[5]. И только потом, в результате резкого падения уровня жизни народов из-за разрушения межреспубликанских народнохозяйственных связей, в осколках бывшего Советского Союза произойдет реставрация капитализма.
– Да, – сказал я, – все может начаться с того, что кому-то из окраинных племенных вождей покажется, что центральное правительство слишком много средств тратит на общегосударственные нужды: науку, оборону, проекты развития и так далее, другие его поддержат – и начнется…
– Вы правы, товарищ Бережной, – кивнул вождь, – нам такого развития событий тоже не надо, и не только в среднесрочной перспективе, после построения настоящего развитого социализма. В настоящий момент мы проглотили территорию Европы, чье население вдвое превышает довоенное население Советского Союза, при этом большая часть европейцев настроена несоветски и несоциалистически, и ни они, ни их предки не имеют опыта жизни в общем государстве. В этих условиях смерти подобно размывать старое советское государственное ядро, разделять наших граждан по национальным квартирам, и еще следует помнить, что такое разделение на руку только нашим врагам. Первым нашим шагом на пути восстановления государственного единства будет расформирование Казахской ССР и ее разделение на казахскую автономную республику, занимающую районы с преимущественно титульным населением и области с преобладанием нетитульных национальностей. Часть таких областей, где большинство составляют русские, отойдет напрямую к РСФСР, а часть с преимущественно узбекским населением – к Узбекской ССР.
– Все это хорошо и правильно, – сказал я, – но при чем тут я сам и подчиненный мне корпус?
– Есть мнение, – сказал Сталин, – что после обнародования такого решения на территории бывшей Казахской ССР может вспыхнуть националистический бунт (примерно такой же, как в вашем прошлом в восемьдесят шестом году), и местные власти отнесутся к этому явлению с попустительством. Вы, товарищ Бережной, как человек, которому партия большевиков и советской правительство оказали высочайшее доверие, по получению кодированного сигнала «Кречет» возьмете на себя высшую власть в Алма-Ате и ее окрестностях и подавите мятеж со всей возможной решимостью. Если будет необходимо, то можете давить националистическое отребье танками – примерно так, как это в вашем мире сделали китайцы на площади Тяньаньмэнь.
После этих слов Верховного в кабинете наступила тишина. Он ждал моего ответа, а я просто держал паузу, не испытывая при этом ни единой моральной судороги в душе. Мне все равно, какие у человека национальность, цвет кожи, разрез глаз и форма носа. Люди для меня делятся на своих, нейтральных некомбатантов и врагов. Если передо мной открытый враг – неважно, внешний он или внутренний, – я не буду колебаться ни мгновения перед тем, как вдавить его в землю гусеницами своих танков. Скрытыми врагами должно заниматься уже совсем другое ведомство.
– Да, товарищ Сталин, – сказал я, – если на территории, где расквартирован мой корпус, вспыхнет националистический мятеж, то я приму все возможные меры к наведению порядка, не останавливаясь перед применением оружия и тяжелой бронетехники.
– Я думаю, – сказала товарищ Антонова, – что сам факт пребывания в окрестностях Алма-Аты мехкорпуса ОСНАЗ удержит многих и многих от разных опрометчивых поступков. Такая уж у Вячеслава Николаевича слава и среди своих и среди чужих.
Сталин удовлетворенно кивнул и сказал:
– Мы тоже хотели бы на это надеяться, но никакая предосторожность не может быть лишней, тем более что «многие и многие» – это далеко еще не все. Но Мы знали, что товарищ Бережной – настоящий советский патриот и выполнит любой приказ партии и правительства…
– Настоящий советский патриотизм, – сказал я, – на три четверти, а может, даже и больше, состоит из так нелюбимого некоторыми большевиками русского великодержавного шовинизма. Как только советская держава перестает быть великой, потому что начался волюнтаризм, потом застой и отстой, так и патриотизм сильно уменьшается в размере, становится показным, формальным и недееспособным. И когда этот процесс завершается, это значит, что государство готово к своему краху. Ведь то же самое было с империей Романовых – все расползлось жидкой грязью, потому что последний царь профукал все, за что брался. Держава стремительно деградировала, а камарилье в Зимнем дворце до того не было дела.
– Мы знаем об этом, – после короткой паузы сказал Верховный. – Также мы знаем, что почти аналогично чувство патриотизма устроено у немцев, что позволило представителям этой нации на протяжении сотен лет служить русским царям и считать их государство своим. Мы не будем истреблять или унижать немцев, вместо того мы рассчитываем, что после короткого периода морального очищения и денацификации представители германского народа вспомнят этот положительный опыт и встанут с нами в один строй, навсегда забыв об идеях бесноватого ефрейтора. Не было еще в истории государства более великого, чем Советский Союз, чья территория раскинулась от океана до океана с запада на восток, и от полярных шапок до знойных пустынь – с севера на юг. Есть мнение, что русско-немецкий альянс – разумеется, построенный на самой правильной марксистко-ленинской основе – позволит нам создать тот железный костяк, вокруг которого в Советском Союзе будут группироваться все остальные народы.
24 октября 1943 года, 10:02. Москва. Улица Дзержинского (Большая Лубянка), дом 2, Кабинет комиссара госбезопасности третьего ранга товарища Антоновой.
Присутствуют:
Комиссар госбезопасности третьего ранга Нина Викторовна Антонова;
Капитан первого ранга Минору Гэнда.
Прибыв в Москву на Транссибирском экспрессе, Минору Гэнда стал искать возможности для встречи с кем-нибудь из пришельцев из будущего или, если будет на то воля всесильных богов, даже с самим вождем-императором Большевистской России. Будь это в Америке или Великобритании, подход к нужному человеку можно было бы искать через так называемые деловые круги, которые торгуют не только зерном, хлопком, лесом, нефтью и машинами, но зачастую и интересами своей страны. Главное, чтобы была прибыль. Но Советский Союз – это совершенно особенная страна, в которой не существует никаких деловых кругов, а заявляться в НКИД и объяснять, что он направлен для ведения тайных переговоров с советским руководством, Минору Гэнда не собирался. Дипломатические ведомства во всех странах обычно кишат шпионами, и такой шаг был бы равносилен объявлению о своих намерениях на весь свет, включая Североамериканские Соединенные Штаты. И военно-морской атташе Японии в Москве капитан первого ранга Ямагучи тоже мало чем мог помочь автору атаки на Перл-Харбор, и поэтому прославленный летчик уже начал задумываться над тем, какой головокружительный кульбит он должен совершить, чтобы привлечь благожелательное внимание пришельцев из будущего.
Однако никаких экстраординарных шагов не потребовалось. Приехал тайный посланец адмирала Ямамото под своим именем, которое было на карандаше у тех, кому до всего есть дело. Минору Гэнда еще только садился в Транссибирский экспресс во Владивостоке, а в Москву уже улетела шифровка, что, мол, едет такой с дипломатическим паспортом и непонятными намерениями. На Лубянке перешерстили картотеки на японских деятелей – и обычную, и особую (с данными из двадцать первого века, когда многое тайное стало явным) после чего приготовились встречать дорогого гостя. Уж товарищу Антоновой было прекрасно известно, что направляющийся в Москву господин является одним из ближайших помощников адмирала Ямомото, и появился он в Москве только потому, что его шефу самому совершить такой визит было бы невместно. На эту встречу стоило бы пригласить адмирала Ларионова, но он сейчас ведет свою эскадру вместе с бурским десантом в Южной Атлантике, так что никак не может прибыть в Москву по срочному вызову.
Поэтому, едва только японский посланец успел привести себя в порядок с дороги, в японское посольство явился курьер с конвертом, на котором по-аглицки было написано «господину Минору Гэнда лично в руки». Передав послание, курьер растворился в пространстве, а адресат, вскрыв конверт, обнаружил внутри приглашение на беседу с товарищем Антоновой к десяти часам утра в здание на площади Дзержинского, а также пропуск, на означенное в приглашении время. Фамилия «Антонова» японской разведке была хорошо известна, времени на дополнительные раздумья уже не было (второй раз подобное приглашение пришельцы из будущего могли и не прислать), и в силу этих соображений посланец адмирала Ямамото взял посольскую машину и полетел на зов пришелицы из будущего как мотылек на огонь свечи.
И вот Минору Гэнда стоит перед женщиной, которой просто не должно быть в этом мире. – Доброе утро, Минору-сан, я вас внимательно слушаю, – по-английски сказала хозяйка кабинета, глядя на гостя серыми холодными глазами.
На мгновение японскому офицеру показалось, что на него суровым взглядом смотрит сама судьба, еще окончательно не решившая, быть или не быть стране Ниппон и самой японской нации. Разве мало в истории было великих народов, исчезнувших потом без следа? В развалинах их городов сейчас копаются археологи, а кости людей, не оставивших потомства, занесли пески времени.
– Нет, уважаемая Нина-сама, – глубоко поклонившись, сказал японский офицер, – это я вас слушаю. Человек, который меня послал, считает, что страна Ниппон сейчас стоит на распутье между жизнью и смертью. Мы или капитулируем по формальным обстоятельствам после первых же поражений от силы неодолимой мощи, или разобьемся вдребезги подобно хрупкому куску яшмы, сражаясь до последнего мужчины, женщины и ребенка. Мы спрашиваем у вас, у посланцев всемогущих богов: существует ли этот выбор, или же мы непременно должны пасть в сражениях все до последнего? Японская нация полна мужества и готова и к тому, и к другому.
Товарищ Антонова посмотрела на японского визитера с благожелательным интересом и ответила: