— Сейчас буду, выезжаю, — сказал Захаров и, положив трубку, устремил взгляд на кадровика: — Генерал Добров приехал. Похоже, что вы правы, Бирюков, увольнение действительно приостановлено.
Захаров обошел комнаты, осмотрел кухню. «Ирина будет довольна квартирой», — подумал он, радуясь, что наконец-то они заживут по-человечески.
...Добров встретил Захарова в кабинете начальника штаба. Он сразу попросил Захарова показать ему «малый кабинет» — Добров был наслышан от других об этой комнате, где генерал проводит наедине ежедневно по полтора-два часа. Но прежде чем отправиться туда, командующий распорядился вызвать в штаб командира ракетной части и его заместителя по политчасти. Это было сделано немедленно.
— Каморочка-то симпатичная, — заметил Добров, войдя в «малый кабинет». — Обставили вы ее солидно. — Он достал из портфеля журнал в светло-бежевом переплете. — Вот смотрите и радуйтесь. Напечатали ваш труд. Но это не все, главное вот, в этой телеграмме. — Добров подал Захарову бланк.
«Прочитал вашу статью «Некоторые взгляды на формы ведения боя в условиях применения термоядерного оружия». Работа очень полезная и ценная. Даем практический ход вашим идеям. Благодарю за помощь. Министр обороны Союза ССР...»
— И это не все, — продолжал командующий, когда Захаров, волнуясь и что-то шепча, положил телеграмму на стол. — Заправилы НАТО усилили свои провокации в Западном Берлине. Есть решение Советского правительства задержать увольнение в запас. На днях оно будет опубликовано в печати. Министр приказал: привести войска в высшую боевую готовность. С этой целью будут проведены учения по переброске войск на дальние расстояния. — Добров посмотрел на журнал. — Это, кажется, совпадает с вашими взглядами, изложенными в статье... Военный совет округа решил перебросить войска по воздуху вот сюда. — Генерал армии показал на карте район. — Вы довольны, Николай Иванович?
— Мне это по душе, товарищ командующий.
— Понимаю... Подробности, детали мы обсудим сегодня. Через час сюда прибудет начальник штаба округа с оперативной группой офицеров. Как твои ракетчики, успеют приехать?
— Обязательно. Люди они исполнительные...
Громов и Бородин вышли из штаба артиллерии, когда уже солнце клонилось к закату. До машины их провожал Захаров. Все они находились под впечатлением предстоящих учений. Однако, когда генерал прощался, Громов спросил, что их ожидает по делу Крабова. Захаров, подумав, сказал:
— Очень чесались у меня руки представить вас к правительственным наградам за успешное освоение ракетной техники. Боевые пуски произвели успешно. Но не обижайтесь, сами виноваты, не совсем, конечно, но доля вашей вины есть, товарищи, есть... Урок на будущее... Что же касается награды, то, как в народе говорят, орден всегда найдет достойного человека...
Выехали за город. Громов сунул руку в карман, попался ключ от квартиры Крабовой.
— Комиссар, хочешь отдельную квартиру иметь? Сейчас, немедленно?
— Каким же образом. Ты что, маг или фокусник?
— Вот тебе ключ, две комнаты, кухня. Хватит? Крабова сегодня в десять вечера уезжает, совсем, на Украину...
— Шутишь, Сергей?
— Нет, действительно уезжает.
— Не может быть. Дай-ка ключ, мне ее надо повидать. Волошин, прибавь скорость, время еще есть, — заволновался Бородин, торопя водителя. Пошел дождь. Возле села забарахлил мотор. Волошин долго копался, ища неисправность. Бородин нетерпеливо вздохнул:
— Я пошел, командир, могу опоздать.
Но он не пошел, а побежал, напрямик, через огороды. Глядя ему вслед, Громов улыбнулся: «Так бегают на пожар. Не загорелось ли у тебя, Степан, сердечко?»
Дождь прошел, и вокруг засверкали лужицы. Лучи заходящего солнца окрасили землю желтоватым, но еще ярким светом. Возле перекрестка дорог какой-то мальчонка, забредя по колено в воду, пускал бумажные кораблики. Громов, остановив машину, открыл дверцу.
— Эй, герой! — крикнул он мальчику. — А ну вылезай из воды. Смотри, весь промок. Получишь от матери взбучку.
— Не получу.
— А ты чей будешь?
— Мамин... и дедушкин. Во-он наш дом, — показал мальчик в сторону, где жил Водолазов.
Громов присмотрелся: «Да ведь это он». Выскочил из машины. Его охватило странное беспокойство, которое он никогда не переживал и не испытывал. Мальчик смотрел на него доверчиво, без тени боязни, в голубых, чуть прищуренных глазенках угадывались и покорность характера, и прямота взгляда, та прямота, которая делает человека неустрашимым, готовым постоять за себя.
— Алеша... хочешь покататься на машине? — не сказал, а прошептал с дрожью в голосе Громов.
— Хочу! Хочу! — обрадовался мальчик.
Громов шагнул в лужу, собрал кораблики, взял мальчика на руки.
— Алеша, мы поедем сейчас к дедушке. — Но, выйдя на дорогу, он сказал Волошину: — Поезжай в гараж.
И понес промокшего сына по песчаной, набухшей от дождя дороге, еще не зная, для чего и с какой целью он это делает...
Пошел мелкий дождь, похожий на водяную пыль. Ветер бросал ее откуда-то сверху и, подхватив у земли, нес мимо окна, вдоль дороги. Дождь напомнил Елене ту желтую пыль, которая вдруг поднялась, когда хоронили Леву... «Оркестр шел впереди... А я сидела в машине у гроба... Одна? Нет, Степан со мной был. И Громов... Ох, Лева... Раньше спрашивала, как смотришь на жизнь, молчал, ничего не говорил. Считал меня личным адъютантом. За книгами сходи, билет в театр приготовь, в самодеятельности участвуй — иначе что подумают о муже! — костюм погладь, на вечер сходи, посмотри и доложи, что было там... И только... Даже не мог на мои вопросы отвечать. Все спешил, спешил, кого-то хотел обогнать, над кем-то возвыситься, взять то, что не каждому дается, не каждым берется... Вот и упал ты с моста, упал и разбился. Дико! Мне больно, Лева... Больно!.. Дождик... И зачем?..» Елена прошла в спальню. Здесь все было голо: с кровати снята постель, со стен — фотографии, со стульев — чехлы. Вещи упакованы...
Желание уехать на Украину возникло у Елены сразу же после похорон мужа. Но к окончательному решению она пришла только вчера. Нет, она не испытывала одиночества, напротив, к ней отнеслись очень чутко. Каждый день у нее бывали то Громов, то Бородин, то Савчук, приезжал и Захаров, уже не говоря о женщинах: они просиживали у нее допоздна, делали все, чтобы смягчить горечь утраты... И все же она решила уехать, почему — она и сама не знала, но желание уехать было велико. «Это же бегство», — сказал Громов. «Ничего, ничего, мне так хочется, уважьте эту мою просьбу. Теперь у меня начинается нелегкая жизнь, и я хочу сразу ее начать такой», — ответила она.
Ветер изменил направление, и дождь ожесточенно хлестал по стеклам окна. Кто-то постучал в дверь. Елена заколебалась: вдруг это не Дмитрич, кто-нибудь другой? Но это был Сазонов, и она успокоилась.
— Показывайте, какие вещички, — не снимая брезентовый плащ, Дмитрич сразу прошел в комнату. С плаща стекала вода, и на полу образовалась лужица. Она подумала, что надо взять тряпку, вытереть пол, но Сазонов, не говоря ни слова, начал метаться по всей квартире. Потом он с безразличным видом опустился на диван, вынимая кисет из кармана.
— Диван поберегите! — сказала она, возмущаясь в душе бесцеремонностью старика. Он вскинул на нее мутные глазенки, покачал головой, снял плащ. Свернув его в тугую скатку, закурил.
— Мебелишка-то старая, — произнес он тихим голосом. — Жил у меня один летчик, хорошую мебель имел. Сейчас не стыдно ее сдать любому квартиранту. А ваша что, на дровишки разве...
Елена робко возразила:
— Что вы, Дмитрич, она не новая, но еще добротная. Конечно, при переезде кое-что потерлось.
— При переезде, — вздохнул Сазонов. — Что военным не сидится на месте! Ездют и ездют. Тьфу, с такой жизнью!.. Много покойник кочевал?
— Много, — коротко ответила Елена.
Дмитрич уже становился ей невыносимым. Раньше, когда она покупала у него молоко, яйца и мясо, он ей казался мягоньким и добреньким стариком, человеколюбцем, а теперь от него веяло жестокостью и холодом.
— Н-да, кочевал, а помер у нас в деревне, в далекой сибирской деревне. Ладно, прости меня, всевышний, это не моего ума рассуждения... Сколько же вы хотите за вещички, за все скопом?
— Не знаю, сколько дадите.
— Сам-то я, голубушка, хе-хе, не люблю давать. Но, учитывая ваше положение, рублев пятнадцать новыми денежками заплачу. Новыми, они с виду меленькие, но ядреные по силе. Согласна?
— Согласна, — сказала Елена, желая быстрее избавиться от этого человека и неприятной для нее процедуры. Сазонов даже обиделся, что так легко относится эта женщина к своему добру. Он хотел сделать ей выговор, но воздержался: вдруг передумает, и ему придется платить дороже. Дмитрич порылся в кошельке, отыскал три пятерки, положил на стол, но тут же взял их.
— Расписочку черканите о том, что уплачено гражданином Сазоновым пятнадцать рублей за проданную мебель, — сказал он, — и свою подпись поставьте. Это для порядку. Уважаю законность и все делаю по закону. А нонче законы очень даже душевные, человека оберегают: что положено ему — вынь да положь. Это, голубушка, больше чем божья благодать. Только дурак смотрит на них, на законы-то, пугливым оком. Хе-хе, а умный да понимающий всегда найдет в них теплые, душевные места, легко поворотит их для пользы своей.
Елена не слушала, что говорит Дмитрич. Она дрожащей рукой писала расписку. Почерк у нее был крупный, разборчивый. Сазонов легко пробежал взглядом по строчкам и, убедившись, что написано то, что он хотел, положил деньги на стол.
— Теперь порядочек. Позвольте мне приехать за вещичками немедленно?
— Хорошо... Можете забирать.
Дмитрич надвинул картуз, что-то хотел сказать, но только покрутил головой и торопливо скрылся за дверью.
За окном уже не было дождя, ветер угнал прочь серую пыль. Светило солнце. Его лучи падали на пол, высушивая мокрые следы Дмитрича. Елена ходила по квартире и повторяла: