Его ошалелый взгляд Марлен сразу же приглушила нежным поглаживанием его руки.
— Но ведь я с тобой сейчас. И буду с тобой, пока ты этого захочешь. Пожалуйста, пожалуйста, Доган, не разрушай…
Ей бы хотелось найти красивые слова, чтобы объяснить, что именно он не должен разрушать. Но Марлен таких слов попросту не знала. Она лишь схватила его за руку, и попыталась взглядом передать всю ту бурю эмоций, что одолевала её.
— Просто поверь мне, один — единственный раз.
Он смотрел на неё, и понимал, что эта маленькая женщина говорит очень правильные вещи. В сущности, ей тоже было за что ему предъявить. Будь она ящеррицей, предъявила бы…
Но ведь она не была ящеррицей. Она была женщиной, которая посмела любить другого, заботилась о нем.
Женщина, которая когда-то казалась ему пресной и простой, оказалась обладательницей множества секретов. Во всех её словах была сплошная не состыковка. И если раньше он был готов закрывать на это глаза, то сейчас — нет. Ревность расшнуровывала кожу, царапала зубы ржавым зубрилом.
— Твоего отца сегодня доставят на допрос, — медленно произнес Доган, убирая её руки.
— Доган, пожалуйста, — взмолилась лисица.
— И от его ответов многое будет зависеть.
Он резко поднялся и покинул комнату.
•••
Возможно, всё могло бы пойти по совершенно другому, менее жесткому сценарию, но, когда терции прибыли к нужному дому для задержания Дамира, в доме они никого не застали. Проведя тщательный обыск, ящерры пришли к выводу, что в жилище вот уже четыре дня никто не появлялся.
Доган понял, что отцу Марлен есть что скрывать. И что Марлен есть что скрывать. И что родные оставили Марлен, понимая, что злость он будет срывать на ней.
Это решило её судьбу.
Токсичные чувства
Он бесился.
Его ярость росла в геометрической прогрессии, но причинять свое лисице физическую боль он не хотел. Он хотел, чтобы она просто ему во всем созналась. Сама. А она, пятая нога, молчала! И этим подливала масла в огонь.
Теперь Доган был в этом уверен — она что-то от него скрывала. Сначала соврала, что пленник — её брат, затем её отец оказался не так прост. Будь он простым, не сумел бы сбежать из Мыслите, и сделать это так мастерски, что даже терции не могут отыскать этого неуловимого Дамира.
Его маленькая женщина, потребность в которой росла вместе с его яростью. Его женщина была полна секретов. Его шкатулка, которой он владел, но которую не мог открыть.
Чувства к гонщице становились токсичными, прожигали и его, и её.
Доган почти полностью запретил ей ночевать в Штольне, и теперь каждую ночь она проводила в его постели. Он знал, что перед Марлен раболепствуют, что ей завидуют остальные гонщицы, но он также видел, что самой лисице на это было глубоко плевать.
Каждый вечер он наблюдал, как она для него раздевается, как послушно ложиться в кровать. Каждый вечер он яростно вжимал её в свое тело, стискивая до боли, и лишь после этого мог уснуть.
… Впервые Марлен начало казаться, что уж лучше бы он её убил, чем так мучил. Лучше бы убил.
Несвоевременное признание Медузы, сфабрикованные анализы (Марлен была уверена, что анализы на родство кто-то сфабриковал), исчезновение отца — все эти обстоятельства не играли Марлен на руку. Добрая лисичка страдала.
Она боялась даже спрашивать о Та-Рассе. Теперь, когда Доган смотрел на неё волком — боялась. А город тем временем обсуждал публичную казнь, что была назначена на субботу. Через несколько дней, всех пленников должны были публично казнить на площади.
Она пыталась достучаться до своего ящерра, того самого, что не так давно привез её на Млечную Арену и хвастался умением водить. Она еще верила, что сможет всё исправит.
Наивная маленькая лисичка.
В пятницу Марлен одела шелковое платье и, когда Доган вернулся с работы, попыталась с ним поговорить. И этим разозлила его еще больше.
— Хочешь меня соблазнить, чтобы спасти своего мужчину? — спросил судья, рассматривая наряд Марлен.
— Я… всего лишь хотела…
— Чего ты хотела?
У Марлен из глаз непроизвольно покатились слезы.
— Доган, не будь ко мне так жесток. Пожалуйста… я всего лишь…
— Закрой рот!
Он снял с неё, как он сам выразился «эту вульгарную тряпку», поставил в коленно-локтевую позу, и не давал покоя до самого утра.
Вот так к ним медленно подобралась суббота — день казни бунтовщиков. А до её побега (хоть Марлен об этом пока даже не догадывалась) оставалось несколько дней.
Приговор
— Доган, что будет с Та-Рассом?
На город медленно наворачивался рассвет. Заправочные станции в форме цветов казались похожими на праздничные колокольчики. Утренник туман придавал Мыслите мистическое очарование.
Город, в котором хотелось жить.
А Марлен было страшно.
Она разбудила его своим взглядом. Он и не думал, что так бывает, когда взгляд женщины ощущается на подсознательном уровне, заставляя выбраться из сна и окунуться в мутную реальность. Оказывается, бывает.
Она была прикрыта легкой простыней. Волосы рассыпались по плечам, руки слегка дрожали, когда она пыталась к нему прикоснуться. Пыталась, но каждый раз одергивала руку, будто обжечься боялась.
И спросила.
— Доган, что будет с Та-Рассом?
— Он умрет…
— Пожалуйста…
Она пыталась быть с ним откровенной. Но ящерр, плевать, что старше, опытнее, умнее, захотел проучить свою лисицу. Лег на спину, сцапал её в объятия, и положил на себя.
— Почему я должен спасать мужчину, который претендует на то, что принадлежит мне?
— Доган… — робкое. — Ни на что он не претендует. Брат он мой.
— Прося за него, ты делаешь только хуже.
Она хотела попросить его… о многом. Быть откровеннее, быть добрее, быть чуть-чуть более понимающим. Ведь она делала шаги ему навстречу. Это было нелегко, но она делала. Поэтому сейчас ей казалось, что она заслужила хоть немного понимания.
В его глазах читался ответ: не заслужила.
— Собирайся, будешь сегодня присутствовать на казни.
Ей показалось, что она что-то не так услышала, или не так поняла.
— Что?
— Будешь на казни рядом со мной сидеть… там всё и увидишь.
Казнь
Неразумный ящерр, разомлевший от вседозволенности. Он хотел её проучить, хотел отбить у неё желание что-либо утаивать, чтоб даже мысли не допускала заглядываться на других мужчин.
Он привел её в свое ложе на Млечной Арене, усадил рядом, и заставил смотреть, как на круглой сцене, выстеленной мягким горячим песком, появляются пленники… все до единого. Та-Расс тоже был там.
Доган следил за её реакцией. Неразумный ящерр, он так хотел её наказать, но и не догадывался, к каким последствиям приведет это его желание.
Марлен показалось, её окунули лицом в горячую лаву. Запуганная маленькая лисица поняла, что это была последняя капля. Всё, хватит, выгорели все надежды, нет больше сил бороться с ним и с его методами… воспитания. Нет больше сил верить, что ради неё он измениться.
— Небеса, пощади…
Она взглянула на Догана… и наткнулась на его пристальный взгляд. Доган ждал её реакции. Зачем?
— За что?
Их взгляды встретились, но у Марлен больше не было сил на противостояние. Её душа выла, захлебывалась, надежда на счастливое будущее медленно вытекала из хрупкого тела. Марлен так хотелось убежать от этой реальности как можно дальше.
Разве она о многом просила? Она бы всю себя ему отдала, лишь бы судья спас её любимого братика. Она шла Догану на уступки, она была так послушна, не бунтовала.
Та-Расс, добрый заботливый Та-Расс!
Не спас Доган, не захотел. Смотрит на неё, криво усмехается. Ему плевать на неё. Лгала Вира, не любит он её. Разве так любят? Разве станет любящий человек упиваться болью того, кого любит.
Из глаз Марлен непроизвольно потекли слезы. Она и дальше смотрела на своего-не-своего ящерра, пока Доган сам не отвернулся.
Казнь проходила на Млечной Арене, куда Доган приехал одним из последних, когда десятки сотни тысяч людей уже заняли свои места.
Пленники были в мешках на головах. Позади кожного стоял какой-то ящерр. Не просто ящерр — терций. Марлен трясущимися руками надела на себя очки, и виртуально приблизила сцену казни.
Нерб. Теперь она знала, как зовут того мужчину, у которого она когда-то украла оружие. Именно он стоял за спиной её брата. Какая ирония судьбы!
По команде Догана, терции синхронно поставили пленников на колени. Из динамиков полилась речь: сначала ящерриная, затем короткая пауза, и полилась земная речь. Суть сводилась к простому: всех, кто попытается противостоять ящеррам, постигнет судьба пленников. Смерть.
Это была сцена-назидание. И для города, и, видимо, для самой Марлен.
Марлен больше не пыталась ни о чем просить, разжалобить. Доган знал, как для неё было важно спасти брата, она ему рассказала. Не все рассказала, но достаточно, чтобы Доган понял.
Из-под квадратных очков по щекам скатывались слезы, но она не предпринимала попыток их вытереть. Положила руки на подлокотники, сжала кулаки, и смотрела.
А Доган смотрел на Марлен, и то, что он видел, ему на нравилось. Ящерр привык видеть в земных людях покорных созданий, не склонных к глубоким семейным привязанностям. Он начал подозревать, что всё намного серьезнее, лишь когда увидел её перекошенное от боли лицо. Нет, не от боли — какой-то животной ярости и печали.
Она смотрела, как ящерры достают оружие, как замахиваются хвостами. Острый звук рассекаемого воздуха — и головы пленников падают на землю. Горячий песок принимается сразу же впитывать кровь.
Мешки на горячем песке… без них этот песок бы, наверное, начал обжигать саму кожу, щеки. Но разве мертвецам есть дело до собственной кожи?
Душа выла, душа просилась прочь, а ящерр смотрел на неё, на свою гонщицу, пытался её понять.
Понимал ли он, что именно в тот момент совершал самую большую ошибку в своей жизни?
Догадывался ли, какую плату взымает судьба за подобную шутки?