орьких ошибок, приводящих к человеческим жертвам, и мы должны быть благодарны русским из будущего за то, что этих жертв удалось избежать.
А сегодня я имел разговор с госпожой Антоновой, курирующий наш проект со стороны русских из будущего. В этой женщине неопределенного возраста, которой можно дать и сорок лет, и все шестьдесят, был явно виден железный стержень, позволяющий с достоинством нести на плечах нелегкую ношу. И вот эта дама, гордо несущая на своей груди вместе с большевистскими наградами крест ордена Гроба Господня Иерусалимского, сделала мне весьма неожиданное предложение.
– Вы, синьор Энрико – один из самых величайших ученых современности, – сказала она по-немецки, – и это не комплимент, а констатация факта. Мы думаем, что товарищи Курчатов, Сциллард, Оппенгеймер и другие построят первый физический реактор в самом ближайшем времени, и ваше подключение к этой работе лишь незначительно ускорило бы ее завершение. Вместо этого мы хотим поручить вам теоретическую проработку модели общего устройства мироздания. Могу вас заверить, что это не менее интересно, чем физика элементарных частиц.
Думал я недолго. Цепной реакцией в настоящий момент занимается целая куча народу, а вот собрать всю информацию по вопросу перехода из одного мира в другой, а потом систематизировать ее до состояния научной гипотезы, доверено только мне.
– Да, синьора Нина, я возьмусь за эту работу и постараюсь сделать ее наилучшим образом, – ответил я. – Ведь если что-то произошло один раз, то никто, даже сам Господь Бог, не гарантирует от того, что это не повторится снова.
Госпожа Антонова посмотрела на меня каким-то особенно пронзительным взглядом и сказала:
– Вы даже не представляете, насколько вы правы, синьор Энрико. В последние дни войны крупная германская группировка вместе с детьми, женщинами и прочими некомбатантами вместо того, чтобы капитулировать как все порядочные люди, провалилась куда-то в тартарары или к черту на кулички. А такие вещи настораживают. Поэтому вашей работе будет присвоен наивысший приоритет. Дерзайте, и ваше имя войдет в историю наряду с именами Джордано Бруно и Коперника.
И тут я вспомнил, что Джордано Бруно в основном сожгли за утверждение о существовании множества обитаемых миров. До сих пор все предполагали, что великий мятежник от науки говорил о других планетах под светом иных звезд. Но вдруг он имел в виду миры, лежащие совсем рядом снами, но в тоже время так далеко, что это трудно даже вообразить?
25 декабря 1943 года, 9:45. Бывшая Казахская ССР, Алма-Ата. Пассажирский вокзал.
Командующий первым мехкорпусом ОСНАЗ генерал-лейтенант Вячеслав Николаевич Бережной.
Гугукнул паровоз, лязгнули вагонные сцепки, в вагонном окне поплыло назад здание вокзала. Штабной эшелон тронулся в путь. Вот так, тихо, только под стук колес, без музыки оркестров и бравурных речей, корпус отправился на вторую русско-японскую войну. И бойцы, и командиры понимали, что мы идем на наш последний и решительный бой, после которого возле Советского Союза в шаговой доступности вообще не останется врагов.
С одной стороны, это означает конец моей военной карьеры. Здесь, в этом мире, я реализовался как командир мехкорпуса ОСНАЗ, мастер таранного удара и гений маневренной войны, и после последней победы эта армейская специализация по факту станет невостребованной. И хоть товарищ Сталин и обещал мне должность советского наместника в Японии и Корее, сложно даже представить, что я смогу быть таким же хорошим политиком, каким был полководцем. Не знаю, не знаю… Моей жене в этом смысле гораздо легче, ибо хорошие врачи-хирурги, тем более с опытом работы в Евпаторийском госпитале, нужны не только в армии, но и в гражданской жизни. Не исключаю, что в ближайшее время мне предстоит превратиться в военного пенсионера, автора мемуаров о боях и походах, мужа знаменитого профессора Лапиной, светила медицинской науки.
С другой стороны, это все же будет окончательная победа, обеспечивающая долгий и прочный мир, за который мы так жестоко и кроваво сражались кто два, а кто и все два с половиной года. В нашем мире победа в Маньчжурской операции привела только к тому, что на дальневосточных рубежах японских самураев сменили американцы, не менее лютые и подлые. Но тут все будет совсем не так. Янки нервно курят на балконе, наблюдая за тем, как мы вертим Землю в нужном нам направлении, так что в этом мире грядущая победа и в самом деле будет окончательной и бесповоротной. А это, как мне кажется, достаточный повод попробовать сменить профессию. И Алена со мной согласна. Она поедет за мной куда надо, и как настоящая жена офицера будет ждать меня столько, сколько потребуется.
И вот позади нас осталась заснеженная и притихшая Алма-Ата – исконно русский город, которому, думается, в скором времени вернут изначальное название Верный. Так уж получилось, что мы приняли в судьбе этого города немалое участие: проредили беспредельничающий криминал и постояли у истоков имперского разворота в советской истории. После событий месячной давности понаехавшие в бывшую столицу Казахской ССР люди Лаврентия Павловича уже замучились отгребать дерьмо лопатой, а оно все не кончается. Правда, до репрессий по национальному признаку дело не доходит: местные кадры, которые в результате проверки остались чисты, остаются на своих местах, честь им и хвала, а остальные едут осваивать урановые месторождения в Зеравшане и алмазные в Якутии, и далеко не в качестве начальников.
Сказав свое слово в местной политике, в дальнейшем мы по большей части оттачивали в местных степях и предгорьях боевое мастерство – и тут же в наш корпус пришло пополнение. В частности, наш штат был расширен артиллерийской самоходной артбригадой особой мощности, включающей тридцать шесть местных аналогов САУ «Пион» (гаубицы Б-4, поставленные на шасси танка Т-42). Оружие в буквальном смысле страшной мощи, предназначенное для взлома долговременных укреплений, в том числе и прямой наводкой. Артиллерия фронта, конечно, сметет перед нами японские пограничные укрепления, но и этот тяжелый молоток в рейде не помешает, а то мало ли какие опорные пункты противника могут нам встретиться в предстоящем прорыве во вражеский тыл. Но, сокрушив Третий Рейх, мы готовы и ко всему тому, что для нашего корпуса могут припасти японские самураи.
Нет, это не шапкозакидательство, а просто осознание своей боевой мощи и уровня подготовки. После того, как был сокрушен вермахт, Красная Армия стала самой многочисленной и самой боеспособной армией этого мира, а ОСНАЗ – это самые подготовленные, хорошо вооруженные и боеспособные части Красной Армии. Я тут мало-мало почитал все, что у местных коллег имеется по японской армии, и сделал вывод, что во всем, за исключением боевого духа и физической подготовки, ее положение намного ниже плинтуса. Эта армия была заточена на войну с многочисленными, плохо вооруженными и неорганизованными китайцами, а в боях против британцев и голландцев имела дело с аналогично вооруженными колониальными частями.
Но при этом надо иметь в виду, что японцы в любом случае будут стоять насмерть там, где немцы стали бы отступать, а разные там французы с итальянцами просто сдались бы. Броситься под танк с гранатой или там с миной, привязанной к бамбуковому шесту – это как раз в японском национальном характере. Правда, и наши бойцы тоже далеко не институтки. Германский вермахт был им хорошим учителем, и японская армия уступает ему в классе на пару рангов. При этом среди моих бойцов и командиров нет никого, кто воевал бы в первую русско-японскую войну. Сорок лет – это чертовски большой срок. Из отдельных ветеранов той войны в строю остались считанные единицы, и то в старшем комсоставе. С одной стороны, на ум приходит Антон Иванович Деникин, а с другой – Семен Михайлович Буденный. И все. Армейские биографии прочих военачальников начались в Первую Мировую или Гражданскую войну.
Правда, Порт-Артуром, Вафангоу и Мукденом история русско-японских сражений не исчерпывается. Бои на озере Хасан и сражение у реки Халхин-Гол были совсем недавно, в историческом масштабе почти «вчера». Среди бойцов как мне кажется, участников тех событий нет вовсе, а вот среди командиров-танкистов таковые имеются. И я с ними, конечно же, поговорил. На легких БТ, без сопровождения пехоты, отставшей от танков на сто километров, они прорвали японский фронт и поставили вражескую группировку в безвыходное положение. Потери были страшные, но они все равно победили. Теперь, как они говорят, нынешняя Красная Армия на две головы превосходит саму себя времен Хасана и Халхин-Гола, а вот японцы остались прежними, ибо ни с кем серьезней частей китайского Гоминдана и коммунистических партизан не воевали. Те японские солдаты, что ушли на Бирманский фронт, сейчас не в счет, ибо оттуда еще никто не вернулся обратно.
Я стою, смотрю в окно на пролетающую мимо заснеженную степь и думаю о своем, военном, а Алена как верная жена стоит рядом, прижимаясь к моему боку. Наше с ней счастье оказалось уж слишком прерывистым и мимолетным. Короткий фронтовой медовый месяц, потом почти два года разлуки, за ними – пролетевшие пулей две недели в Алма-Ате… и вот мы вместе едем во Владивосток, где опять расстанемся. И кто знает, быть может, даже навсегда – ибо на войне, бывает, убивают даже генералов.
Но прочь грустные мысли. Я обнимаю свою жену за плечи и шепчу ей на ухо:
– Я люблю тебя, милая…
– И я тебя тоже очень люблю… – так же тихо отвечает она, – очень-очень… Я жить без тебя не смогу…
– Да нет уж, – говорю я. – Если со мной что-нибудь случится – обязательно живи. Ради наших с тобой детей, чтобы они выросли честными, чистыми и добрыми людьми. Все, что я делаю, это только ради их будущего и будущего таких же, как они. Ради того, чтобы никто и никогда не посмел больше пойти на них войной, я готов разнести в труху весь остальной мир. И риск погибнуть в бою для меня лично – это нечто вроде профессионального заболевания. Вернуться на щите, честно пав в бою – это так же почетно, как и вернуться со щитом.