– Пожалуй, мы можем ему это позволить, – после некоторых размышлений ответил Сталин, – так, пожалуй, будет лучше и для нас, и для него. Мы уже понимаем, что не всех людей можно переделать на социалистический лад, и с теми, для кого это невозможно, нам лучше расстаться по-хорошему. А теперь я хотел бы поговорить с товарищем Бережным – до начала японских событий это наша последняя личная встреча. Товарищу Василевскому мы поручаем Китай, а вот вы, товарищ Бережной, будете нашим личным спецпредставителем по Японии. Имейте в виду, что, как только император Хирохито запросит пардону (а он его непременно запросит), именно вы примете у него почетную капитуляцию, а потом станете главой нашей военной администрации на Японских островах. Мы рассчитываем, что на этом посту вы проявите весь свой ум, такт и искусство маневра, обратив их во славу Великого Советского Союза.
– А если не запросит? – спросил Бережной.
– Тогда мы дадим в ваше распоряжение такую мощь, что вы сможете не оставить в этой Японии и камня на камне, – сказал Сталин. – На наших восточных границах нам не нужно ни логово жестокого хищника, с легкостью устраивающего массовые убийства женщин и детей, ни американского непотопляемого авианосца. Еще чего не хватало – дарить янки такую удобную позицию для нападения на СССР. Так что ступайте, товарищ Бережной, и вместе с другими вашими товарищами – генералами, офицерами и бойцами – принесите нам последнюю победу в этой войне.
11 ноября 1943 года, около полудня. Южно-Африканская Республика, недалеко от Блумфонтейна, семейная ферма семьи Гроббелаар.
Начало ноября в Южной Африке – самый расцвет весны. Зимние (июльские) холода уже отступили, солнышко с обычно ясных небес светит уже по-весеннему, и время от времени на иссохший вельд проливаются долгожданные дожди, ибо зима в этих краях не только самое холодное, но и самое сухое время года.
И вот в один из таких весенних дней, после утреннего дождичка в четверг, на ведущей к ферме дороге показались быстро приближающиеся два легковых джипа и два больших грузовика-вездехода в песчаной пустынной армейской раскраске.
Первыми это явление заметили лениво ковыряющиеся во дворе работники-кафры – они тут же забегали и закричали, будто обитатели курятника, почуявшие присутствие капского черноспинного шакала. На этот шум сначала выглянул Геерт-старший, и сразу за ним вышел удивительно похожий на отца семнадцатилетний Пит-младший, держа в руках старую, но все еще вполне дееспособную винтовку Маузера образца достославного девяносто восьмого года. При этом через плечо у него был переброшен набитый обоймами патронташ. Во времена англо-бурской войны именно здесь, в Южной Африке, это прославленное оружие прошло свое боевое крещение, и множество англичан, сраженных его остроконечными пулями, пало на пыльную землю Южной Африки. Геерт-старший был уже слишком стар для того чтобы метко стрелять. Хоть его руки еще крепко держали оружие, но зрение в последнее время стало подводить.
Увидев, что это всего лишь военные, заехавшие на их ферму по какому-то делу, старик прикрикнул на работников, чтобы те перестали галдеть, и твердым шагом пошел навстречу нежданным гостям, а его внук опустил ствол оружия к земле. Заехав во двор, машины остановились, и из правой передней двери одного из джипов вышел человек, при виде которого и у старого, и молодого представителя семьи Гроббелааров перехватило дыхание.
Год назад из Англии на их семейную ферму пришло сообщение, что майор Пит Гроббелаар и сержант Геерт Гроббелаар пропали без вести – скорее всего, погибли, сражаясь на Восточном фронте за Великую Германию. Потом Гитлер обратил Третий Рейх в сатанизм, и связи между Южной Африкой и бывшей Метрополией оказались разорваны, ибо даже вожди Национальной партии не пожелали поддерживать контакты с исчадием ада. Поэтому, когда по радио сообщили о перевороте в Кейптауне и объявлении диктатуры ветеранов, никто из Гроббелааров не подумал, что временным президентом (нет ничего более постоянного, чем временное) стал их сын, муж и отец. Они подумали, что это случайное совпадение (как будто в Южной Африке есть еще один Пит Гроббелаар) или даже мистификация русских, давших своему агенту имя их покойного родственника. Ведь настоящий Пит ни за что не связался бы с большевиками, которых, хоть они пока не сделали бурам ничего плохого, в Южной Африке не любили лишь чуть меньше чем англичан. Британские завоеватели были злом привычным, давно известным, и в сравнении с большевиками, желающими уравнять между собой буров и кафров, казались почти своими.
Но все это разом померкло, когда перед обитателями фермы встал тот, кого они совсем недавно считали покойником, и улыбнулся во все тридцать шесть зубов.
– Отец! – выкрикнул Пит-младший, и с этого момента все вокруг завертелось.
На этот крик на крыльцо дома выскочили мать внезапно объявившегося потеряшки Астрид, супруга Констанция, держащая на руках трехлетнего бутуза Алекса, и застенчивая десятилетняя дочь Сильвия. И, о чудо, среди солдат, одетых в незнакомую обитателям дома форму, еще один оказался Геертом-младшим, а несколько других были опознаны как парни с соседних ферм, завербовавшиеся во Второй Блумфонтейнский полк и сгинувшие безвестно вместе с майором Гроббелааром. На фоне всей этой суеты почти незамеченным прошло появление премьер-министра Южно-Африканского Союза фельдмаршала Яна Смэтса и еще одного человека в военно-морском мундире иностранного адмирала.
– Вот видите, мистер Ларионов, – со вздохом по-английски сказал Ян Смэтс своему спутнику, – на радостях о нас совсем забыли.
– Это хорошо, что на радостях, мистер Смэтс, – ответил его собеседник. – Приятно смотреть на чистое неподдельное счастье тех, кто уже мысленно похоронил близких людей, а потом обнаружил их живыми и здоровыми.
– Это они еще не знают о головокружительной карьере минхера Пита из фронтовых майоров во временные президенты, – хмыкнул Ян Смэтс. – И как это вам только в голову пришло – выдвигать в первые ряды человека без всяческого политического опыта?
– Политический опыт – дело наживное, – парировал адмирал Ларионов, – а вот лидерские качества у нашего друга Пита имеются от рождения. Он способен повести за собой людей не только в бой, но и через ту грань бытия, что отделяет зло от добра. Для вашей несчастной страны это сейчас предмет первой необходимости. Век сейчас не восемнадцатый, и даже не девятнадцатый, уровень технологического развития и международная обстановка меняются быстро, и если ваша страна пойдет «путем отцов», то лет через шестьдесят крах ее будет неизбежен.
Фельдмаршал Смэтс пожал плечами и произнес:
– Когда минхер Пит сказал, что ваш вождь Сталин добился у короля Георга предоставления нам независимости без всяких условий со своей стороны, то я ему сначала не поверил. А как же наши золото и алмазы, которые манили к себе англичан как кота валерьянка? Неужели это такая роскошная плата за то, что четыре сотни бурских парней год отвоевали под вашими знаменами? За англичан на протяжении почти четырех лет воевали двадцать тысяч африканеров, но если бы не особые обстоятельства, они в нашу сторону даже бы не почесались. А тут все и сразу.
– Золото и алмазы у нас есть свои, – пожал плечами адмирал Ларионов, – вашему государству для поддержания штанов они нужнее. Хотя я бы посоветовал вам на вырученные деньги развивать собственную индустрию, и не надеяться на то, что алмазное счастье будет вечным. Люди вы, буры, неглупые, к тому же трудолюбивые и не боящиеся браться за то, что другим покажется невыполнимым. Со своей стороны, мы можем подсказать, чего делать нельзя ни в коем случае, а вот нащупывать правильный путь вам придется самостоятельно. В таких условиях накладывать на вас какие-то путы и ограничения, вроде обязательности «демократического пути развития», было бы смерти подобно. Если люди в своей массе предубеждены негативным образом, как немцы перед пришествием Гитлера к власти, то так называемые «свободные выборы» могут привести в ад, из которого уже не будет выхода.
– Именно поэтому вы посоветовали ввести у нас так называемую диктатуру ветеранов? – хмыкнул Ян Смэтс. – Вам не кажется, что это возврат в девятнадцатый или даже восемнадцатый век, когда определять политику государств позволялось только сливкам общества?
– Сливки сливкам рознь, – парировал адмирал Ларионов. – Иногда на поверхность общественной жизни всплывает совсем не тот продукт, который хотелось бы видеть на обеденном столе. Ветераны – это ведь не самые богатые и не самые знатные, а те, кто больше других сделал для существования и развития вашей страны. И вообще, диктатура – это явление временное, по мере смягчения народных нравов будет меняться и политика внутри страны.
Пока фельдмаршал Смэтс с адмиралом мило беседовали, из второго джипа вылезли три американских литературных дарования (спецкоманда президента Рузвельта по организации Совладения) и тихонько встали рядом с главными персонами. И хоть сомнения в осуществимости этой затеи, причем с обеих сторон, были достаточно велики, работа в этом направлении не останавливалась ни на секунду. В этой поездке Роберт Хайнлайн и его товарищи хотели посмотреть, как русские из будущего и их большевистские подопечные будут взаимодействовать с младшими партнерами некоммунистического толка. Это был очень важный момент. По всем их расчетам выходило так, что если дядя Джо успешно завершит то, что уже начал, то США очень быстро, в пределах пары десятилетий, потеряют возможность играть в соревнование двух систем на равных условиях. А все потому, что советская многоукладная экономика, сочетающая достоинства плановой и рыночной, будет все время обходить оппонента на поворотах. Но пока что отчеты, которые Роберт Хайнлайн отсылал в Белый Дом, были достаточно положительного толка. Дополнительную важность этим изысканиям придавало сходство этнокультурных доминант буров и белых американцев англосаксонского вероисповедания.
И тут адмирал Ларионов заметил существование своих американских друзей.