– Так что же, вы собираете разрешить и межрасовые браки?! – воскликнул Ян Смэтс. – Да наши старики вас просто заплюют!
– Там, в будущем, – Пит Гроббелаар поднял палец вверх, – наука установила, что процесс сотворения Господом человека из обезьяны сопровождался множеством метизаций, после чего естественный отбор Дарвина в течение десятков и сотен тысяч лет вымывал из нашей наследственности весь шлак, оставляя только лучшие свойства. Это вам на заметку как ученому человеку. К тому же прямо сейчас проблема межрасовых браков перед нами не стоит, ибо у нас еще нет дееспособных кафров обоих полов, получивших полные гражданские права. Их еще предстоит выделить из общей массы и воспитать надлежащим образом. А вот когда таковые появятся в достаточном количестве – вот тогда мы вернемся к этому вопросу. Понимаете, минхер Смэтс, в Москве не хотят, чтобы избавление от колониальной зависимости африканских территорий привело к хаосу и их цивилизационной деградации. В отличие от других колониальных держав, нам некуда отсюда уходить, а потому из нас получатся первоклассные первопроходцы, опытом которых воспользуются другие. И в силу этого же положения тех, кто разведывает путь, там будут со снисхождением относиться к нашим ошибкам и возможным политическим перегибам. Там знают не то, что мы должны делать в обязательном порядке, а то, чего нам не стоит делать ни в коем случае.
– Я вас понял, минхер Гроббелаар, – кивнул Ян Смэтс, – и обещаю подумать над вашими словами. Окончательный ответ вы получите от меня здесь, ровно через сутки.
– Договорились, минхер Смэтс. – Временный президент пожал руку старому фельдмаршалу. – Надеюсь что вы примете самое верное решение в своей жизни.
5 ноября 1943 года, утро. Московская область,неподалеку от полигона Кубинка, полевой лагерь Отдельной Штурмовой бригады генерала Деникина.
бывший штабс-капитан ВСЮР, а ныне майор РККА Петр Петрович Одинцов.
После победы над Гитлером нашу бригаду не распустили по домам, как предполагалось первоначально, а вместо того погрузили в эшелон и отправили на восток. Восточную часть Германии и запад Польши мы проехали в ночное время, рассвет застал нас в Варшаве. Ничего подобного тому тотальному разрушению, которое мы видели в Белграде, Константинополе или Загребе, в польской столице не наблюдалось. Город был изрядно ощипан, но ничего страшного с ним не произошло. Пани Варшава уже поднялась на ноги, теперь одернет юбку, отряхнется и пойдет дальше как ни в чем не бывало. А вот то, что творится восточнее бывшей советско-польской границы, иначе чем ужасом не назовешь. С момента битвы за освобождение Минска минул уже почти год, но город, как после Батыева нашествия, до сих пор выглядит обезлюдившими руинами.
Дальше на восток, от Борисова до Смоленска, наш эшелон шел мимо бесконечных полей, заставленных уже посеревшими могильными крестами, на которые кое-где были нахлобучены немецкие солдатские каски. Это – все, что осталось от германской группы армий «Центр», которая прошлой зимой полегла в этих лесах до последнего человека. Сколько их тут было: миллион, полтора или два… все они остались в русской земле, никто не вернулся. После Минской резни Красная армия на этом участке фронта совершенно не брала пленных, и все завоеватели – от генерала до рядового стрелка – обрели свой клок русской земли в братских могилах.
Я вспомнил, как наш «комиссар» товарищ Иванов читал нам отрывок из поэмы большевистского пиита Симонова о Ледовом побоище:
Углом вперед, от всех особо,
Одеты в шубы, в армяки,
Стояли темные от злобы
Псковские пешие полки.
Их немцы доняли железом,
Угнали их детей и жен,
Их двор пограблен, скот порезан,
Посев потоптан, дом сожжен.
Их князь поставил в середину,
Чтоб первый приняли напор,-
Надежен в черную годину
Мужицкий кованый топор!
Князь перед русскими полками
Коня с разлета развернул,
Закованными в сталь руками
Под облака сердито ткнул.
«Пусть с немцами нас бог рассудит
Без проволочек тут, на льду,
При нас мечи, и, будь что будет,
Поможем божьему суду!»
Послушаешь – и мороз по коже. И ведь писал свою поэму господин Симонов в тридцать восьмом году, когда не было еще никакой Великой Войны, и только предчувствие грядущей кровавой бойни витало над европейскими полями. И ведь какую способность к предвидению и какое понимание характера русского народа нужно было иметь, чтобы написать эти строки тогда, когда на польско-германской границе не прозвучал еще первый выстрел, не говоря уже о нападении германцев на Большевистскую Россию.
И в самом деле, русский человек, обычно такой добродушный и немного безалаберный, бывает страшен, если его донять. В ту германскую мы ТАК, будто это наш последний бой, не воевали. А следовало. Не было бы тогда ни февраля, ни октября злосчастного семнадцатого года. Правда, как говорит тот же господин Иванов, и царь Николай – тоже далеко не красный император Сталин. Правил бы в те годы его безвременно померший родитель, было бы совсем другое дело. Правда, и германский кайзер Вильгельм с австрийским императором Францем-Иосифом при государе-императоре Александре Третьем тоже сидели бы тихо, как мыши под веником, и никакой Великой войны просто бы не случилось…
Впрочем, и за Смоленском земли, расстилающиеся по обе стороны от железнодорожного пути, выглядели так, будто германец отступил отсюда только вчера. Пепелища, посреди которых торчали печные трубы, народ, ютящийся в землянках. А кому восстанавливать все порушенное, если мужики пали в бою с жестоким врагом или тянут солдатскую лямку за тридевять земель? Правда, в Красной Армии стали поговаривать о демобилизации старших возрастов, но как-то неуверенно, словно осталась еще какая-то недоделанная работа…
И уже здесь, во временном полевом лагере, мы узнали, в чем там было дело. Стало известно, что после участия в параде на седьмое ноября нашу бригаду перебросят на самый-самый Дальний Восток, в район славного города Владивостока.
– Помяните мое слово, господа, – сказал начштаба бригады полковник Игнатенко, – разобравшись с германцем, господин Сталин решил предъявить старые векселя японским макакам. А там совсем все плохо. Четыре года назад под Халкин-Голом их воинство ссаными тряпками гоняла довоенная Красная Армия под командованием генерала Жукова. Японцы за это время никак не изменились, да и с чего бы им меняться, а вот то, что теперь представляет собой нынешняя Красная Армия, вы видели сами…
И тут же еще один момент. В Кубинке на танковом полигоне нас разместили потому, что нашу бригаду было решено сделать по-настоящему тяжелой, усилив ее дивизионом шестидюймовых штурмовых орудий. А это еще одно подтверждение правоты полковника Игнатенко, ибо с бухты-барахты кому попало такие тяжелые «игрушки» раздавать не будут. Наверняка впереди у нас – прорыв долговременной обороны, состоящей не из деревоземляных, а из бетонных укреплений. Иначе шестидюймовая гаубица с ее немереной мощью просто избыточна. И вот теперь, на полигоне, мы учимся взаимодействовать с этими орудиями на поле боя, ходить в атаку под прикрытием непробиваемой брони и врываться в руины укреплений после того, как их разрушат тяжелые снаряды.
Кстати, о нашем участии в параде на седьмое ноября. Эту сногсшибательную идею, в прямом смысле этого слова, на самом деле способен воспринять не каждый средний ум. Подумать только: старые добровольцы, до самой севастопольской эвакуации воевавшие против красных во время Гражданской войны – и вдруг будут участвовать в параде в честь Октябрьской Революции! Ведь это же уму непостижимо, как любит говорить господин-товарищ Беленький. Вот и у некоторых наших товарищей вскипел было возмущенный этим явлением разум.
Неразрешимую с виду дилемму разрешил наш «комиссар» Иванов.
– Тихо, господа офицеры, – сказал он с легкой усмешкой, – на самом деле это противоречие только кажущееся. Вы же все пошли в добровольцы воевать по зову души за «Единую и Неделимую», а не для того, чтобы вернуть себе заводы и поместья?
Ответом нашему комиссару был всеобщий утвердительный гул. Те, кого в тот раз больше всего интересовали заводы и поместья, на этой войне оказались совсем на другой стороне, следуя принципу «хоть вместе с Сатаной, но против большевиков». Мы же все тут присутствующие, и в тот, и в этот раз стали добровольцами по зову своей души, требующей, чтобы мы встали на защиту России.
– Так вот, – сказал комиссар, – если бы не Октябрьская революция, то никакой России просто бы не было, ибо ваши «союзники» вроде как за долги договорились разделить территории покойной к тому времени Российской империи. Англичанам – север с Архангельском и Мурманском. Французам – черноземы юга России. Американцам – дальневосточное Приморье. Японцам – Забайкалье и Приамурье. Финнам – Петроград с городками. И даже занюханные всеми греки должны были получить на русских просторах свою маленькую делянку на черноморском побережье Кавказа. А потом пришел товарищ Ульянов и смешал все карты. Неужели вас не удивляло, что многочисленные антибольшевистские силы, охватившие Совдепию со всех сторон огненным кольцом фронтов, до самого конца так и не смогли выработать плана совместных действий? Да спросите хоть у Антона Ивановича – он-то как раз один из тех, кто варился в этой каше по самые уши.
Тут многие из нас ожидали, что генерал Деникин встанет и скажет, что не было ничего подобного. Но ответ нашего любимого командира был полон горечи и былого разочарования.
– Господин Иванов полностью прав, – сказал командир нашей бригады, – я уступил место Правителя Юга России генералу Врангелю, потому что не хотел играть дальше в эти игры. По ходу той войны господа союзники не столько боролись с большевиками, на которых, как оказалось, они могли оказывать значительное влияние, сколько смотрели за тем, чтобы по ходу антибольшевистской войны у нас не получилось второе издание Российской империи. А большевикам все это было на руку; они изначально были едины, а потому смогли бить белые армии порознь, в силу чего оказались победителями, а мы побежденными. Я уже говорил вам, что только существование в среде большевистского руководства таких одиозных личностей, как господин Троцкий, господин Свердлов и отчасти господин Ульянов, не позволило всем здоровым силам нации объединиться вокруг господина Сталина ради спасения погибающего Отечества. Именно большевики, а не мы, белые офицеры, сохранили единство России, и потому наш комиссар прав. Без большевистского переворота в октябре семнадцатого не было бы потом и России, ибо господин Главноуговаривающий сдал бы союзникам Россию сразу всю оптом.