На третий день было обвялено, что бывшая гонщица Марлен вскоре будет публично казнена посредством сожжения.
Сожгут лисичку, сожгут.
Недж
Её содержали в камере повышенного комфорта, где был стол и отдельная комнатка — туалет. Ей выдали планшетник с прекрасным качеством проекций. Вот так, сидя однажды на полу и листая новости (на тех каналах, доступ к которым не был заблокирован) она и узнала, что через несколько дней умрет.
Марлен несколько раз прокрутила проекцию, чтобы убедиться, что ей не послышалось.
Убедилась. И начала громко смеяться. Смеялась так отчаянно-заразительно, что даже охранник заявился — проверить, всё ли хорошо с заключенной.
Не всё хорошо. Наверное, невозможно узнать о собственной казни из новостей, и не закатить истерику. Наверное, она бы так и смеялась весь день, если бы её «досуг» не прервала нежданная гостья — жена Догана Рагарры пожаловала.
•• •• ••
Она была всё такой же стройной, невысокой, одетой во всё черное красавицей. Недж могла бы произвести прекрасное первое впечатление, если бы у неё на это было время. Времени не было, вот и первое впечатление получилось смазанным.
Только-только переступив порог камеры, Недж кивнула, и в комнате резко погас свет. Марлен не успела удивиться.
— Слушай сюда, лисица, — сказала Недж. — Ты уже знаешь о собственной казни. Я пришла сюда, чтобы попросить об услуге.
— Какой же?
Всё это было так неправильно, что впору бы удивиться. Но удивления Марлен не испытывала, с ней и не такое случалось. Скорее, легкое любопытство: о чем именно попросит Недж?
— Что бы ни происходило, не бойся, — сказала Недж.
Марлен рассмеялась ей в лицо.
— Недж, вы сумасшедшая? В новостях говорится, что меня живьем сожгут. Живьем! Какое, пятая нога, не бойся?! Вы поглупели за время, что мы не виделись?!
— Марлен, иногда от шока у земных людей останавливается сердце. Что бы ты ни говорила, в момент, когда тебе будет очень страшно, ты вспомнишь мои слова, и тебе станет чуть-чуть легче. Будет надежда, твой организм тебя не подведет, а я позабочусь обо всем остальном. Ты должна это пережить.
— Какая надежда?! — закричала лисица. — Он отдал приказ меня сжечь. Живьем! Доган это сделал!
Недж ее как будто не слышала.
— Марлен, просто постарайся пережить этот период. Я обещаю — дальше будет легче.
— Еще бы, ведь я умру, — она горько усмехнулась в кромешную темноту.
— Он тебя любит, — прошептала Недж.
У неё был тихий приятный голос.
— Вижу я, как он меня любит, — прошептала Марлен в ответ.
В темной комнате повисла пауза.
Марлен было очень больно и горько. И обидно. Неужели весь её жизненный путь закончится вот так, на костре? Неужели это конец?!
На костре ящерры сжигали особо опасных преступников, в назидание другим. Это случалось редко. Наверное, поймай ящерры Виру, вот её бы могли сжечь на главной площади города. А Марлен за что? За то, что ящерру любовницей была?
— Марлен… он тебя очень любит.
Услышанная фраза лишь разозлила.
— Уходите, Недж, оставьте меня в покое! Вы так же развращены и оторваны от реальности, как ваш муж, если не видите очевидного! Он хочет, чтобы я страдала! Чтобы не просто умерла, чтобы мучилась! Вот чего он хочет! Какая в этом поступке любовь?!
— Марлен, — ласковое.
— Уйдите прочь! — закричала Марлен. — Уйдите все от меня прочь!
Свет зажегся, Недж ушла. Марлен начала отсчитывать время до своей казни.
Казнь Марлен
Дальше время как будто ускорило бег. Завтра-ужин, завтрак, ужин… бесконечный поток белого света в камере, что забивался в глаза.
Апатия подкрадывалась незаметно. Если вначале Марлен еще пыталась осмыслить происходящее, то со временем и это желание понемногу было вытеснено апатией.
Она действительно умрет, Марлен уже не сомневалась в исходе. Умрет по требованию человека, у которого она почти привыкла есть с рук.
Марлен перебирала в памяти свою жизнь, и приходила к внезапному выводу, что неплохая это была жизнь. Сложная, но интересная.
Почему-то вспомнилось, как приходилось сражаться с Ярмаком за право проводить собственные операции. Вира и мать никогда не вмешивались, они требовали от Марлен самостоятельности. И Марлен оправдывала их ожидания. Её диверсии были отшлифованы до совершенства, а уж когда были приведены в порядок катакомбы — вот тогда-то лисица на тачке превратились в легенду. И Ярмак даже начал уважать, что было приятно, ведь он был мудрым человеком, этот старый хрыч.
Из новостей, Марлен узнала, что к её сожжению приурочили праздник. Марлен это не удивило, публичная казнь повстанцев традиционно знаменовалась каким-то «праздником». Но душа ощутила болезненный укол. Доган, зачем? Зачем заставлять меня страдать даже перед смертью?
Неужели ему захотелось превратить казнь в публичное шоу? Почему нельзя было просто убить? Зачем казнь?
Из тех же новостей Марлен узнала, что для неё на Млечной Арене установили специальную «печку», эдакий ящерриный аналог костра. Узницу поставят на специальное возвышение, и под ней (по команде судьи Догана Рагарры!) вспыхнет огонь. Всё очень цивилизованно: никаких сухих веток, никакого поджигания костра, даже запах от сожжённого тела благодаря фильтрам не распространится по Арене. Всё очень, пятая нога, цивилизованно!
Доган начал ей сниться. В снах он смотрел на неё с нежностью, гладил по голове и говорил, что всё будет хорошо. После таких снов просыпаться было особенно сложно. Не сложно — больно! Очень больно!
Марлен после пробуждения трясло то ли от холода, то ли от пережитых эмоций. И, так иррационально, так нелогично, лисичке хотелось вернуться обратно в сон, туда, где Доган мог подарить чуточку защиты.
Доган, зачем ты так со мной?! Зачем?!
В день казни она отказалась от завтрака и, когда к ней пришли люди, чтобы нарядить с традиционную светлую одежду и повести на казнь, встретила их достаточно спокойно.
Марлен временами казалось, что она под каким-то наркотиком. Мозг посылал телу импульсы: тебя ведут на смерть! Очнись! Борись! Но эти импульсы терялись где-то в солнечном сплетении, до кончиков пальцев дойти не успевали.
Ее привезли на Млечную Арену. Та же сцена, те же люди… наверное, те же самые, что когда-то смотрели на её выступления.
И Доган Рагарра!
Он находился не на возвышении, как во время гонок, а почти у самого костра-печки, что была установлена по центру. Позади него сидели его генералы, по левую руку — Недж, законная жена, строгая и равнодушная.
На Марлен был ошейник-орешник, в такие наряжали особо опасных преступников. Такой лисица предстала их взору: аккуратно причесанная, приодетая, полуказнённая.
Она смирилась. Из всех усмиренных желаний, лишь одно не хотело давать ей покоя: ей было отчаянно необходимо заглянуть своему ящерру в глаза.
Когда толпа начала требовать её смерти, когда с нее начали снимать орешник, когда начали привязывать к столбу, под которым вскоре вспыхнет разозленный огонь, и начнет неласково щекотать кожу… она пыталась заглянуть ему в глаза.
Доган, посмотри на меня…
Когда судья начал зачитывать ей приговор, а его прихвостни уже настраивали все датчики, чтобы подвергнуть тело беглой гонщицы огню… она пыталась заглянуть ему в глаза.
Доган, посмотри, разве я о многом прошу..?
Марлен и сама не понимала, чего от него хочет. Чтобы смилостивился? Это вряд ли, ведь принял же он как-то решение, что она заслуживает сожжения, значит, ни при каких условиях это решение не отменит.
Но в глаза пыталась заглянуть. И когда он зачитывал приговор, смотрела… смотрела… снова мысленно упрашивая: «Ну посмотри же на меня, прошу…»
Он не смотрел.
Когда под Марлен вспыхнул огонь, в его глазах были лишь равнодушие и холод.
Марлен в самое сердце поразило неожиданное осознание: он уже смирился с её смертью, и просто ждет окончания ритуала, чтобы уйти обратно в свою жизнь, и забыть о земной пугливой лисице.
Доган отказался от своей лисицы.
Марлен закрыла глаза, чувствуя, как по телу распространяется тепло. Казнь началась!
После казни
Паника начала пробиваться наружу, минуя вязкую апатию. Ячейки под ногами медленно наполнялись огнем, они приближались к ней всё ближе, одна за одной. Видимо, так работало это устройство — сначала огонь вспыхивал по контуру машины, и лишь затем приближался к сердцевине — своей жертве.
В лицо ударила волна тепла, женщина закричала.
А в следующий миг ощутила, что срывается в свободный полет. Марлен полетела куда-то вниз, в непроглядную темень.
Она приземлилась на что-то мягкое. «Что-то» сначала её слегка отпружинило, затем — деликатно повторило контуры её тела, нейтрализовало последствия падения.
Паника накрыла сознание, паника не давала возможности сосредоточиться. Марлен казалось, что она слышит ящерриную речь, но вокруг было слишком темно — хоть глаз выколи.
Паника, паника, паника! Затем — очередной шум, и сознание покинуло её.
Проснулась Марлен как от удара под дых — резко, приготовившись нападать. И растерянно замерла — она лежала на кровати в своей комнате на станции.
— С пробуждением, Марлен.
Рядом, на кресле, сидела Вира.
Марлен приподнялась и затравленно осмотрелась. На столе стояла её чашка — любимая чашка, из которой Марлен пила кофе-чай по вечерам. На спинке кресла висела её униформа — в таких она на операции выходила. Форма была постирана и выглажена — хоть сейчас одевай. По стенам блуждали тени, на тумбочке у кровати стоял ночник. Поскольку солнечного света под землей не было, была разработана собственная система освещения, чтобы различать день и ночь. Марлен узнала этот мягкий свет ночника — на улице глубокая ночь.
Это было слишком! Это было слишком! Казалось, несколько мгновений назад её сжигали на костре, она ощущала жар огня на коже. И теперь она здесь — в безопасности.
— Я умерла?
Вира усмехнулась — так по-доброму, как умела только она.