– Да понимаем, мы, понимаем, вы только не волнуйтесь, – сказал комиссар, протягивая мне документ, который только что заполнял.
Я глянула в него и обомлела. Там черным по белому, на двух языках, русском и немецком было сказано, что Семен Листьев, командир Красной Армии и Клара Ленгендорф, жительница Вены и слушательница учительских курсов, заключили предварительный брачный договор, который вступит в силу после того, как фройляйн Лангендорф закончит обучение на курсах и обретет права советского гражданства. Все честь по чести, как в церкви. Впрочем, и в церкви мы тоже побывали. Старенький падре, чудом переживший время сатанизации (не иначе его прятал у себя кто-то из прихожан) прочел предоставленную ему бумагу и, не говоря ни слова, провел обряд обручения, даже не спрашивая у Семена, верит ли он в Бога и каким образом. Когда я, ведомая извечным женским любопытством, спросила у него, почему так, святой отец ответил, что неважно, как и во что веруют Господни Воины, главное, что сам Господь верит в них настолько, что доверил этим людям очищение нашего мира от накопившейся скверны. Вот именно так, и не иначе – мой муж святой, и я должна ценить этот факт.
Уезжая вместе со своей частью так далеко, что отсюда это кажется совсем неправдой, Семен оставил мне не только адрес своей полевой почты, на который я могу писать ему письма, но и свой денежный аттестат. Это значит, что деньги, которые советское правительство платит ему как командиру Красной Армии, с того момента начали приходить мне. А это неплохое подспорье в полуголодной послевоенной Вене. Но я их стараюсь не тратить, а откладываю на черный день, потому что через некоторое время после отъезда моего мужа я узнала, что наша с ним недолгая совместная жизнь не прошла для меня даром. Я беременна. Скорее всего, мой бравый артиллерист подстрелил меня первым же залпом, в ту самую нашу первую ночь.
И вот теперь я сижу у окна в своей квартире, снова ставшей мне родной, и вывожу своей рукой непослушные русские буквы: «Мой дорогой Симеон, береги себя и возвращайся скорей. Нам очень и очень тебя не хватает. Нам – это мне и нашему малышу, который родится ровно через девять месяцев после нашего знакомства. Любящая тебя жена Клара Листьефф-Лангендорф».
И никаких мыслей о Франке. Он теперь – прошлое, такое далекое, что уже почти неправда, а Семен – это будущее. Я верю, что мы будем жить с ним долго и счастливо, родим много детей, а потом умрем в один день, после чего вознесемся на небеса…
21 января 1944 года. 18:15. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего.
Присутствуют:
Верховный Главнокомандующий – Иосиф Виссарионович Сталин;
Биолог и генетик – профессор Николай Иванович Вавилов;
Специальный консультант Верховного Главнокомандующего – комиссар госбезопасности третьего ранга Нина Викторовна Антонова.
Год назад суровые люди, подчиняющие главному разведуправлению Генерального Штаба РККА, извлекли умирающего академика Вавилова из Саратовской тюремной больницы (надо сказать, в последний момент) и перевезли в лечебное учреждение непонятного назначения, расположенное в Евпатории. Сам Николай Иванович к тому моменту был настолько плох, что почти ничего не соображал. Ему запомнилось только испуганное, белое как бумага, лицо бегущего рядом с носилками начальника тюрьмы, во владения которого вторглись чужие непонятные люди, предъявившие документы, подписанные даже не Берией или Василевским, а самим Отцом Народов. Ну а как же иначе, ведь благую весть в Саратовскую тюрьму принес главный сталинский головорез генерал Гордеев.
Самому Вавилову при этом никто ничего не объяснял. Санитарная автомашина доставила ученого на товарную станцию Саратов-II, где его перегрузили в спецвагон, оборудованный как реанимационная ВИП-палата на колесах. Свистнул паровоз, и короткий литерный эшелон с максимально возможной скоростью отправился в сторону Евпатории. Большую часть пути профессор банально проспал, находясь под капельницей, а потом, в пункте назначения, лечебные мероприятия продолжились в отдельной палате. Именно там, уже отступив от края небытия, он впервые встретился с женщиной неопределенного возраста, представленной ему как товарищ Антонова. Увидев в своей палате комиссара третьего ранга НКВД, профессор, измученный предыдущим общением с представителями этого ведомства, в первое мгновение пришел в ужас. Ему показалось, что сейчас все круги ада начнутся сначала – мол, дотянулся своими костлявыми руками злобный мизерабль Лысенко. Но товарищ Антонова вежливо сообщила Вавилову, что его статус изменился. Идет проверка всех обстоятельств его дела, и до ее завершения он гость этого места, куда не посмеет сунуться ни один следователь Хват.
Где-то далеко гремели сражения завершающего этапа Великой Отечественной Войны, мехкорпуса ОСНАЗ вспарывали фронт, кромсая в лохмотья вражеские корпуса и армии, высаживались воздушные и морские десанты, закручивались головокружительные интриги, целые страны сдавались без единого выстрела, а профессор Вавилов был занят двумя задачами. Во-первых – он выздоравливал после крупозного воспаления легких, осложненного общим истощением организма. Во-вторых – поглощал всю возможную литературу по генетике, которую ему мог подобрать персонал госпиталя из будущего, ибо представления об этом вопросе в конце тридцатых – начале сороковых были сугубо эмпирическо-идеалистическими. И хоть большинство материалов, имевшихся в распоряжении врачей из будущего, касались генетики человека и смежных областей (получение человеческого инсулина от бактерий) профессор Вавилов экстраполировал эти знания на интересовавшие его вопросы генетики растений. Чтобы двигаться дальше, были нужны лаборатории, люди, финансирование и прочие вещи, необходимые для приведения дела в практическую плоскость, но с этим пока было велено не торопиться. Мол, еще не срок.
В то же самое время шаг за шагом шло расследование деятельности Лысенко. Чтобы товарищ Антонова могла положить на стол Верховному особую папочку, необходимые материалы еще требовалось собрать, а потом угадать правильный момент, чтобы представить их самому высокому начальству. А это вопрос особой государственной важности – ведь дело плохо, если вместо борьбы за продовольственную безопасность Советского Союза имеет место имитация бурной деятельности и тупое разбазаривание средств. И в разы меньший ущерб советских наркомов отправляли на нары или мазали им лоб зеленкой. В нашей истории этот грандиозный обман покрывался всеми советскими структурами – от НКВД и ВАСХНИЛ до наркомата земледелия и наркомата зерновых и животноводческих совхозов (был и такой). Вместо дела Вавилова, само собой, негласно стало раскручиваться дело Лысенко. Все подельники этого мистификатора от науки и соучастники грандиозного обмана были обречены после того, как Отец Народов перечитал предоставленные ему материалы и поставил на них свою визу.
И вот почти через год ожидания состоялся вызов в Москву, прозвучавший для опального в прошлом профессора неприятным ощущением в области сердца. А вдруг он снова не будет понят и принят, и все мытарства начнутся сначала? По понятным причинам Вавилову не сообщали о том, что гражданина Лысенко уже зажевали зубья государственной репрессивной машины, и из этих смертельных объятий тому уже никогда не вырваться, ибо никакой практической ценности для Советского Союза этот персонаж собой не представляет. Все те, кто несколько лет назад топил Вавилова и уже приготовился плясать на его могиле, в итоге сами пошли по тому же пути. Вот и все об этих людях, отныне и присно и во веки веков.
Вопреки опасениям, вождь встретил ученого приветливо, попросил присесть, и даже извинился за допущенные в отношении него перегибы.
– Вы, товарищ Вавилов, – сказал он, – должны понять, что партия большевиков и советское правительство были введены в заблуждение бандой ловких фальсификаторов и мистификаторов, обещавших нам в кратчайшие сроки горы зерна, но вместо того засадивших поля самым отборным бурьяном. Но теперь все встало на свои места. Невинно пострадавшие реабилитированы и будут вознаграждены, а виновники трагедии -изобличены и жестоко наказаны. Мы надеемся, что вы, товарищ Вавилов, нас поймете и простите, после чего с полной отдачей включитесь в битву за обеспечение продовольственной безопасности СССР. Нам нужны не просто новые наиболее продуктивные сорта, нам нужна новая система земледелия, опирающаяся на мощную промышленность, способную дать сельскому хозяйству все необходимое для эффективной работы. Война закончилась, и теперь пришло время перековывать мечи на орала. Вместо танков, пушек и взрывчатки советская страна остро нуждается в тракторах, комбайнах, самолетах сельхозавиации, минеральных удобрениях, гербицидах и пестицидах. Но сами по себе все эти вещи ничто – сваленный беспорядочной грудой набор деталей вместо автомобиля; нам нужен строго научный проект, как употребить все, что может дать промышленность, наилучшим образом, и путем индустриализации сельского хозяйства навсегда отогнать от советских людей извечный призрак голода.
Выслушав эту небольшую речь вождя, Вавилов некоторое время лишь оторопело молчал.
– Так вы считаете, что нам не нужно заниматься селекцией новых сортов, а вместо того следует сосредоточиться на процессе индустриализации? – спросил он наконец.
– Ви меня нэправильно поняли, – ответил Сталин, – выводить новые сорта нужно и очень важно, только вы сами говорили, что если делать это правильно, то нужно десять, а может, и двадцать лет. А у нас, как и до войны, такого времени в запасе просто нет, нам хлеб нужен сегодня, а желательно еще вчера. Индустриализация должна сработать гораздо быстрее, и только потом ее должны догнать новые сорта, которые смогут давать большие урожаи при меньших расходах минеральных удобрений, гербицидов и пестицидов. И при этом стоит помнить, что не только хлебом единым, то есть зерновыми, бывает сыт человек. Другие культуры – например кукуруза и картофель – тоже могут быть важны не меньше, а может, и больше, чем пшеница и рожь. На первом этапе задачей вашего института, параллельно с селекцией, будет определение того, сколько нужно, так сказать, «вешать в граммах» при применении тех или иных уже существующих сортов, чтобы вносить удобрения и прочие химикаты не по принципу «кашу маслом не испортишь», а ровно в тех количествах, которые необходимы – ни больше, ни меньше. Во-первых, возможности индустрии по производству тоже не безграничны, особенно на первом этапе, а во-вторых, неумным применением химии можно так отравить землю, что на ней в обозримом будущем не сможет расти что-нибудь полезное. Возможно, вопрос стоит постав