университет. Его работу партийное бюро поручило возглавить лейтенанту Шахову.
— Инженер! — крикнул Узлов, полагая, что Шахов находится в умывальной комнате. Ответа не последовало. Узлов, натянув пижамные брюки, посмотрел на себя в зеркало: еще вчера он наметил поехать в город, поиграть в бильярд, встретиться со знакомыми девушками.
Он быстро умылся и уже хотел было уйти, как на тумбочке заметил записку. Шахов писал: «Дмитрий, я в учебном классе. Сегодня занятия в две смены. Будем штудировать основы теоретической аэродинамики. Ведь впереди — боевые пуски, дорога каждая минута. Но у тебя сегодня выходной. Чай я вскипятил, колбаса в тумбочке».
В комнате стены были увешаны схемами, таблицами и формулами. Узлов, держа в руке записку, рассматривал графическое изображение элементов траекторий реактивного снаряда. «Чем меньше мы выбираем промежуток времени, тем меньше будет изменяться скорость и движение ракеты будет ближе к равномерному», — прочитал он под схемой написанные красным карандашом строчки. Узлов вспомнил, как он долго бился, чтобы эту формулу понял ефрейтор Околицын. Наглядные пособия, которые применил Шахов в обучении ракетчиков, значительно облегчили дело. Чертил схемы Цыганок. Он выполнял эту работу с охотой, с серьезным видом говорил товарищам: «Вернусь из армии, поступлю в институт, стану инженером-конструктором. Умненьким буду».
Дмитрий положил записку на стол и зашагал по комнате. Очень хотелось поехать в город, и в то же время было как-то неловко перед Шаховым: Игорь сейчас там, в техническом классе, обучает его, Узлова, подчиненных — Околицына, Цыганка, Петрищева. «Выходит, что Игорь часть моих обязанностей взял на себя, — рассуждал Узлов. — Черт двужильный... Не пошел бы в класс, а вот теперь придется... А что, если не пойти? Кто меня упрекнет? Имею я право использовать отдых по своему усмотрению?.. А Шахов? Тоже имеет... Ну и жизнь пошла: человеку дают выходной, а он от него отказывается. А сейчас бы хорошо пройтись с дивчиной». Узлову почему-то вспомнилась Борзова. Он совершенно не подозревал, что колхозная медичка, с виду такая «заводная», серьезно ждет ефрейтора Околицына, ждет, когда тот отслужит срок.
Узлов сгреб в ящик стола остатки колбасы и хлеба.
— Нет, брат Игорь, извини, но я пойду со «сверхзвуковой» скоростью. Мигом возвращусь.
Когда вышел за ворота, заколебался. «Ну и скот ты, Узлов», — ругнул он себя.
У проходной стояла легковая машина Громова. В окошко на лейтенанта смотрел Волошин.
— Ты что так смотришь на меня? — подойдя к машине, спросил Узлов.
— Я не на вас, товарищ лейтенант. Тут приехал генерал... Вот я и смотрю, не появится ли еще кто-нибудь из начальства.
— Генерал, говоришь? Давно?
— Час назад.
— Один?
— Нет, еще полковник с трубкой в зубах.
Узлов, испытующе глядя на солдата, спросил:
— Тянет на родину?
— Нет.
— Бабушка, наверное, волнуется, ждет.
— Пусть. Я к ней не поеду. Отслужу срок, останусь в Сибири. Вон колхоз пять машин купил, работа найдется.
— Вот как! Это хорошо, Волошин.
Узлов мысленно представил дорогу, ведущую в город. На попутной машине полчаса езды. «Разве я не имею права использовать выходной день так, как мне хочется?» — продолжал рассуждать лейтенант.
Он сбил на затылок фуражку и зашагал... к зданию, где размещался учебный класс.
Шахов стоял у доски, на которой был вычерчен планер ракеты — корпус, хвостовое оперение и воздушные рули. Вокруг чертежа гнездились знакомые Узлову формулы. Шахов заметил Узлова, кивнул ему и продолжал говорить:
— Теперь мы знаем: корпус ракеты, как правило, представляет собой тело вращения. Он характеризуется наибольшей площадью поперечного сечения, которая называется миделем...
За столом, стоявшим у самого окна, сидели генерал Захаров, полковник Гросулов и незнакомый майор. Тут же были Громов, Крабов и Бородин с Павликом на коленях. Мальчик с таким вниманием смотрел на Шахова, что Узлов невольно сравнил его с Бородиным: «Весь в отца, сидит и не шелохнется». Бородин вынул из кармана конфетку и дал Павлику. Мальчик улыбнулся, но есть не стал, а положил ее отцу в карман пиджака и снова вонзил маленькие глазенки в Шахова.
— Кто мне назовет основные части корпуса ракеты? — обратился Шахов к солдатам.
— Я, — поднялся Околицын. Гросулов что-то шепнул Захарову. — Корпус ракеты делится на носовую, среднюю и донную части.
— Хорошо, садитесь. Теперь посложнее вопрос: надо вывести формулу отношения скорости ракеты к скорости звука.
— Разрешите? — поднялся Цыганок. На лице и руках солдата следы ожогов, они изменили внешний вид Цыганка, будто бы он немного погрустнел, но глаза по-прежнему быстрые и темные-претемные, как южная ночь.
Узлов забеспокоился: вдруг в присутствии генерала Цыганок сплошает. Он хотел было попросить, чтобы ему разрешили ответить на этот вопрос, но Цыганок уже подходил к доске.
— Это отношение, товарищ лейтенант, называется числом Маха и обозначается буквой М. Вот эта формула...
— Молодец! — нетерпеливо заметил Захаров и повернулся к Громову: — Скажите, пожалуйста, давно ваш университет работает?
— Всего полтора месяца, товарищ генерал. Мы докладывали начальнику политотдела. Полковник Субботин одобрил.
— Знаю, знаю. Прошу извинить, продолжайте, товарищ Шахов...
Кончился урок, Захаров попросил офицеров задержаться в классе.
— Техминимум вы сдали раньше срока, — сказал он. — Это хорошо. Теперь надо спешить с учебными пусками. Намечаются большие учения. Я просил командующего войсками округа привлечь к этим учениям и вас. Если покажете себя хорошо, тогда очень интересное задание получите. Так, Петр Михайлович?
— Получат, товарищ генерал, — подтвердил Гросулов.
— А как вы думаете, товарищ лейтенант, успеете с учебными пусками? — обратился Захаров к Узлову.
— Я думаю, как все, товарищ генерал.
— И как он? — Захаров показал на Павлика, прижавшегося к Бородину.
Офицеры засмеялись. Узлов поправился:
— Солдат, который сейчас выводил формулу, — из моего расчета, товарищ генерал. Если потребуется, мы еще не такую формулу выведем, — и оглянулся по сторонам, словно убеждаясь, правильно ли он ответил генералу.
— Вот это уже конкретный ответ, лейтенант. А вам, товарищ Шахов, спасибо за инициативу, за труд. Ваш почин мы распространяем на другие части и подразделения. — Захаров посмотрел на часы. — Может быть, товарищ Громов, сегодня хватит заниматься? Выходной ведь, хотя бы полдня дать людям отдохнуть. Согласны?
— У нас это дело добровольное, товарищ генерал, по желанию, — сказал Бородин.
— Знаю, знаю, как это делается. Но отдых — это очень необходимая вещь для человека. Распорядитесь, пожалуйста, товарищ Громов. Теперь у вас рядом настоящее море, можно хорошо отдохнуть.
Иногда кажется: день — это вечность, а в сущности — миг. Да, миг! Будто бы вчера приезжал в часть Захаров, будто вчера он говорил о предстоящих учениях, а прошло-то сколько времени! Состоялись учебные пуски ракет. Ими руководил Гросулов. Время промелькнуло, как вспышка света. Запомнилась лишь боль... Она полоснула правый пах как раз в тот момент, когда Гросулов подводил итоги учетных пусков. Подчиненные радовались — отличную оценку получили, а он, Громов, согнувшись, корчился от боли, старался тоже быть веселым, чтобы никто не заметил его мучений. И все же Бородин уже после, когда Гросулов уехал, когда и боль-то прошла, сказал: «А ты, командир, сходи к врачу, пусть он тебе полечит желудок». Заметил, глазастый казак! Громов тогда ответил: «У меня, комиссар, желудок гвозди переваривает». Бородин вдруг так разошелся: «Ты, командир, совсем не жалеешь себя. Со здоровьем не шути. Если не можешь устроить свой быт, то ты совсем ничего не стоишь и как человек, и как командир тем более». Пригрозил доложить генералу Захарову. Пришлось поехать в гарнизонную поликлинику. Встретил там Дроздова. Владимир Иванович потащил в свой кабинет, долго осматривал, ощупывал живот. Потом, скрестив на груди руки, минуты три смотрел в окошко, будто его, Громова, вовсе не было в комнате... «Аппендицит у вас, товарищ подполковник, лично я помочь вам не могу. — Повернулся, предложил: — Хотите, удалим? Это легкая операция». И, не дожидаясь ответа, позвал хирурга, высокого мужчину, с огромными руками, густо поросшими волосян