– Но мы не можем позволить того, чтобы длинноносые варвары перевоспитывали наш народ, превращая его в свое подобие! – воскликнул Маммору Сигэмицу. – Уж лучше нам разлететься вдребезги, подобно куску хрупкой яшмы, рухнувшей на мраморный пол!
– В первую очередь, – сказал адмирал Ямамото, – мы не можем допустить истребления нашего народа, который должен продолжить свое существование. Мы знаем, что японцы никогда не смогут стать русскими – так же, как кошка не может научиться гавкать, – и покровители русских большевиков не глупее нас с вами. Они хотят чуть подправить наш национальный характер, сделать нас выдержанней и дружелюбней к чужакам. Представители нашего народа должны прекратить совершать немотивированные жестокости; и мотивированные, впрочем, тоже. Нанкинская резня, как и многие другие инциденты, совершенные нашими солдатами на покоренных землях, оставили на репутации японской нации большое несмываемое грязное пятно. До тех пор, пока японский национальный характер такой, какой он есть сейчас, рядом с нами спокойно не сможет существовать ни один народ. И это есть одна из двух причин, по которым русские не могли пройти мимо страны Ниппон, оставив ее наедине с ее собственными проблемами.
Ответом главнокомандующему Объединенным флотом было всеобщее молчание. Первую и самую главную причину присутствующие знали и без дополнительных подсказок. У тех, кто занимает наивысшие посты в имперской иерархии, нет никаких иллюзий – неважно, какие сказки рассказывает населению военная пропаганда. Война с Североамериканскими Соединенными Штатами, в настоящий момент дугой охватившая Тихий океан, ввиду неравенства экономических потенциалов противоборствующих сторон рано или поздно закончится сокрушительным поражением Японии, и господа министры осознают это так же четко, как то что вода мокрая, а огонь обжигает… И вот теперь их «успокоили», сообщив, что от рака мозга через три года они не умрут, потому что голову им отрубят уже через месяц.
Адмирал Ямамото помолчал, будто ожидая вопросов и прочих реплик с мест, но так ничего и не дождавшись, продолжил:
– А теперь, господа, перейдем к тактическим расчетам…
– Не надо тактических расчетов, Исороку-сама, – тихо сказал премьер Симада, – мы и так знаем, что вы всегда оказываетесь правы. Но скажите, что же нам делать, если война проиграна еще до ее начала, но и отступить без боя мы тоже не можем, ибо потеря лица для нас хуже поражения?
Император чуть заметно кивнул – и адмирал Ямамото понял, что пора говорить главные слова дня.
– В случае если отступление невозможно по политическим соображениям, – сказал он, – нам надо готовиться не к обычному поражению, как в инциденте под Номонканом (битва у реки Халхин-Гол), а к полному разгрому и уничтожению. Квантунская армия – это наш последний резерв живой силы, не связанный боями, и его потеря поставит страну Ниппон на грань катастрофы. Как вы знаете, ополчение на Островах Метрополии вооружено огнестрельным оружием в самой минимальной степени, и по большей части вынуждено полагаться на бамбуковые копья с привязанными к ним шестовыми минами. Немыслимо допустить, чтобы враг ворвался на улицы наших городов и в свойственной ему манере слепого и неистового зверя превратил их в дымящиеся головешки. Те, кто мне не верят, могут прочитать описание штурма Стамбула, где русские щедро взыскали с турок по всем прошлым долгам.
– Мы поняли вас, Исороку-сан, – прервал свое молчание император, до того безмолвно взиравший на происходящее, – и сообщаем, что отдадим приказ нашим вооруженным силам капитулировать, как только положение на фронте в Маньчжоу-Го станет безнадежным и возможность наших войск к сопротивлению будет целиком исчерпана. Мы уверены, что в таком случае Империя Восходящего Солнца сохранится, а изменения, которые затронут ее жизнь, будут самыми минимальными. До тех пор я попрошу всех присутствующих неукоснительно выполнять свои обязанности. Даже тонуть следует на ровном киле и с гордо поднятым на мачте флагом.
– О Божественный Тэнно, – склонился перед императором Корэтика Анами, – дозвольте мне отправиться в Гирин и возглавить там сопротивление русскому вторжению. Исороку-сама прав, и после разгрома Квантунской армией мне по большому счету уже некем будет командовать. В таком случае я предпочел бы пасть в бою и не замарать своей чести позором капитуляции.
– Езжайте, Корэтика-сан, – кивнул император, – и да пребудет с вами милость богини Аматерасу.
16 января 1944 года, около полудня. Германия, провинция Остмарк, Вена, жилой комплекс на Энгельс-плац.
Клара Лангердорф, 25 лет, жительница города Вены, невеста советского офицера, бакалавр исторических наук и с недавних пор школьная учительница.
Мое счастье с Семеном было недолгим. Не успели мы привыкнуть друг к другу, как стало известно, что его часть перебрасывают на Дальний Восток.
– А где это? – наивно спросила я. – Наверное, где-то за Уралом?
– Урал, – ответил Семен, – раза в два ближе к Вене, чем к Дальнему Востоку. Дальний Восток потому и называется дальним, что он расположен на Тихоокеанском побережье Евразийского континента – там, где седые волны с размаху бьют в скалы Камчатки.
– Так значит, это очень далеко? – полуутвердительно-полувопросительно произнесла я.
– Очень-очень далеко, принцесс, – ответил Семен. – У вас в Европе тысяча километров – это вся Германия от восточной до западной границы, а у нас в Сибири такое же расстояние – это совсем рядом, все равно что сосед за забором. Советский Союз и раньше был очень большой страной, а сейчас стал еще больше.
– От Лиссабона до Владивостока, да? – произнесла я фразу, вычитанную мной в одной из газет.
– Примерно так, принцесс, – улыбнулся Семен.
Я подумала, что теперь, заполучив себе всю Европу, Советский Союз стал непобедим. Война закончилась совсем недавно, но жизнь уже определенно налаживается. Тогда, еще при старой гитлеровской власти, нам говорили, что сразу, как придут русские, все немецкое население начнут вывозить в Сибирь, где стоят такие холода, что птицы замерзают на лету. Но этого не происходит. Семен говорит, что тотальная месть всему немецкому народу – это не их метод. Русские признают только возмездие в отношении тех, кто хоть в малой степени виновен в том, что Европа от края и до края оказалась залита человеческой кровью. Разыскивают, арестовывают, судят и иногда публично казнят только членов и низкоранговых функционеров нацистской партии, СС и храмовников. Как нам сказали, все высокоранговые особи этого сообщества покончили с собой или сошли с ума сразу после смерти Гитлера.
Бригиттенау – это рабочий район. Я вижу, как тут один за другим начинают работать заводы и фабрики, как люди, прежде слонявшиеся по улице бессмысленными тенями, теперь заняты делом, получая за свою работу денежную зарплату и продовольственный паек. С едой в Вене не так хорошо, как было до войны, но гораздо лучше, чем сразу после освобождения от нацизма. С востока по железной дороге в эшелонах непрерывным потоком везут хлеб и сырье для оживающей промышленности. Хлеб – это самое главное. Русские сами понесли от этой войны значительные потери, еще не все поля в России заново распаханы и приносят урожай, но они делятся с побежденными тем, что у них есть. Этим они в корне отличаются от нацистских властей, которые все только забирали на оккупированных территориях, не задумываясь над тем, как будут жить и что есть те, кого они ограбили и разорили.
Потом, когда все заводы и фабрики заработают как и прежде, обратно от нас на восток отправятся машины, станки и прочие товары, необходимые в повседневной жизни. Но это случится еще нескоро. Слишком многое из разрушенного надо восстановить, а самое главное – найти людей, которых война разбросала по разным углам. А иногда для возвращения к полноценной жизни люди должны найти сами себя и свое место в новом, ни на что не похожем мире… Мне справиться с этим помог Семен, его любовь, ласка, а также то, что мужчина и женщина делают вдвоем, оставаясь наедине. Но ведь к каждой вдове или девушке, оставшейся бобылкой, потому что ее жених убит на Восточном фронте, не приставишь в женихи по русскому офицеру или солдату. Во-первых, это слишком экстравагантно, а во-вторых, из многих голов еще не выветрились геббельсовские бредни, и при одном взгляде на русского солдата таких людей начинает трясти крупной дрожью.
Да и не очень-то это и поощряется самими русскими. В их армии подобные вопросы решают политические комиссары, отчасти выполняющие функции армейских капелланов. Когда мы с Семеном решили, что у нас будут серьезные отношения, то он сразу взял меня за руку и отвел к своему комиссару. Вопреки расхожему мнению, что эту должность может занимать только крючконосый брюнет, комиссар оказался голубоглазым блондином вполне арийского облика. Выслушав Семена, он внимательно просмотрел мои документы, в том числе характеристику из фраулагеря и направление на учительские курсы, а потом начал задавать мне вопросы личного толка. Но я была к этому готова. Как рассказал Семен, по поводу таких, как я, немецких женщин, желающих выйти замуж за русских офицеров, существует отдельная инструкция. Если такое желание проистекает из веления сердца, то это разрешено и даже поощряется, потому что таким образом старые земли объединяются с новыми. А если причиной интриги являются чисто меркантильные соображения невесты, то брак признается нежелательным и недопустимым.
Сначала я думала, что когда я расскажу свою историю, надо мной просто посмеются, но ничего подобного не произошло. Постукивая карандашом по столу, комиссар посмотрел на меня каким-то особенным испытующим взглядом – так, что у меня по коже побежали мурашки.
– И так тоже бывает, фройляйн Клара, – сказал он, убористым шрифтом заполняя какую-то бумагу и шлепнув на нее большую круглую печать.
– Понимаете, – сбиваясь от волнения, на ломаном русском языке сказала я, – когда я пришла домой и увидела там Семена, то поняла, что это моя единственная возможность. Если бы он тогда ушел, то я жалела бы об этом всю оставшуюся жизнь.