– Так все же, товарищ Антонова, какие догмы, изреченные товарищами Марксом, Энгельсом и Лениным, вы хотели бы отменить? – спросил Верховный.
– Во-первых, – ответила та, – уже набивший оскомину тезис о неизбежном отмирании государства при коммунизме. По мере развития человеческого общества при переходе от формации к формации государственные структуры становятся все более развитыми и, можно сказать, всеобъемлющими. Государственные функции при этом, разумеется, изменятся, но общий объем полномочий только увеличится. Во-вторых – следует забыть о праве наций на самоопределение и построение собственного государства. Если в головах у этой нации, то есть в ее этнокультурном коде, записан родоплеменной строй или рабовладение, то никакого социализма вы с ней не построите. В лучшем случае будет поверхностная имитация, которая слезет с этих народов в тот момент, когда они воспользуются эти самым правом на самоопределение. Вы можете попытаться изменить или даже сломать неправильную с точки зрения социализма этнокультурную доминанту, но при этом надо понимать, что народ, подвергшийся такому исправлению своего самосознания, утратит необходимость в самоопределении и собственном государстве, превратившись в часть единого советского народа, у которого уже есть свое государство…
– Вы говорите об этом на основании опыта вашего мира? – с интересом спросил Сталин.
– Именно так, товарищ Сталин, – ответила Антонова. – Задаче построения единого советского народа противоречит повседневная политическая практика, которая не объединяет, а разделяет народы, входящие в состав СССР. И в каждом из этих народов, за исключением русского, растет и усиливается так называемая национальная интеллигенция, чьей целью и задачей является отрыв своего народа от общего советского государства и его дальнейшее развитие в соответствии с той самой этнокультурной доминантой. А это так плохо, что подобно смерти. Заигрывание с любым национализмом, вне зависимости от степени его левизны и временной лояльности, следует признать абсолютным злом. Вы сами видели, как некоторые народы почти в полном составе перебегали на сторону гитлеровских нацистов, стоило только поманить их идеями незалежности и самостийности…
– И вообще, товарищ Сталин, – сказал Мехмед Османов, – необходимо всячески избегать положения, при котором теоретические построения противоречат друг другу или повседневной жизненной практике. Если мы опять приведем наше государство к тому положению, когда говорить с официальных трибун будут одно, делать другое, а думать третье, то грош тогда цена всем нашим трудам.
– Мы вас поняли, товарищ Османов, – кивнул вождь, – и полностью с вами согласны. Товарищ Антонова тоже произнесла вслух вещи, которые давно назрели и перезрели. Сейчас, когда только закончилась война, самое время переставить мебель в большом советском доме таким образом, чтобы его жильцы, ходя из комнаты в комнату, не натыкались на столы, стулья и табуретки. Нас только интересует, почему молчит товарищ Бережной? Быть может, он себе на уме и имеет какие-то соображения, которые не хочет высказывать вслух?
– Я буду драться за Советский Союз при любых обстоятельствах, – сказал Бережной. – Но при этом хотелось бы ясного неба над головой, крепкого тыла и уверенности в будущем своих детей и внуков. Каждый солдат должен знать не только свой маневр, но и его смысл, и чтобы военная целесообразность не противоречила политическим установкам. Иначе – поражение и гибель.
– Понятно, товарищ Бережной, – сказал Верховный, – ваша позиция вполне достойная уважения. Мы все хотим того же, а еще как можно больше верных соратников, не только беспрекословно выполняющих все указания, но и понимающих смысл выполняемой задачи. Должен сказать, что пока у нас кое-что получается. Но этого мало. В полном соответствии со всем вышесказанным нам необходимо изменить не только внутреннее национально-территориальное деление Советского Союза, но и саму марксистско-ленинскую идеологию – так, чтобы ей были не страшны никакие идеологические кризисы. И если первое можно проделать довольно быстро, то второе потребует работы не на один день.
– На местности товарищ Ленин был мастером политического маневра, – меланхолически заметил Османов, – и в силу того цитатами из его трудов, написанных в различные исторические периоды, можно обосновать почти все. Когда-то неграмотный погонщик верблюдов Мухаммед, чтобы не вникать в тонкости бушевавших тогда споров о природе Христа, основал собственное исповедание, лишенное, как ему казалось, ключевых недостатков христианской религии.
– Нет, товарищ Османов, – покачал головой Сталин, – такой путь нам не подходит хотя бы потому, что сектантство еще никого не доводило до добра. Это я говорю вам как почти дипломированный специалист. Вот и вашему Мухаммеду вместо мирной проповеди и пропаганды пришлось вбивать свои истины в упрямые головы при помощи кривых сабель, и с тех пор для всех окрестных народов ислам ассоциируется не с миром и процветанием, а с войной, резней и насилием. Нет, все должно быть проделано так тихо и аккуратно, чтобы никто ничего не понял, а насилие в отношении самых упрямых фундаменталистов было как можно более точечным и незаметным. Мы уже наделали ошибок в тридцать седьмом году, раскрутив кампанию по борьбе с врагами народа, и отрыжка того периода будет нам икаться еще долго… На этом, пожалуй, все, товарищи. Все свободны, а вот товарищей Бережного и Антонову я попрошу немного задержаться.
9 ноября 1943 года. 01:35. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего.
Присутствуют:
Верховный Главнокомандующий – Иосиф Виссарионович Сталин;
Специальный консультант Верховного Главнокомандующего – комиссар госбезопасности третьего ранга Нина Викторовна Антонова;
Командующий первым мехкорпусом ОСНАЗ генерал-лейтенант Вячеслав Николаевич Бережной.
После того как Молотов, Берия и Османов вышли из сталинского кабинета, вождь мягкой походкой прошелся туда-сюда по кабинету и задумчиво произнес:
– А вот теперь, товарищи, давайте поговорим серьезно, как взрослые люди. Есть вещи, которые не стоит произносить вслух при Вячеславе или даже Лаврентии. Первый из них слишком ограничен, мы и так наговорили при нем слишком много, а второй все же в душе остается националом. Мы знаем о его внутренней политике после нашей смерти в вашем мире, и, возможно, клоуну Никитке еще стоило бы поставить памятник за то, что тот вовремя убрал Лаврентия и не допустил распада Советского Союза на тридцать лет раньше, в шестьдесят первом, а не девяносто первом году… Это мы говорим с горечью, потому что товарищей в ЦК, на которых можно возложить ношу и они ее потащат, не так уж и много, и Лаврентий один из них…
– А вы сами, товарищ Сталин, кем себя ощущаете – националом или, как говорил ваш земляк, князь Багратион, русским генералом? – спросила Антонова.
– Хороший вопрос, товарищ Антонова, – улыбнулся в рыжеватые усы вождь. – Мы ощущаем себя советским человеком и верховным главнокомандующим, вождем русского и всех других народов Советского Союза.
– А это, товарищ Сталин, потому, что вы эту страну создали, вложили в нее свою душу и из-за этого полностью отождествляете ее с собой – сказала Антонова. – Именно поэтому все пошло наперекосяк в тот момент, когда бразды правления попали в руки другого человека, не понимающего вашего замысла и, более того, отрицающего вашу модель развития Советского Союза.
И в этот момент генерал Бережной неожиданно прервал свое молчание.
– Я думаю, – сказал он, – что вам необходимо объявить СССР высшей фазой развития Российской империи, и тем самым соединить то, что было разорвано в семнадцатом году. Мол, династия Романовых была свергнута потому, что последний император в грубой форме отрицал социальный договор между властью и народом, в силу чего возмущение самых широких масс дошло до точки кипения.
– Вы это серьезно, товарищ Бережной? – спросил вождь. – А то, как вы знаете, я шюток не люблю.
– Вполне серьезно, товарищ Сталин, – ответил Бережной. – В Древнем Риме, когда Республика находилась в опасности, Сенат вручал одному из полководцев так называемый империум, делая его полномочия неограниченными. Вместо Сената у нас тут, в Советском Союзе, имеется ЦК ВКП(б), а во всем прочем совпадения стопроцентные. Именно такую страну, лидер которой имеет неограниченные полномочия и такую же неограниченную ответственность перед Историей, вы и создавали последние двадцать лет. А иначе было никак. Я, знаете ли, человек чисто военный, а потому глубоко практичный, в силу чего являюсь категорическим противником всяческого коллегиального управления и парламентаризма. Если в стране есть яркий лидер, то парламент играет декоративную роль и раз за разом послушно утверждает его решения; если такого лидера нет, то любое представительское учреждение становится источником политического хаоса и деструктивной политики, когда несколько политических сил борются как лебедь, рак и щука. И неважно, сколько в таком органе будет депутатов – пятьдесят или пятьсот…
– Мы знаем, – медленно произнес Сталин, – что многие ваши товарищи называют Советский Союз Красной Империей, не вкладывая в эти слова никакого отрицательного смысла, а даже наоборот, считая, что тем самым делают нам комплимент. Но почему так? Ведь в нашей памяти слово империя олицетворяет что-то отсталое, с нищетой для большинства населения и немыслимой роскошью для тонкого слоя аристократов и нуворишей.
– Наверное, потому, – сказала Антонова, – что мы воспринимаем понятие "Империя" строго в рамках политологического словаря: "Империей обозначается крупное государственное образование, объединяющее несколько стран и народов вокруг единого политического центра под эгидой универсальной идеи цивилизационного, религиозного, идеологического, иногда экономического характера…" Наш двадцать первый век изрядно удален и от вашего времени и от времен значительно более великих, чем царствование Николая Последнего. С такой временной дистанции героизм бойцов Красной Армии на полях Великой Отечественной Войны и доблесть из предков на Полтавском поле, во времена Екатерины Великой, на Бородинском поле, на Шипке и при обороне Порт-Артура выглядят одинаково священными. На наш взгляд, важны не цари и их приближенные (если это не Петр Великий или князь Потемкин-Таврический), а те, кто прокладывал дороги, строил города, защищал Россию от иноземных захватчиков и раздвигал мечом границы. А как же иначе маленькое Московское княжество, по территории равное какому-нибудь Лихтенштейну, который разглядишь не на всякой карте, примерно за пятьсот лет превратилось в крупнейшую мировую державу?